Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая
Шарагин просто обомлел, когда первый раз вошел в дукан, и увидел изобилие импортных шмоток: джинсы, материал любой на платья, обувь, складные солнцезащитные очки, часы кварцевые, зажигалки всякие, и так обидно стало вдруг за Лену и Настюшу, что сидят они там в Союзе, и ничего подобного никогда в своей жизни не увидят.
…а как было бы здорово, если б Лена сама выбрала, что ей нужно!..
все чеки бы отдал ей – пусть тратит… а детских вещей! да почему же
у нас дети такие серые и невзрачные?! почему нельзя выпускать для
них красивую одежду?!.
Как же потом отчитывал их Моргульцев! Словно пацанов! Чуть не лопнул от негодования ротный, узнав, что надули его лейтенанты, кричал и кричал, минут двадцать кричал, весь красный стал, как сваренный рак, и вынес приговор:
– Объявляю строгий выговор, с занесением внутрь!
Это означало, что ротному надо поставить пол-литра, чтобы он нервы в порядок привел.
…мы к нему, конечно же, привыкли, и не реагируем, не
обижаемся особо, уж какой есть… дерганый, быстро заводится,
кричит много, но почти всегда беззлобно… отходчивый он все-таки
мужик, наш ротный… поэтому и прощаем ему вспыльчивость…
орет и орет, обидно, а замолкнет – жалко становится, потому что
знаешь, что не со зла он, что все-таки неравнодушен он, что
переживает он, любит свою роту, и взводных, и «слонов»…
– Пошли? – поднялся из-за стола Епимахов. Перебил Шарагину воспоминания.
– Иди-иди! Я чайку попью…
Почти все пообедали. Шарагин сидел в пустом зале. Лениво смахивал крошки хлеба со столов солдатик, у кухни ворковали две официантки. Боец без ремня мыл пол. Олег макал кусочки сахара в стакан чая, обсасывал их, держа двумя пальцами. Сахар, наполовину сменив цвет, разваливался, таял во рту, – и закусывал бутербродом с маслом, пропахшим вонючим складом.
В тот день, когда провернули вылазку по дуканам, он был несказанно счастлив. Вместе с Зебревым он отправлял в Союз, домой, первые подарки для Лены и Настюши, музыкальную открытку и баночку чая…
…с бергамотовым маслом… не какой-нибудь там
грузинский, и даже не индийский с тремя слонами!.. вот
обрадуются!..
Зебрев не поленился, заехал с посылкой к Шарагиным, посидел, рассказал, что живут они и служат хорошо, успокоил Лену, что опасности почти никакой, изредка только столкновения происходят на границе где-то, но это вдали от расположения полка. «Жена у тебя, – признался Зебрев, – необычная, грым-грым. Скромная бабенка, робкая. Мне б такую. Я ей бакшиши-то из сумки вынул, а она пакет даже не раскрывает. Отложила на диван. Еле уговорил посмотреть. Надо ж, говорю, убедиться, что все подошло. Сколько ж ты чеков потратил? Вообще, правильно, это я пожадничал тогда в дукане. Особенно голубое платье ей приглянулось. Я думал пойдет мерить, моя сразу бы мерить побежала, так нет, странная она у тебя какая-то, села у стола и заплакала. Я спрашиваю, чего ж ты, дуреха, слезы льешь, а она говорит, что никогда в жизни у нее таких красивых вещей не было. Вот тебе на! Прямо неудобно стало. Моя-то коза фыркала, критиковала, что не в тон пришлось кое-что. Да оно ей в самый раз будет, не переживай, она ж у тебя худенькая. Вот, и, значит, стала она детскую одежду разбирать, нарядила дочь. Опять села на стул и давай про тебя расспрашивать. А чего я ей сказать мог? Грым-грым… Как сейчас вижу, сидит на краешке стула, бледная, она чего, больная у тебя что ли? Хрупкая такая.
…как чашечка из китайского сервиза… Пашков себе купил в
дукане такой…
Я ей несу лабуду всякую, а она слушает, улыбается и плачет. Вот дуреха, грым-грым…»
Шарагин прихватил банку кабачковой икры, поблагодарил куривших за столиком в углу официанток, и пошел в роту.
Моргульцев выглядел недовольным, с ходу выпалил:
– Собирайся! Завтра на выезд.
– Опять? Куда?
– А хер его знает! Из политотдела звонили. Там у них какой-то то ли продотряд, то ли музотряд, то ли агитотряд. Тьфу ты! Не понял я толком, не спрашивай! Не нервируй меня, Шарагин! Я сегодня в плохом настроении, сразу предупреждаю!.. Чего стоишь?
– Жду более детальных указаний.
– Уши прочисть, Шарагин, я сказал, завтра на выезд!
– Так точно, куда едем-то?
– Откуда я знаю?! Бляха-муха… Значит так, задача простая. Нужна, видите ли, рота охраны в сопровождение, чтоб, понимаешь, по кишлакам кататься, духов на балалайке учить играть!
– Серьезно?
– Ну откуда я на хер знаю?! Машины разваливаются, запчастей нет, списывать пора, не то, что по кишлакам с самодеятельностью разъезжать! Я им говорю: «Не готова рота к выезду!» А мне: «Приказ, бля, выполняй!» Короче! Бляха-муха! Завтра в четыре ноль-ноль выходим…
Глава шестая
АГИТОТРЯД
Десантная рота с грохотом ползла через не продравший еще после ночи глаза Кабул, словно в отместку за собственный недосып хотела разбудить ненавистных афганцев. БМП скрежетали по асфальту гусеницами, гудели мощные двигатели, рыскали фары-искатели, высвечивая в темноте каменные заборы, редких в столь ранний час людишек. И только когда рота пересекла весь город, начали просыпаться муллы, и с минарета через репродуктор разнесся пронзительный крик: «Аллах велик!»
Загадочный агитотряд дожидались больше трех часов на северном выезде из города, перед последним контрольным пунктом армейской дорожной комендатуры.
Моргульцев бранился, связывался со штабом, выяснял, куда запропастились «артисты». Солдатня дремала.
– Бардак! Бляха-муха!
Рассвело. Проснулись ночевавшие на площадке перед КПП комендачей водители, умывались, чистили зубы, завтракали, наконец, их колонна грузовиков под прикрытием бронетранспортеров тронулась в сторону Саланга.
С наступлением темноты любое передвижение по трассе прекращалось. Происходила временная смена власти в Афганистане. С утра до вечера на дорогах хозяйничали советские, с наступлением сумерек – правили духи.
Лейтенант Епимахов сидел на башне БМП в шлемофоне, в новом бушлате, серьезный, не расставался с автоматом.
…пусть прокатится на экскурсию, поторчим пару дней на воздухе и в
полк…
Прибыл агитотряд. Офицеры и механики-водители, те, у которых имелись, надели очки, мотоциклетные и горнолыжные, чтобы пыль не слепила глаза. Шарагин кивнул приятелю. Епимахов в ответ поднял большой палец, мол, полный ажур!
Рота перестраивала боевой порядок, пропуская между бронемашинами грузовики.
Поднялись на пригорок. И дыхание перехватило: развернулась перед ними красивейшая долина, разрезанная пополам вьющейся бетонной дорогой, а в глубине долины, затерянные в «зеленке», и особенно по краям, приклеенные к горным уступам, как грибы на пеньке, собрались один к другому афганские домишки, образуя кишлачки.
– Я ноль-третий, я ноль-третий! Как слышите меня? Прием! – раздался в шлемофонах голос Зебрева.
– Я ноль-первый, слышу хорошо! Прием! – ответил Моргульцев.
– Ниточка движется нормально, – переговаривался с ротным Зебрев. Его машины шли последними – в замыкании.
Если бы не опасность, занятное дело наблюдать как вьется по бетонке колонна: бронемашины – следом несколько «КамАЗов» – бронетранспортер агитотрядовский – «Уазик» с красным крестом – БТР – бензовоз – БМП – «ЗиЛ» – снова броня – парочка «Уралов» – БРДМ со звуковещательной станцией – еще «КамАЗы» – и еще одна боевая машины пехоты – в замке.
– Внимание влево! – басил в эфире Моргульцев. И стволы БМП развернули влево. Замелькал разрушенный артиллерией кишлак, что означало: «будь начеку!». Навстречу двигались афганские пассажирские автобусы и грузовики. Колонна миновала выстроенные вдоль дороги советские и афганские заставы, подбитую когда-то военную технику, ржавеющую на обочинах, одинокие памятники погибшим советским солдатам.
Добрались до уездного центра, постояли, пока согласовывали предстоящую работу с афганцами. Епимахов отвечал афганцам доброй улыбкой, кивал выклянчивающим мальчишкам.
– Не стоит принимать звериный оскал за дружескую улыбку! – предупредил проходивший мимо ротный.
– Да что вы! Это же дети!
– Сукины дети! – уточнил Моргульцев.
Несколько афганцев, в военной форме, но без оружия, забрались на первую БМП – показывать дорогу к кишлаку. Селение выбрали, как нарочно, подальше от дороги. Тревожно было забираться в такую даль. Переглядывались офицеры и солдаты – не западня ли?
– Надо было сперва блоки выставить, а потом уж лезть в эту дыру! – бубнил Моргульцев.
В кишлаке рота расползлась, заняв оборонительные позиции. Прижались к дувалам боевые машины пехоты, затаились.
– Они глупостями занимаются, а мы их прикрывай! – негодовал ротный. – Без саперов полезли по проселочной дороге!
