Николай Прокудин - Рейдовый батальон
— О, как! Плохо, непорядок! А почему новый не получил? Рапорт написал?
— Никак нет! Был в отпуске. Не успел. Сегодня напишу.
— Командир полка, иди сюда. Бегом! Право слово, чудаки-люди! Ты посмотри, что делается! Ростовцеву не сегодня-завтра в Москву ехать, Героя получать, а у него нет документов! Как он попадет на прием в Кремль? Вы что законченные идиоты? Издеваетесь?
— Но он никому не сказал об этом. Ты почему промолчал? — воскликнул новый командир полка Головлев. Он только второй месяц был к нам назначен, вырос из начальника штаба полка. Подполковник вырвался из Панджшера и наслаждался Кабулом.
— Уезжал в отпуск, опаздывал, решил, что документы восстановлю по возвращению. Но я спрашивал у «строевика», он ответил: бланков нет. Обещал выписать справку вместо удостоверения.
— Что в полку нет чистых бланков удостоверений офицеров? — удивился комдив.
— Так точно, нет, — подтвердил Головлев.
— Командир, запомни! Что б я больше к этой теме не возвращался. Добыть удостоверение. Хоть в армии, хоть в дивизии, хоть в округе, — продолжал возмущаться Барин. — Вы позорите дивизию на все Советские Вооруженные Силы! В Кремль по справке! Он что у нас «зэк»? Ну, чудаки-человеки! Исполнить и доложить. Немедля!
Штабные бледнели, краснели, потели, комдив вновь переключился на меня.
— Ростовцев, каково настроение, как моральная обстановка в батальоне?
— Хуже некуда, товарищ полковник, — брякнул я и нахмурился.
— Не понял? В чем дело? Дома что-нибудь случилось? — закидал меня вопросами полковник.
— Вы же спросили про батальон, о нем и докладываю. Послезавтра в рейд, а нас превратили в отстойник, сплавили из других частей наркоманов и алкоголиков. Еще приписали несколько «мертвых душ», из госпиталей не появляющихся. Назначили их командирами взводов. Замкомбата нет, зама по тылу нет, ЗНШ нет, командира разведвзвода нет, замполитов в ротах нет, старшин рот некомплект…
— Стой, стой. Несешь какой-то бред! В отпуске переутомился, что ли? По твоим словам, замполит, батальон не боеготовен. Это что действительно так? — начал кипятиться полковник, глядя то на меня, то на Головлева. — Командир полка! Почему молчите? Им в рейд на днях, а по докладу замполита сложилась удручающая обстановка!
— Товарищ полковник! — стал давать пояснения в ответ на мою гневную речь командир полка. — Поступил приказ усилить заставы на дороге. Вы же сами сказали, что рейдов больше не будет и боевые действия прекращаем. Конец войне!
— Какое на хрен прекращаем! Конец, говоришь… Отпустите свой конец, за который держитесь и вернитесь к реальности! Подполковник, вы знаете, что в Гардезе потрепали батальон? У десантников погибли два командира роты. Двое в один день! Как же было организовано управление боем, если ротные погибли? Представляете, какая тяжелейшая ситуация была? Вот и принято новое решение: в связи с участившимися нападениями на посты и гарнизоны возобновить активные боевые действия. На месяц намечено не менее трех операций. Учтите! Езжайте на пересыльный пункт, набирайте лейтенантов. Укомплектовать все должности. Разрешаю выдвигать на вышестоящие должности отличившихся. Приказываю: готовиться к активным боям! А где комбат? — спросил полковник.
— Подорожник болен. В санчасти лежит, — замялся командир полка.
— До такой степени плохо себя чувствует, что на ноги не подняться? — изумился Баринов. — А кто батальон поведет в горы?
Полковые начальники замялись и, смущенные, пожимали плечами.
— Так-так. Понятно! Начался синдром заменщика. Вернуть в строй! Обязательно вернуть! Ему замена когда, замполит?
— В апреле, — доложил я. — В начале апреля.
— Ого! Еще два месяца! Служить и служить! Ко мне на беседу его. Срочно! Доставить хоть на носилках, — распорядился Баринов. — Никакого разгильдяйства не допущу! Я ему усище-то накручу! Ишь хитрющий хохол!
Подорожник действительно решил закончить воевать и велел Чухвастову управлять батальонным хозяйством. Не получилось…
Комбат лежал на кровати и выл. Вой прерывался громким матом.
— Василий Иванович, что случилось? — испугался я.
— Суки! Твари! Поубиваю всех! Ты представляешь, что они наделали? Загубили меня!
— Да бросьте, Василий Иванович, только два месяца осталось. Ничего страшного не случится! — успокаивал я комбата. — Командир дивизии особо и не орал.
— Да на хрен мне твой комдив. Ты разве не видишь, что со мной эти заразы сделали? Ослеп совсем!
Я всмотрелся в лицо Подорожника, ничего не понимая и не замечая, продолжая думать о своих делах и проблемах.
— Ну, что? Не видишь? Ничего не изменилось? — повторил вопрос Подорожник.
Я отбросил посторонние мысли, сосредоточил взгляд на лице Иваныча и прыснул от смеха, догадавшись в чем дело. Черт побери! Один его ус был аккуратно подстрижен, а второй укорочен больше чем на половину.
— Вот так всегда! Тебе наплевать на комбата! Смеешься, издеваешься. Выходит, ты не правая рука, а «левый» замполит! Ну, что смешного? Поругался вчера с этой заразой — «стюардессой», а она затаила злобу. Я хотел расстаться по-хорошему, пришел в гости. Выпил и случайно у нее заснул. И ведь чувствую, что-то со мной делают, а глаза открыть не могу. Сквозь сон слышу смех, и вроде как меня по лицу гладят. Оказалось, эта змея подколодная обкромсала один ус наполовину. И что теперь? Как быть? Придется укоротить и левый ус. Вот довела меня служба в Афгане. Сюда приехал, помнишь, я тебе рассказывал, какие роскошные были усы? Семнадцать сантиметров! А теперь что остается? Обрубок над губой. Кастрировали, можно сказать.
— И что вы Наташке сказали?
— Я как себя в зеркале увидел, чуть ее не задушил. Схватил за горло, а она отбивается, царапается! Хотел в глаз дать, но одумался, отпустил. Все-таки женщина. Магнитофон «Soni», что ей подарил, об стенку разбил и ушел. Дьявол! Еще два месяца служить! Как выйти к батальону без усов? Может, до замены отрастут?
— Конечно, Василий Иванович! До апреля все будет нормально. Усы вырастут, а Наташкина «шарманка» не восстановится. Она еще десять раз пожалеет, что напакостила.
— Берендею надо не забыть сказать, чтоб ничего больше из продуктов ей не давал. Ни картошки, ни тушенки, ни крупы. А то она за моей широкой спиной как сыр в масле каталась. Теперь пусть язву желудка приобретает. У-у-у! Кляча худая!
Мне было смешно, но я старался изо всех сил не прыснуть. Зачем злить комбата и обижать? Только выйдя из модуля, я расхохотался, дав волю чувствам.
— Никифор, ты чего? — удивился возвратившийся из автопарка Вересков. — Чокнулся?
— Миша! Ни о чем не спрашивай. Это надо видеть. Зайди к комбату переговорить о чем-нибудь. Но не засмейся и ему не ляпни, что я стоял тут и ржал. Посмотришь — и сразу поймешь.
Вечером я доложил офицерам о встрече в Ташкенте с женой Сбитнева и зачитал письмо, в котором она благодарила за деньги, собранные для ее дочери офицерами батальона.
— Никифор Никифорыч! А почему в письме говорится о сумме двести пятьдесят чеков? Денчик передал пятьсот! — удивился Марабу.
— Вот поэтому я и попросил, чтоб она написала нам письмецо.
— И что из этого следует? — уточнил Шкурдюк.
— А то, что она не получила половину суммы, которую мы собрали вдове и дочери, — ответил я.
Мужики переглянулись и посмотрели на прапорщика Денчика. Старшина роты сидел и хлопал глазами. Он не ожидал такого поворота дела. Откуда прапорюга мог знать, что я еще два месяца назад получил первое письмо, в котором она искренне благодарила за деньги. Мы с комбатом какое-то время сомневались, думали, может, Лена ошиблась в сумме. Но когда я с ней поговорил и вскользь уточнил сумму, последние сомнения отпали. Совершилась чудовищная подлость! Я передал ей оставшиеся собранные пятьсот чеков и попросил написать ребятам письмо. В нем вдова еще раз поблагодарила батальон за заботу, рассказала, как растет Вовкина дочурка…
— Ты что, крыса? Подонок, убью! — вскочил Мандресов из-за стола и набросился на Денчика.
Комбат схватил его за руку, усадил на место и высказался:
— Этого подлеца мы отдадим на суд чести прапорщиков. И отныне его место не в каптерке, а на боевых действиях. И чтоб не на броне оставался, а в горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость, что ты совершил.
Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки забрали и передали вдове с очередным отпускником.
Спустя полгода прапорщику оторвало ногу. Наступил на мину, и хирурги в госпитале ее оттяпали выше колена. Все-таки права поговорка: бог все видит и шельму метит!
Из тех «кадров», что нам спихнули другие подразделения, в батальоне остался только Кирпачевский. Этого высокого, широкоплечего красавца выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище — Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном командующего одной из армий Киевского округа.
