Энтон Майрер - Однажды орел…
То, чего давно ожидал, наконец прорвалось у него сегодня вечером после ужина. „Сэм, вам известно, кто командует дивизией?“ Не понял, к чему он клонит, и сказал ему об этом. „Я здесь только и слышу, что Дэмон то, да Дэмон это, да Сэм сделал это вот так-то. — Посмотрел на меня как разъяренный старый индюк. — Так вот, я хочу знать: кто будет руководить предстоящими боевыми действиями, вы или я?“ Я ответил: „Генерал, я намерен выполнять ваши приказы с полной отдачей своих сил и способностей. Если я превышу свои права и попытаюсь командовать дивизией, вы, надеюсь, немедленно освободите меня от должности. Со своей стороны, если я почувствую, что вы в чем-то ошибаетесь, я представлю свои соображения без обиняков и немедленно, лично вам и никому другому“. „Достаточно честно, — заметил он и пробормотал: — В этой дивизии слишком много разговоров о добрых прошлых временах…“
Верно, много; но разве он ожидал иного? И в конце концов это его дело, а не мое. У меня своих забот по горло.
Удалось протолкнуть одно дело: обеспечить каждого солдата двумя флягами. Ходл пришел в бешенство: „У меня столько не найдется на складах“. „Так затребуйте их“. — „Сэм, они ни за что не станут носить этот дополнительный груз“. — „А вы понесли бы?“ Робко посмотрел на меня: „Не знаю“. „А я вот понесу, — сказал ему. — Я произвел небольшой опрос основной части солдат четыреста семьдесят седьмого полка, и соотношение голосов, поданных ‘за’ и ‘против’, составило сорок к одному. Так что давайте сделаем это“. Он по-прежнему считает это ненужной причудой. Почему эти тыловики всегда лишены воображения?
Дружеское письмо от папы: возможно, его назначат на командную должность в войсках на Африканском фронте, где дела идут не слишком хорошо. Мягко выражаясь. Старик в приподнятом настроении, от радости у него, наверное, закружилась голова. „Ради бога, не сообщай Томми, не то она закатит сорок истерик. Брент сказал, что это закончится не иначе, как разжалованием. Я ответил ему, что мне это вполне подходит. Но мне не верится, что они дадут согласие, на назначение такой старой калоши, как я“.
Боже, как бы мне хотелось, чтобы он был здесь, командовал „Саламандрой“. Чувствовал бы себя намного спокойнее».
«16 марта 1943 года. Готовность более высокая, чем когда-либо. Я так полагаю. Мало времени. Еще бы немного, особенно для проведения десантных учений. Репетиция высадки в районе реки Каслрей — ужасное фиаско. Части Хойта высадились в полумиле южнее назначенного участка; пункты сбора и отправки донесений оказались на берегу на несколько часов позже, чем предусмотрено планом; все орали благим матом, но, в общем, продолжали занятия. Может быть, неудачи в ученье принесут успех в бою.
Бен изумительно действует на свой полк. Стоит на капоте джипа, на голове измятая полевая фуражка с козырьком, задранным вверх: „Так что вот, на случай, если кто-нибудь сомневается, знайте: это тот самый полк, который впервые за всю историю японской империи захватил ее участок земли. Мы взяли первый участок и захватим самый последний“. Приглушенный шум голосов, сомневающихся, не знающих, принять ли все за чистую монету. Бен — руки на бедрах — наблюдает за ними. „Ну, ладно. Теперь вот что: кто, по-вашему, выиграет эту войну?“ „Мы…“ — раздаются отдельные голоса. „Неправильно! — сердито обрывает их. — Затурканные рядовые, на все руки мастера, вот кто выиграет эту войну! — Громовой хохот. — С некоторой помощью сержантов…“ Снова хохот. Теперь контакт с ними установлен. Размахивает моей старой винтовкой, которую я оставил ему, когда он принимал полк. „Так вот, имейте в виду: во время высадки я буду на берегу вместе с вами и возьму с собой эту винтовку. Я стащил ее у генерала Дэмона после того, как на него навесили столько чипов, что ему больше неудобно показываться с ней. На берегу во время высадки будет — чертовски шумно, и вы знаете и я знаю, что япошки будут выбивать первыми офицеров, поэтому я постараюсь внешне не отличаться от вас…“ Снова громовой хохот. Просто не узнаю старый потрепанный семьдесят седьмой: колотят друг друга по спинам, подбрасывают каски в воздух.
Отличная речь. Я такой никогда не произнес бы. Грубоватая, сдобренная непристойностями. Сплачивающая солдат из пополнения и ветеранов или, скорее, формально закрепляющая их сплочение, потому что их уже сплотили изнурительные марши и полевые тактические учения.
Для Бена в жизни все ясно и непосредственно: пожрать, выпить, подраться с кем-нибудь, переспать с женщиной. Никаких колебаний, никаких сомнений. Таким следовало быть и мне. Но я никогда не смогу. Такие юные, напряженные и доверчивые лица солдат. Если бы я залез наверх и начал шутить с ними, как Бен, скорее всего я не выдержал бы и сорвался. Я принимаю все слишком близко к сердцу. Сказал Макартуру, что остался бы со своими солдатами на Батаане, потом поцеловал Джойс, потом накричал на Хейли за его наплевательское отношение к составлению плана боя, а теперь терзаюсь из-за всего этого. Мне не следует быть таким. Хороший командир должен быть подобен человеку, успешно расправляющемуся с драчунами в баре: даст одному в зубы, вовремя подхватит стул, чтобы сбить с ног какого-нибудь громилу с ножом, третьего швырнет в зеркало за стойкой; и все это — сохраняя внешнее спокойствие, подмигивая одним глазом своим друзьям, а второй держа открытым на всякий непредвиденный случай. Нет, Бен лучше умеет подойти к солдатам, чем я.
Позже пришел ко мне крайне возбужденный. „Ну, как они тебе нравятся, Сэм? Готовы к атаке?“ На его каске, на всех джипах и грузовиках накрашены по трафарету большие прямоугольные буквы ЧСД. Я спросил: „Что это за чертовщина?“ „Сэм, это означает: ‘Что схватил — держи’. Им необходим большой, бросающийся в глаза девиз. Разрыв между вновь прибывшими и стариками слишком велик“. „Но это можно прочесть и как ‘чокнутые сумасшедшие дураки’“, — возразил я. „Сэм, пусть они даже прочитают это как: ‘Черт собирается домой’, если им так хочется, но девиз им совершенно необходим“. Пулин чуть не упал, споткнувшись о растяжку палатки, когда заметил эти большие буквы. „Разве Крайслеру неизвестно, что Хилдебрандт получил из корпуса приказ относительно специальной маркировки? Кто он такой, черт бы его взял? Привилегированная личность? Отчаянный сорвиголова, которому все нипочем?“ „Вот именно, Дьюк, — поддакнул я, — точно, как вы“. Бросил на меня сердитый взгляд: „Черт возьми, а вы колючий“. „Генерал, он творит чудеса с полком, вы не можете не признать этого“. — „Но японцы узнают, какая часть действует против них“. — „Дьюк, японцам известно, в котором часу вы принимали пищу вчера вечером“. В конце концов уговорил его оставить все как есть.
Беспокоюсь о Томми. Кажется, перестал понимать ее. Письмо от нее странное, вызывает беспокойство: мечется в нем от обыденных фактических наблюдений к диким эмоциональным вспышкам, как будто ее рассудок помутился. Вся ее былая ненависть к военной службе заклокотала снова, и все из-за Донни. Ей совершенно необходим главный виновник, а я здесь. Справедливо ли это? Пожалуй, нет».
«23 марта 1943 года. В море. Планом предусмотрено сделать петлю в северном направлении, будто мы намереваемся нанести удар по Новому Ганноверу, затем круто повернуть и снова следовать к берегам Новой Гвинеи. Невероятная уловка. Японцев обмануть не так-то просто. В море, идя сквозь тьму ночи, ощущая биение винтов, чувствуешь, что произошло что-то решительное, окончательное, к чему нет возврата. Вместе с Беном наблюдали, как пенится за кормой и медленно исчезает вдали кильватерная струя. До боя осталось три ночи. Мучаюсь от сознания — холодного, гнетущего сознания, — что многие из тех ребят, которые находятся на нижних палубах или вокруг пас, скоро умрут. Грязная, безжалостная рука бессмысленного расточительства. Расточительства времени, жизней, надежд, невинности.
„Сэм…“ — „Да?“ — „Сэм… меня угнетают мрачные предчувствия“. — „Я бы не сказал, что по тебе это заметно“. Молчание. „Сэм, меня мучают дурные предчувствия в связи с этой высадкой. Не знаю… С детьми все будет в порядке. Я хочу сказать, что почти все они пошли по моим стопам, они встанут на йоги… Но Мардж… она такая… ты сам знаешь. Она не способна позаботиться о себе…“ Молчание. Тяжелые удары волн по холодному железному борту, шипение воды. „Если со мной что-нибудь случится, ты присмотришь за ней? Позаботишься о ней?“ — „Можешь не сомневаться. Обещаю“. — „Я знаю, у меня нет никакого права просить тебя об этом“. — „Если у тебя нет, то у кого же тогда есть“. — „Да. Ладно. Спасибо, Сэм“.
Он ушел. На море ночи тянутся очень долго. Звезды появляются и исчезают за невидимыми во тьме клочьями облаков. Такие длинные, навевающие тоску ночи. Зачем я поехал в Китай? Нужно ли мне было ссориться с Томми в тот раз после танцев в Бейлиссе? Возможно, я должен был отказать мальчику в разрешении завербоваться добровольцем. Я был упрям, когда мог проявить благоразумие, малодушен, когда следовало быть твердым. Я не понимал очень многого. Кто, во имя господа бога, кто я такой, чтобы судить кого бы то ни было на этой земле? Вот мы, тысячи нас, в наших серых личинах, стремящиеся в неизвестность. Каков будет результат всех наших тревог и жертв?
