Константин Коничев - На холодном фронте
Мухин замолк и потянулся ко мне за второй цыгаркой.
— Уж накуриться, так накуриться, чтобы дома не тужили…
— Да, это верно, — заметил Ефимыч, — война всему учит, к делу приспособляет. В нашем доме, в девятнадцатом году, когда я жил в Петрограде, проживал один профессор по цифровой части, математик. В гражданскую войну он был не особенно стар и вот от нужды стал шить сапоги и туфли. И так хорошо приспособился к делу, что ремонт обуви считал ниже своего профессорского достоинства, а все принимал у себя на квартире работу только по пошивке новой обуви. Когда я пришел с войны, так упросил его мне перетяжку ботинок сделать за фунт сахару. А теперь этот мой знакомый, ученый, не кинулся за сапожное дело, а затеял писать для артиллеристов какой-то большой труд с расчетами, как способнее из пушек бить немцев. На этом деле он орден получил. Недавно в газете его портрет был…
После длительного дневного привала в заснеженном лесу, под ветвями деревьев, куда почти не проникает солнце, наш отряд, как только подмерзло, двинулся дальше обходом на дорогу, ведущую из вражеского тыла в их гарнизон.
И вот, наконец, мы добрались до цели и устроили засаду.
Обоз из шестидесяти подвод, груженных продовольствием, обмундированием и боеприпасами: патронами и минами, — медленно тянулся по скрипучему снегу. С обозом, кроме ездовых, было человек тридцать охраны, состоящей, из довольно пожилых солдат, и с ними гладко выбритый, лютеранский пастор, в енотовой шубе, одетой поверх шинели.
На передней подводе, на мешках сидел финский солдат с винтовкой на коленях и дремал. Дремали и многие другие солдаты, видимо, уверенные, что вдали от гарнизона, прикрывающего стык обороны, ничего с ними не случится.
Неожиданный всплеск винтовочных выстрелов и автоматных очередей из засады произвел полный переполох. Лошади ржали, поднимаясь на дыбы, кидаясь в сторону и падая на дорогу на возы, на убитых возчиков. От беспорядочно сгрудившегося обоза отделилось человек десять финских солдат. Вместе с пастором, поспешно сбросившим с себя шубу, они кинулись в противоположную от нас сторону леса.
Приказав командиру роты с двумя взводами красноармейцев преследовать и перехватить бежавших, Краснов с остальными бойцами поспешил на дорогу, к обозу.
— Раненых не бить, стаскать всех в сторону, — распорядился он, — возы сгрудить в кучу! Сколько добра! И невозможно захватить, куда по бездорожью потащишь, на чем. Себе дороже, — сожалел он, обходя возы с кладью и вспарывая для просмотра штыком мешки и кули с продуктами.
Радист выстукивал в штаб дивизии шифровку: «Разбили и захватили обоз из шестидесяти подвод, часть охраны перебита, часть — преследуется. Что делать с обозом? Продовольствие, боеприпасы, бензин с собой по бездорожью взять невозможно. Краснов». Из дивизии ответили: «Обоз сожгите на месте, приведите пленных».
Сгруженные в кучу возы с имуществом облили бензином. Зажгли. Пламя мгновенно охватило трофеи.
— Вот она, жертва богу войны! — возбужденно проговорил Краснов, глядя как огонь все шире и шире забирал в свои объятия мешки, ящики и бочки.
— Лошадей жалко, хорошие кони погибли, — проговорил Ефимыч и обратись ко мне сказал: — Товарищ капитан, скажите Краснову, а не отойти ли нам отсюда в сторону, в лесок? Сейчас тут ящики с патронами и минами примутся… Чего доброго взрывами зацепить может.
Едва мы успели удалиться под прикрытие лесной чащи, как действительно в костре затрещали патроны, раздались взрывы железных ящиков, наполненных минами.
Между тем, первый и второй взводы, обойдя с двух сторон бежавшую группу финнов, выгнали ее из леса на снежную поляну. Оставив четырех солдат убитыми, финны бросились по крепкому насту к озеру и хотели обогнуть зиявшую посредине черную с серебристой рябью полынью. Это им не удалось.
Лишь более прыткому финскому пастору удалось вырваться в сторону. Но и ему наперерез, сбросив полушубки, пустились в одних гимнастерках три автоматчика, принявшие пастора за офицера и потому пожелавшие взять его живьем… Пятеро финских солдат были окружены. Оставался только пастор.
— Поймать его! — вскричал старший лейтенант Шамарин — и, огибая полынью, с бойцами пустился на помощь своим товарищам.
Оказавшись со всех сторон окруженным наседавшими, но не стрелявшими красноармейцами, пастор догадался, что его намереваются взять в плен. Он дал несколько выстрелов из маузера, но не задев никого, нерешительно покрутил револьвер около своей головы, обронил его и еще с большей прытью бросился к полынье.
Пастор добежал до полыньи и засуетился на ее краю, И когда один из бойцов подбежал к нему почти вплотную, он, зажмуря глаза, прыгнул в воду. Брызги разлетелись во все стороны.
— Отставить! — приказал Шамарин, боясь, как бы кто-нибудь из бойцов не бросился следом за пастором. Впрочем желающих искупаться не было.
Черная, как смоль, озерная вода расступилась и приняла грузное тело. Увы! Темноводная, озерная «пучина» в этом месте оказалась настолько мелкой, что пастор, открыв глаза, увидел себя стоящим в воде всего-навсего по колени. То ли вода показалась ему слишком холодной, то ли неудача самоубийства отрезвила его, как бы то ни было, воздев обе руки к небу, пастор выругался на чистом русском языке и произнес дрожащим голосом:
— Сдаюсь! Видно богом смерть не уготована…
Затем он, как тюлень, на брюхе выполз на лед. отряхнулся и бегом покорно помчался посреди красноармейцев в сторону дороги, где клубился дым горевшего обоза и слышались последние взрывы уничтожаемых боеприпасов…
Довольные операцией, мы, не чувствуя усталости, прошли на обратном пути лишних десятка полтора километров, лишь бы благополучно завершить свой поход и не нарваться на противника.
Прошли беспрепятственно. Но перед самым выходом в свои тылы случилась беда: в поздние сумерки исчез конвоируемый финский пастор. Пользуясь потемками, густой лесистой местностью и тем, что внимание к нему было уже ослаблено, пленник сбежал.
Искать его было бесполезно. Стрельбой из пулеметов и автоматов «прочесывать» лес — тем более.
Краснов отозвал в сторону командира роты Шамарина и начал его «разносить».
— Какому ротозею ты поручил охрану и конвоирование «языка»? Куда ты сам глядел? На что это похоже? Такое ротозейство всю нашу операцию насмарку сведет, а нас насмех поднимут!..
Шамарин растерянно разводил руками.
— Товарищ комбат, разрешите доложить: я сам никак не ожидал такого недоразумения. Я дал «языка» под ответственность красноармейца Загитдулина Ибрагима; лучший, дисциплинированный, смелый и самый находчивый боец в моей роте!.. У меня в роте три татарина: Загитдулин, Мухаметов, Галиев, — все они один к одному — прекрасные ребята! Так посмотреть — народ не крупный, а дерутся смекалисто, превосходно. Ничего плохого об Ибрагиме сказать не могу. Одного не пойму: зачем в древние времена татары против нас воевали? Еще в ту пору совместно с ними нам бы немцев прикончить, и от этого большая бы экономия в людях была…
— Ты мне турусы на колесах не разводи, — оборвал Краснов Шамарина, — я тебе урок истории сам могу преподать. Вот придем на место, разберемся. Кого-то следует взгреть за это. Я ответственности тоже с себя не снимаю. Да если бы я знал, что он задаст стрекача, я бы его приказал, сукина сына, связать. А теперь вот его ищи-свищи!..
Краснов то ругался, то раздражение его ослабевало и ему становилось смешно:
— Эх, ребята, ребята, головы бедовые! Кому вы позволили себя надуть? Потом хоть дома жонкам не рассказывайте про этот «геройский» случай.
— Ничего, товарищ комбат, в следующий раз пойдем, самого ихнего архиерея сымем…
— Лет восьмидесяти, авось такой не удерет, — уныло отшучивался Краснов.
18. Будничные дела в обороне
Командир дивизии — рослый полковник — и приехавший из штаба генерал — солидный, дородный, — на бойкой и стройной лошадке, впряженной в легкие санки, разъезжали по частям и подразделениям дивизии; интересовались состоянием обороны, устройством заграждений, противотанковых препятствий, минированием проходов и стыков, и всем тем, чем может интересоваться большое начальство. Попутно они заглянули и в нашу землянку. Заглянули и восхитились образцовым порядком в ней. Теплая, светлая и уютная землянка содержалась в чистоте, как горница невесты. Пол был гладкий, ровный, строганый, стены и потолок отделаны переплетенной в ромб сосновой дранкой. Портреты — Ленина, Сталина, Героев Отечественной войны Панфилова, Гастелло, Зои Косьмодемьянской глядели со стен. Самодельная кровать с постелью и подушкой под чистой, безукоризненно простиранной простыней, три самодельных стула около треугольного стола; на полочке два — три десятка книг; в небольшом шкафике — запас консервов и разная незатейливая посуда на случай прихода нетребовательных, но безотказных до угощения гостей, — все было расставлено, как на смотру, У самых дверей помещалась раздевалка и чугунная печка; рядом с раздевалкой было аккуратное жилье Ефимыча.
