Николай Гревцов - Синие глаза (рассказы)
Я попытался узнать, где теперь работает Лена и когда ее можно застать дома: на автостанции, куда я позвонил утром, мне ответили, что она давно рассчиталась.
— Не знаю. Мне она отчета не дает, — резко, не пытаясь скрыть неприязнь, ответила женщина. Но, вероятно, извечное женское любопытство взяло свое, и она спросила:
— А вы, собственно, кто будете?
Что я мог ей ответить?
Я и так был уже достаточно зол на себя за то, что надумал поехать сюда. Все, кому я только не попадался на глаза в этом захолустном переулке, с нескрываемым интересом рассматривали меня, принимая, вероятно, за праздношатающегося гуляку и бездельника, неведомо зачем попавшего в этот рабочий район. Встреча, какую мне оказала незнакомая женщина, должно быть, тетка Лены, мягко говоря, не отличалась приветливостью. А тут еще этот проклятый пес поднял лай на весь околоток, привлекая к моей персоне пристальное внимание соседей и случайных прохожих, а хозяйка и не помышляла унять его.
Я извинился и ушел.
Вслед мне донеслось презрительное «ходят вот такие всякие…» И эта фраза, и яростный собачий брёх все время преследовали меня.
…С Леной я познакомился месяца два назад, в конце февраля, во время одного из моих приездов в этот город.
Встретил он меня молочными туманами, переходящими в противную изморось, жидкой грязью на щербатых тротуарах. Казалось, даже стволы многолетних тополей и кленов, шпалерами вытянувшихся вдоль улиц, зябко ежатся от пронизывающей насквозь сырости.
Днем, пока я листал в архиве пожелтевшие, иссохшие бумаги, встречался и беседовал с интересующими меня людьми или сидел в одном из прокуренных кабинетов в редакции городской газеты и о том о сем болтал с местными газетчиками, время шло незаметно.
Да и как могло быть иначе — меня окружала жизнь. Ее трепетный пульс бился и в скупых, с грамматическими ошибками и опечатками приказах и рапортах, отстуканных на довоенном «Ремингтоне»; и в цветистом, с пространными отступлениями и многочисленными паузами рассказе маститого сталевара о его юности; и в неожиданном появлении в редакторском кабинете свирепого молодого рыбака, ругавшего на чем свет стоит директоров заводов, превративших реку, тысячелетиями служившую местом нерестилищ сулы и чебака, в сточную канаву, где гибнет все живое…
Но по вечерам я оставался один, и в неуютном, холодном номере гостиницы время тянулось медленно и нудно. Поэтому, несмотря на неизменно отвратительную погоду, я после ужина обычно отправлялся побродить часок-другой по малолюдным улицам, тускло блестевшим в свете редких фонарей.
В один из таких вечеров, похожих друг на друга, как две половецкие каменные бабы, что стояли по обе стороны у входа в городской краеведческий музей, я, выходя из подъезда, едва не столкнулся в дверях с высокой стройной девушкой в клетчатом демисезонном пальто и пестрой шелковой косынке на голове, Я посторонился, уступая ей дорогу, но она вдруг резко повернулась и быстро пошла прочь от гостиницы. Выглядело это несколько странно. Но мало ли происходит в жизни непонятных нам вещей? Пытаться найти им объяснение — труд, вероятно, тщетный.
Не спеша, я направился вслед за девушкой. Собственно, не за ней, а в ту сторону, куда шла она, — к центральной улице. Там гораздо светлее, меньше луж и грязи, чем на остальных. Дойдя до перекрестка, девушка остановилась у витрины обувного магазина, слабо освещенного лампами дневного света. Мне показалось, что она кого-то поджидает, и я не ошибся.
Как только я поравнялся с ней, она обратилась ко мне.
— Извините, пожалуйста. Вы не могли бы оказать мне небольшую любезность?
— Пожалуйста…
— Вас не затруднит вернуться в гостиницу, зайти в двадцать восьмой номер… это на втором этаже… и передать человеку, который живет там, что его просит выйти Лена… Лена Торина.
— А почему бы вам самой не подняться к нему?
— Там очень любопытные коридорные. Им все надо знать: куда идешь, к кому, зачем?
— Ну, а если в номере никого не окажется?
— Нет, он должен быть там. Непременно.
Она осталась стоять на углу, а я вернулся в гостиницу.
По выражению лица девушки, взволнованной интонации ее голоса не трудно было догадаться, что она озабочена и расстроена. И мне действительно захотелось помочь ей встретиться с человеком, которого она старалась увидеть. Где-то в глубине души я позавидовал ему: девушка была красива. Особенно хороши были большие агатовые глаза, длинные мохнатые ресницы, изогнутые, как распластанные крылья ворона, густые брови.
Я поднялся на второй этаж, постучал в дверь двадцать восьмого номера. На мой стук никто не отозвался. Я постучал еще раз, сильнее и настойчивей. Ответа опять не последовало. Тогда я подошел к дежурной по этажу, спросил, не оставляли ли ей ключа от номера.
— Вам нужен Чижевский? Что же вы опоздали? Они еще до обеда выписались и уехали…
Лена все так же, засунув руки в карманы пальто, стояла у витрины. Я подошел к ней. Выжидая, что я скажу, она ничего не спрашивала. Но ее поза, ее взгляд выражали нетерпеливое ожидание.
— Видимо, мне придется вас огорчить, Лена. Человек, которого вы хотели видеть, уехал.
— Уехал? Не может быть.
— Если только его фамилия Чижевский — он уехал днем. Еще до обеда.
— Вот как… — Лена закусила полную нижнюю губу, черты ее лица стали жесткими. Мне показалось, что она вот-вот расплачется. Но ничего подобного не произошло. Она стояла молча, чуть вскинув голову и, словно не замечая меня, смотрела куда-то в сторону. Я мог попрощаться и уйти. Но мне не хотелось оставлять девушку одну, и я предложил проводить ее.
— Как хотите… До трамвая — живу я далеко.
И мы пошли. Мне было безразлично куда идти: и конце концов я просто вышел прогуляться перед сном. Но каково было возвращаться в одиночестве девушке, которая, по всей видимости, обманулась в своих ожиданиях. Совершенно очевидно, что отъезд некоего неизвестного мне Чижевского явился для нее неприятной неожиданностью.
Хотя еще не было и девяти часов, проспект выглядел безлюдным. Даже у входа в кинотеатр, где обычно толпился народ, сиротливо стояло всего несколько человек. Потом нам встретилась группа парней с красными повязками дружинников на рукавах, стайка девушек со швейной фабрики, спешащих на вечернюю смену, влюбленная парочка, стоявшая в обнимку у подъезда.
— Может, зайдем, посидим? Выпьем по чашке кофе. С таким настроением вам сейчас вряд ли стоит возвращаться домой.
Я останавливаюсь. Над головой в красном тумане висят красные неоновые буквы, под ногами красновато поблескивает мокрый асфальт. Лена искоса смотрит на меня, молчит, словно оценивая мое предложение, потом решительно бросает.
— Можно. Идемте!
…В непроветриваемом зале ресторана слоится голубоватый табачный дым, стоит неумолчный гул голосов. В дальнем углу, на невысоком помосте неистовствует оркестр: меланхолический, с грустными телячьими глазами аккордеонист; растрепанный, с одутловатым, помятым от ненормального режима и частого употребления спиртного лицом гитарист; эпилептически дергающийся всем телом ударник с всклокоченной шевелюрой и хищным ястребиным носом. Все трое — молодые парни. Поочередно, придвигая к себе микрофон, они несвежими голосами надрывно напевают модные песенки. Сейчас поет гитарист:
Сколько слов у любви,
Ты одно назови,
Чтоб всегда — до конца…
Конечно, ресторан без музыки — не ресторан. И все же мне жаль этих ребят. Ну на кой черт они решили угробить здесь свои лучшие годы? Пока есть молодость, есть сила — мало ли более привлекательных, стоящих мест и занятий.
Лена возвращает мне меню.
— Заказывайте сами: мне все равно. Можно коньяк.
Я просматриваю карту: кроме консервированных бычков в томате и селедки с гарниром и без оного — ни одного рыбного блюда. И это в городе, раскинувшемся на берегу моря, которое еще скифы называли «рыбным»!
— Вы думаете здешние горожане часто кушают рыбу? — отвечает на мое замечание по этому поводу Лена. — В магазинах свежая рыба бывает не часто, за ней очереди. А на базаре к свежаку не подступишься: спекулянты три шкуры дерут.
На Лене тонкий, в обтяжку, черный шерстяной свитер с короткими рукавчиками, с белой полоской вокруг шеи. В ушах — похожие на две слезинки симпатичные сережки. Подкрашенные хной волосы в модном беспорядке. На безымянном пальце левой руки поблескивает золотое колечко с темно-красным камешком. Вероятно, искусственный рубин.
Пока вялая, разморенная официантка лениво накрывает на стол, мы курим. Я папиросы, Лена болгарские сигареты «Шипка», пачку которых она достала из сумочки и положила перед собой. У нее красивые пальцы — тонкие, длинные, с овальными продолговатыми ногтями, покрытыми темно-лиловым лаком.
