Евгений Герасимов - Рассказ героя
Я вспомнил, что у него пятеро детей.
— Пусти, — говорю, — все равно не удержишь, куда тебе!
Не пускает, говорит:
— Если поплывете — пущу, а на дно ни за что не пущу.
Он попридержал меня за волосы, я отдохнул и снова схватился со смертью. Вот когда мой чудесный склад заработал, распахнул свои двери. «Ну, — думаю, — посмотрим теперь, кто кого. Теперь уже я тебя, проклятую, не выпущу!» И поплыл. Это была страшная борьба со смертью. Я словно зубами впился в чью-то глотку и не выпускал ее, пока не доплыл до берега, а как только вылез из воды, почувствовал под собой землю, увидел рядом «катюшу», понял, что спасен, и тут же свалился, потеряв сознание.
* * *Очнулся я уже в госпитале. Кто-то ставит диагноз:
— Малярия.
А другой говорит:
— Тиф.
«Сейчас, — думаю, — скажут, что скарлатина, и отправят в инфекционный барак».
Вдруг я услышал голос комбата. Он говорил кому-то про меня:
— Какой у него тиф! Разве только от тифа температура подымается!
У меня мелькнула мысль: и он здесь! Как же так? Кто же в батальоне остался? И сознание сразу прояснилось.
Комбат лежал на койке рядом со мной. Он тоже был ранен, но позже меня. Я узнал от него, что немецкие контратаки отбиты, дивизия прорвала окружение, вышла в большой лес и встретилась с главными силами партизан.
Я уже находился в другом госпитале, чувствовал себя лучше, когда начальник госпиталя пришел в палату и спросил:
— Здесь лежит Герой Советского Союза Румянцев?
В палате лежало сорок шесть офицеров, и, конечно, кроме меня, здесь могли быть еще Румянцевы. Приподнявшись с подушки, я смотрел на всех и ждал, не отзовется ли кто. Сердце у меня замерло. Но никто не отозвался, все смотрели на меня и улыбались. Тогда я сказал:
— Это я, — хотя все еще не верил такому счастью и думал: «А вдруг еще кто-нибудь скажет, что это он?»
Начальник госпиталя поздравил меня и дал мне газету с правительственным указом. Читаю указ, нахожу свою фамилию, свое имя и отчество — все правильно — и представляю, как мой сынок выходит во двор, разговаривает с товарищами о разных пустяках и как будто между прочим спрашивает:
— Газету читали?
— А что такое?
— Мой папа Героя получил.
— Честное пионерское? Не врешь?
— Вот тоже, надо мне очень врать! — говорит Витя. — Прочтите сами, — и достает из кармана газету.
Больше всего я за сына был рад. Уж очень хотелось ему, чтобы у его папки было много орденов и медалей.
* * *Когда я выписался из госпиталя, признанный ограниченно годным к военной службе, сын мой уже учился в Новочеркасском суворовском училище. В письмах ко мне он подписывался: «Твой суворовец-сын В. И. Румянцев». Он очень гордился, что ходил в сапогах, «и не в каких-нибудь, папа, а в настоящих солдатских», как он писал мне, упрашивая приехать к нему поскорее. Я поехал в Новочеркасск тотчас по получении награды из рук Михаила Ивановича Калинина, охваченный теми необыкновенными чувствами, которые вызвал во мне прием в Кремле. Разглядывая кремлевский зал в ожидании выхода Калинина, я подумал: «Какое счастье, что мы не дали врагу опоганить эти величественные стены!»
Нас предупреждали, чтобы мы не жали сильно руку Михаилу Ивановичу, но я, наверно, пожал все-таки крепко — удержаться совершенно невозможно было. Я вспомнил о предупреждении, когда уже пожал руку, вспомнил и растерялся. Михаил Иванович вручает мне награду — много предметов: грамота, документы, коробочки с орденом и медалью, — а я говорю ему:
— Ой, сколько! Как же я это все возьму? — и показываю свои руки.
Одна рука у меня была на перевязи, а другой я прижимал подмышкой палочку, на которую опирался, когда ходил.
Увидев, что я совсем растерялся, Михаил Иванович взял меня под руку, проводил к креслу и передал мои награды на сохранение летчику, сидевшему рядом со мной.
Я ехал в Новочеркасск и думал: «Что произошло?» У меня было такое чувство, как будто все в вагоне знают, что я еду к сыну после получения награды в Кремле, смотрят на меня и говорят: «Вот выпало человеку счастье!»
