Константин Лапин - Сердце сержанта
Жаркое солнце, грязевые ванны и заботливый уход сделали чудеса. Сначала тайком, держась за стены и мебель, ковыляла Таня по комнате, как бы заново учась ходить. Потом без посторонней помощи добралась до ванного зала. А там, окрыленная успехом, решилась и на большее — проделала прогулку по пешеходной тропе вдоль берега, присаживаясь по пути на лавочки. Домой она вернулась без сил, но ликующая: она еще будет танцевать!
«Это вы, Федя, вернули мне веру в жизнь, в себя, в людей, — писала она Зайцеву, уехавшему в свою часть. — Всей моей жизни не хватит, чтобы отблагодарить вас!»
Но разве благодарят за любовь? Разве благодарят солнце за то, что оно светит?
* * *В моих руках любительское фото, полученное недавно: невысокий молодой мужчина в военной форме держит на руках двух малышей, чем-то похожих на желторотых скворчат, рядом стоит худенькая улыбающаяся женщина. На обороте снимка написано, что фотография сделана в высокоторжественный день, когда Ивану Федоровичу и Петру Федоровичу Зайцевым исполнился ровно год. Письмо пришло из города на юге страны, куда перевелся офицер: его жене нужно тепло и солнце. Впрочем Татьяна Петровна Зайцева вполне здорова, боли прошли бесследно, она даже в волейбол играет «и совсем забыла о ногах» — говорится в сопроводительном письме.
Нет, не только заботливые врачи, южное солнце и грязевые ванны сотворили такое чудо! Это сделала большая настоящая любовь, родившаяся из верной дружбы.
ВОТ ОНА КАКАЯ, ЛЮБОВЬ!
Сержанту Махотину, только что вернувшемуся из отпуска, не спалось. Лежа на спине, он широко раскрытыми глазами уставился в потолок. По казарме разносилось здоровое, дружное дыхание двух десятков молодых людей. Дневальный Рачик Вартанян опять, наверное, решает в уме задачку по высшей математике — он мастер на это. До призыва Рачик учительствовал в маленьком горном селении и твердо решил поступить после армии в Ереванский педагогический институт.
Быть может, и Сергей после демобилизации поступит в техникум, а то и в институт. Почти три года, проведенные им в артиллерии, не простая штука: он стал классным специалистом. Если учесть, с какой новой совершенной техникой они имеют дело, то это немало, совсем немало. Но вот сумеет ли он все-таки построить свою личную жизнь?
«Человек — кузнец своего счастья!» — говорит пословица. Трудно досталось оно Сергею Махотину, и впереди еще немало трудного. Но кто оказал, что трудное счастье — меньшее счастье? Если беда случилась с его Сашенькой — это и его беда. Тем более что Сергей сам виноват во многом...
Наверное, лишь в очень юном возрасте бывает так: сидишь в одном классе с девочкой, ничем не выделяя ее из всех, но вдруг случается что-то, и ты смотришь на нее как бы другими глазами. Таким событием для семиклассника Сергея явился лыжный поход по окрестным колхозам в канун выборов в Верховный Совет Республики.
Физрук школы Роман Арсентьевич, худощавый, седой, не потерявший, несмотря на гражданский костюм, своей военной выправки, сделал в колхозном клубе краткое сообщение о кандидате, выдвинутом их районом. Затем начался концерт самодеятельности. Когда гибкая, как змейка, смуглолицая, отчего даже среди зимы она казалась загорелой, Саша Любимова исполнила молдавский танец, Сергей с изумлением уставился на нее из-за кулис: проучившись с Сашей семь лет подряд, он, оказывается, не разглядел, какая она.
Школьники остались ночевать в клубе. На сцене постелили солому; устраиваясь на ночлег, все смеялись и дурачились. Настоящий град насмешек посыпался на Сашу, когда она предложила Сергею, отправившемуся в поход в свитере и прорезиненной куртке с застежкой-«молнией», укрыться ее теплым пальто. Роман Арсентьевич еле остановил разошедшихся шутников. Отвлекая внимание от смущенной пары, он рассказал, как на фронте шинель заменяла солдату одеяло и подушку и даже носилки: в рукава шинели просовывали две жерди, полы подвязывали, и раненого несли в санроту.
Сергей так и не решился укрыться пальто девочки. Ему совсем не холодно, убеждал он Сашу. И долго не мог уснуть — куртка не грела. Проснувшись среди ночи, он обнаружил, что Саша лежит рядом с ним, сжавшись в комочек от холода: большая часть ее пальто покрывала его. Укутав девочку, он рассматривал вблизи ее густые пушистые ресницы, черные, почти сросшиеся на переносице брови, пятнышки родинок на щеках, нисколько не портившие смуглого лица...
Летом он совершенно случайно увидел совсем новую, неведомую ему до сих пор Сашеньку. С утра пораньше Сергей отправился купаться к реке Воронке. На берегу за кустами белела кучка белья. Кто это купается в такую рань, да еще на его любимом месте? Нырнув с обрыва, он, рассекая быстрыми саженками воду, поплыл к повороту. Посреди заводи чернела знакомая головка, узкие косы были уложены венчиком.
— А-а, вот кто это! — весело заорал он. — Ну, держись, Сашка, сейчас я тебя топить буду... — И еще быстрее поплыл к ней.
— Стой! Ко мне нельзя, Сережа! — В голосе девочки был испуг.
— Боишься, прическу испорчу? А на чужую территорию вторгаться не боишься?!
— Не смей, не плыви дальше!.. Хулиган! — Видя, что ей все равно не уплыть от него, Саша повернулась лицом к Сергею, черные глаза ее сверкали, голос был гневным. — Что я сказала тебе, дураку?
Сергей был уже так близко, что разглядел розовые груди, едва скрытые водой, округлые, как бы смазанные очертания белого тела. И то, что он увидел, смутило его больше ее слов. Набрав воздуха в легкие, он нырнул. Девочка взвизгнула: наверно, он хочет поднырнуть под нее. Но голова пловца показалась из воды далеко в прибрежной осоке.
Должно быть, она никогда не простит ему этой дерзости! Сергей боялся взглянуть на нее, встречаясь на улице. Под ситцевым платьем он, казалось, видел то, что было надежно укрыто от глаз других.
Саша первая подошла к нему, мир был восстановлен. Их дружба еще больше упрочилась, будто уйдя куда-то вглубь, сделавшись не видимой никому. Кое-что, правда, можно было понять по той горячности, с которой Саша порою защищала его перед учителями, по тем быстрым взглядам, которыми они обменивались на уроках.
После окончания школы их пути-дороги, казалось, разошлись навсегда. Сергей устроился учеником слесаря в ремонтно-механическую мастерскую колхоза: надо было помогать матери, растившей без мужа троих ребят. Саша поступила в районный педагогический техникум. Оттого ли, что ему иногда казалось, будто девушка теперь неровня ему, или оттого, что они могли встречаться лишь по воскресеньям, когда Саша приезжала из райцентра к своим родителям, только Сергей все больше отдалялся от нее. Он стал водить дружбу с девушками с молочной фермы — веселыми, беззаботными, любящими потанцевать и попеть, а встретится симпатичный парень — процеловаться с ним до рассвета где-нибудь за гумном. Но почему, танцуя с другими, Сергей думал о Сашеньке, почему он взрывался, когда кто-то позволял себе нелестное замечание по адресу «городской», «недотроги», почему был в душе уверен, что их пути в конце концов должны пересечься?
Девушка сама разыскала Сергея в ту осень, когда его призывали в армию. Она пришла к нему домой за каким-то учебником, словно нельзя было достать нужную книжку в районном центре.
— Значит, уезжаешь? — печально спросила Саша, когда он вышел проводить ее.
— Будто бы для тебя это так важно, — усмехнулся он. — Часто ли мы виделись, пока я дома был? Я вот подумал сейчас: в сущности, мы ни разу и не поцеловались с тобой.
— О чем ты, Сергей? — вспыхнула Саша.
— О том, что слышишь... Детский сад — вот как называются наши с тобой отношения. Другие девчата не такие.
— Ну и дружи с ними... с другими.
Он понимал, что обидел Сашу; стало жаль ее. Но хоть сейчас, напоследок, надо было высказать ей все, что он думал.
— Ладно, Сашок, не сердись. С другими и дружба другая.
Девушка подняла на него глаза, слезинка блеснула в них.
— Неужели ты ничего, ничего не понимаешь, Сережа? Пойми, боюсь я себя. Ты меня не знаешь, да и я себя знаю не до конца... Но мне кажется... если ты поцелуешь меня хоть раз по-настоящему, пропаду я. Мне в сто раз труднее будет, чем сейчас. — Она вздохнула. — Давай лучше отложим нашу любовь до твоего возвращения.
— Что ж это за любовь, если ее можно откладывать? Просто ты не любишь меня.
— Это ты меня не любишь, коли... погубить решил. — Ее голос был едва слышен. — Если б ты не уезжал, я бы... Ну, хочешь, я поклянусь всем самым дорогим для меня, что буду ждать тебя, одного тебя, только тебя. Сколько бы ни пришлось ждать — год, два, три...
Это было объяснение в любви, самое настоящее. Его переполняла радость от того, что Саша, гордая недотрога Сашенька, первая заговорила о любви. Но, испытав пленительное чувство превосходства над ней, он захотел еще большего.
