Анатолий Хорунжий - Неоконченный полет
А когда выпад первый снег, просторы, села и города немного повеселели, посветлели от ясной, как солнце, белизны. В то первое утро, когда люди увидели опушенную, одетую в белый наряд землю, им показалось, будто все вокруг такое же, как и раньше, зима будто такая же, как и все предыдущие. Но эти черные, ужасные шеи сгоревших хат, этот вой самолетов вверху, наезды чужих солдат, эти боли, у каждого свои, что камнем лежали на душах, так и не давали забыть, пусть на миг, о тяжелом лихолетье.
Снега застигли в лесах и на дорогах этого края много бездомного люда. Это были те, кто двигался к фронту, к своим, — остатки окруженных и рассеянных частей и гарнизонов. А навстречу им шли те, которые разуверились, обессилели и бросили оружие в колодцы, в кусты, грея свои опустошенные души одной только мыслью о тепле и тишине родного угла...
Больше всего в лесах Северной Украины было таких, которые сами оставили свои дома. Это были люди, завербованные в подполье, а с ними и все те, кто променял ненадежный домашний покой на пускай также неуверенную и опасную, но гордую жизнь борцов.
Завьюжило, замело, позаносило стежки, дороги, окопы, оставленные фронтом. Лес сделался неприветливыми предательским; хворост и сено привалило снегом, и, куда ни пойдешь, за тобой тянется след.
Однако партизаны держались в лесу, как в родном доме; они пробирались в его глухомани, вкапывались в землю, достигая ее теплых пластов, устраивали запасные укрытия и жилища. Не в одном месте тогда в холодные утра и в багровые вечера над темным массивом леса вставал жиденький сизый дымок от костра одинокого человека или теплой надежной землянки.
Сеть партизанского подполья для этого края была серьезно продумана и размечена на картах в кабинетах высоких работников еще до того, как тут появились немцы. Нашествие противника и первые потери спутали эту сеть: так одна порванная нить основы портит все полотнище. Составленные и построенные на вымышленных положениях, эти планы поломались, и нужно было некоторое время, чтобы реальные условия или основательно поправили их, или родили совсем новые.
Рот потому-то в северных районах Украины, как и в смежных с ними русских лесах, почти всю первую военную зиму партизанское движение бродило на доброй закваске, перекипало на лютых морозах и закалялось в кратких налетах на врага и тяжелых оборонных столкновениях.
Некоторые отряды начинали действовать сразу после того, как немецкие передовые части занимали их территорию. Такой отряд зарождался так, как рождается вслед быстрой машине вихрь, и действовал подобно тому, как солдат, переждав в окопе, пока над. ним проползет скрежещущая громада танка, в тот же миг кидает ему под лапы уничтожающую гранату.
Были и такие, которые долгонько собирались, аукались, привыкали к лесу и к опасности и только потом начинали показываться на дорогах, станциях, в селах. Но как первые, так и вторые уже осенью, еще до снега, устраивали засады, нападали на немецкие обозы, подрывали мосты, резали линии связи. Когда же над каким-либо отрядом нависала угроза уничтожения, он в темную слякотную или холодную вьюжную ночь покидал обжитые землянки и, отбиваясь от врага, хоронил по обочинам дорог трупы своих товарищей, неся на плечах раненых, уходил в более надежные леса и села. Там опять окапывался, обогревался, залечивал раны и нападал на врага, ища соседей слева и справа.
Оторванные от Большой земли, такие подвижные отряды поддерживали свой боевой дух общенародной верой в победу и ненавистью к врагу.
Лейтенант Дмитрий Заярный, который так старался найти партизан и с их помощью осуществить свой замысел, к сожалению, попал не в такой отряд, о котором мы только что вели разговор.
Как и во всяком движении масс, на войне тоже проявлялись разные взгляды на события и разное отношение людей к своему гражданскому долгу. Партизаны Хуторского отряда, например, почти все считали, что они должны действовать только на территории своего района. Эта мысль легла в основу всей их тактики.
Командир отряда, бывший заведующий откормочным пунктом при местном спиртовом заводе, высокий, толстый, с багровым лицом, будто налитым бычьей кровью, мужчина (говорили, что для его персональной тачанки кузнецы изготовляли рессоры особой прочности), с веселой, похожей на прозвище фамилией Кум, развил эту мысль в целый ряд теоретических, руководящих для своего отряда положений. Некоторые из них были провозглашены перед партизанами и уже стали действующими.
«Хорошая собака, хлопцы, чужой двор не стережет, она знает свой».
«Если, хлопцы, горит село, спасай свою хату, этим и соседу поможешь».
«Выйти из лесу, девчата, легко, но вот вернуться обратно не всем удастся».
«Посчитай, хлопцы, сколько у тебя патронов, прежде чем стрелять».
Слово «хлопцы» Кум употребляет при каждом обращении к другим, даже если перед ним стоят девчата. Правда, иногда это постоянное словцо в его небогатом лексиконе вытесняется иным, а именно — словом «девчата», которое тоже вставлялось в любой разговор.
Кум тоже был оставлен в тылу для подрывной работы против оккупантов. Он, как и многие другие в то время, считал, что война с немцами на нашей земле будет продолжаться совсем недолго, и стал перед дилеммой: идти в армию и покидать родной край или остаться о группой хороших хлопцев. Выбрал последнее.
В его отряд вошли надежные, знакомые Куму люди; они еще перед приходом немцев навозили в Гутчанский лес немало оружия, взрывчатки, консервов, одежды. На этом и базировался воинственный оптимизм их очень практичного командира.
— Зиму, хлопцы, продержимся, не пропадем, — говаривал Кум своим друзьям таинственно приглушенным голосом. — А весной, когда поднажмут наши неисчерпаемые резервы, немец только хвостом мелькнет.
Куму верили, полагались на его рассудительность: ведь было время, когда по всему району на заборах и в учреждениях вывешивались подписанные им строгие районные постановления.
Фигура Кума заслуживает того, чтобы мы нарисовали ее для читателя хотя бы несколькими мазками. Давайте посмотрим на нее не с той стороны, которая так ярко освещается анкетами и почти у всех подобных деятелей оказывается идеальной.
Карьера от заготовителя утильсырья при сельском магазине до председателя сельсовета и, наконец, до районной номенклатурной единицы далась Куму безо всякого повышения общего образования и малейших знаний какого-нибудь конкретного дела. Если бы кто взялся изучать достоинства этого молодого, рано склонного к ожирению человека, тот не без удивления пришел бы к выводу, что Кума перло вверх только то, что он умел хорошо произносить речи, удачно голосовать на собраниях и, не моргнув глазом, называть черное белым. Он был суров и даже беспощаден в отношениях с равными и нижестоящими и просто стелился перед ответственными. Связи с последними посеяли у людей страх перед ним. Его боялись. Даже при тайном голосовании никто не осмеливался вычеркнуть ею фамилию в бюллетене — упаси бог дознается!
За время своего владения районом Кум не отличился ни полезной инициативой, ни находчивым руководством; он был типичным легким проводником директивного потока, который шел от областных инстанций к низшим. Метил же достигнуть высоких выборных должностей. Но где-то там, вверху, кто-то знал его настоящие деловые качества и останавливал его. Поняв это, он решил перейти на хозяйственную работу и занялся делом откорма скота на убой. В новом, несколько отличном от предыдущего положении Кум малость изменился: стал обходительное с людьми, иногда уже, глядя на какой-то там праздник, приглашал к себе даже кучера или завхоза, здоровался со всеми за руку и, случалось, в каком-нибудь простом обществе рассказывал, как когда-то пас лошадей или как пареньком воровал арбузы у соседа на баштане. Простой же народ до сих пор смотрел на Кума внимательней, чем на других.
Отличался он от остальных и своей речью. Возвратившись из армии, совсем было перестал разговаривать так, как говорили его родители, братья и сестры. Правда, дома он иногда называл ведро ведром, лестницу лестницей, сапоги сапогами, но в кабинете или на трибуне — никогда! Если к нему обращались на украинском языке, даже сердился. Куму казалось, что этим будто говорили ему: «Ты ведь такой же Данила, как и все», потому не терпел подобного обращения.
— Что ты мне все время толчешь «зробити» да «зробити», — нажимал Кум на секретаря, когда тот читал ему проект нового решения, — Разве ты, это дело, не понимаешь, что «сделать» — это значит немедленно, а «зробити» — значит можно и отложить.
Его речь была пересыпана такими, словами, правописание которых не смогла бы объяснить ни одна грамматика. Все же «скрозь», «сихвония», «бронетка», «аплодисмирует» и тому подобное не резали слух так, как постоянные слова и выражения, которые употреблялись им чаще всего не к месту.
