Марк Захаров - Путь на моря (из сборника "Ради жизни на земле")
«Зато фотографироваться будем», — сказал мне старшина поста. Плечистый, с басовитым голосом, он вполне походил на корабельного боцмана. Это был не первый остров в его долгой службе. Последние несколько лет Михов служил в главной базе, получил хорошую квартиру. И снова, по доброй воле, стал островитянином. Впрочем, он не был исключением. На еще более отдаленной точке вот уже двадцать шесть лет служил Ян Янович Дымба. Мичман уже и дочерей повыдавал замуж на материке, а все не расставался с постом. Ради одних материальных благ на такое не пойдешь…
Между тем в коридоре наметилось некоторое оживление, голоса перемежались смехом, и, к своему изумлению, я различил еще и детский плач, и вопрошающее: «Па-па!» Дверь в ленинскую комнату была отворена, и я увидел, как перед натянутой простыней хлопочет фотограф. Он все пытался успокоить младенца, орущего благим матом на руках у молодой женщины. Успокаивал и Переверзев. Было нетрудно сообразить, что молодая женщина и есть Лена, именно ее приезд так воодушевил лейтенанта.
То, что не удалось фотографу, удалось морякам. Младенец замолчал, едва на него надели бескозырку. А папу искал трехлетний Саша Крашенинников.
«Когда мы в отпуску были, он, как увидит маленького мальчика или девочку, так сразу к ним кидается. Обнимает, целует…» — сказала мне Любовь Федоровна.
Фырчал самовар, Любовь Федоровна угощала нас чаем, ее муж рассказывал о своем житье-бытье.
Капитан-лейтенант уже пятый год служил на острове, единственными товарищами его сына были моряки.
Ночью мне не спалось. Пошел на вышку. Незакатное солнце висело над штилевым морем. Было так тихо, что казалось, разносится во все концы скрип мостков под ногами…
Остров спал, уставясь глазами ромашек в колдовское мерцание полярного дня.
А залив продолжал работать. Припав к самой воде, спешил под разгрузку рудовоз, ему навстречу шел припозднившийся «пассажир». И все-таки голосов в динамике поубавилось, и сигнальщик Саша Николаев не спеша оглядывал в бинокль притихшую синеву.
Такой же безветренной ночью сигнальщик на другом острове обнаружил на воде мину. Со времен второй мировой войны покачивалась она где-то на якоре, пока течением ее не сорвало и не вынесло на фарватер. И случилось это совсем недавно.
В посту гидроакустики я опять увидел Федоркова. Казалось, он и не уходил отсюда. «Шум винтов подводной лодки… Пеленг… Дистанция…» — негромко докладывал Алексей в микрофон. Обернулся, поймал мой вопрошающий взгляд:
— Наша.
— Высоко сидим, далеко видим, — прокомментировал радиометрист Малекин.
Да, конечно же они сознавали, ребята с радиометрического, какая ответственность легла на их еще не очень-то крепкие плечи. Иначе чем было объяснить рвение к службе, эту самоотдачу, которую я наблюдал повсюду?
Но сначала надо было такое чувство ответственности привить молодым морякам. И этим занимались в меру своего опыта и служебного положения и капитан 2 ранга Трухин, и капитан-лейтенант Крашенинников, и лейтенант Переверзев…
С мичманом Киркозовым меня свела судьба на следующий день. Мы перекуривали на крыльце казармы, и я, помню, собирался расспросить, как он ухитряется добывать книги на острове. Мичман, по слухам, был страстным книголюбом. Но Киркозов заговорил о другом:
— Вот еще одно занятие с матросами проведу — и начну рассчитываться…
— С чего бы это?
— Я гидрометеорологический техникум закончил. Возвращаюсь к старой специальности…
Киркозов служил срочную на побережье, держал связь с Кильдином-Западным. Жизнь на острове показалась ему такой интересной, что он попросился сюда на сверхсрочную.
— Пять лет как один день пролетели… — И Киркозов замолчал.
Командир отделения сигнальщиков старшина 2-й статьи Богач высказался более определенно:
— Осенью увольнение, а я просто не представляю, как буду с ребятами расставаться. Только здесь поймешь, что к чему…
Я попросил рассказать, как встречали моряки Новый год.
Андрей оживился:
— Весело. Посылки — в общий котел, торт сделали. А потом пели под гитару, смотрели «Голубой огонек».
Тут же мне был выдан рецепт приготовления торта: нагреваются на плите банки со сгущенкой, содержимое намазывается на печенье — и торт готов!
— У нас после Нового года вот что произошло: попали двое парней в лазарет. Лазарет недалеко, возле пристани. Пришло время выписываться — а тут как задует пурга! И ветер номер раз, двадцать метров в секунду. Вездеходу не пробиться, и значит, им на пост не попасть. А парни знали: пока их нет, моряки вахту двенадцать через двенадцать стоят. И решили идти на пост пешком. Четыре часа шли. Когда Тужиков из сил выбился, его Сергей Калинин на себе нес.
Вот теперь я наконец понял, почему такая тяжелая на первый взгляд служба на отдаленном посту вовсе не кажется морякам тяжелой, почему находятся среди них такие, что, отслужив, остаются на островах. Они были одной семьей, матросы и командиры поста, а дружной семье мерзлота не страшна. Даже вечная.
Пора было уезжать, когда ко мне пришли комсомольские вожаки — старшина 2-й статьи Демидов и старший матрос Панченко.
— Поглядите, какое письмо мы получили!
И действительно, было чему удивляться. На конверте значилось: «Морякам-североморцам».
Вера Константиновна Хахаева писала, что ее муж во время войны служил на острове сигнальщиком, был очевидцем героического поединка сторожевого корабля «Туман» с тремя фашистскими миноносцами…
Ребята решили ответить Вере Константиновне. Им, морякам, было о чем написать в Вологду!
ПАРНИ ИЗ НАШЕГО ГОРОДА
Мелькали за окном полные талой воды перелески, отбивали неторопливую чечетку колеса. В купе заметно темнело.
— Пошли на погружение, моряки. — Смирнов с хрустом потянулся, развязал галстук. Впервые за эти штормовые месяцы можно было наконец-то отоспаться, не думать о стрельбах, о груде незавершенных дел.
— Мы всегда готовы, товарищ старший лейтенант! — Смуглолицый бакинец Семин радостно улыбнулся. И как было не радоваться: только двух моряков с лодки, его, Семина, и еще старшего матроса Владимирова, взял с собой замполит на юбилей псковского комсомола.
— Я так и думал, старшина.
Орлов повесил на плечики тужурку и вдруг удивленно вскинул брови: Владимиров укладывался на койку, сняв только ботинки, не отстегнув от фланелевки даже синий прямоугольник воротника. Поймав взгляд начальства, Владимиров смутился, наморщил лоб:
— Вот привычка, ничего не скажешь…
Смирнов понял, что последние два месяца трюмный привык спать в холодной тишине первого отсека не раздеваясь, и пока еще слишком малое расстояние отделяло их всех от прижавшейся к причалу лодки.
…Об этом и о многом другом рассказал мне В. П. Смирнов, когда мы разговаривали в просторном служебном кабинете. Капитан-лейтенант больше на «Псковском комсомольце» не служил, пошел, как говорится в таких случаях, на повышение, но о лодке говорил с гордостью истинного подводника.
— Ну а все-таки почему моряки спали в отсеке, а не в казарме? — поинтересовался я.
— Да потому, что на флоте никто больше «Псковского комсомольца» не стреляет. И, наверное, не ходит тоже. Только пришли в базу — погрузка торпед. А нет погрузки, так просто готовность к выходу.
И чтобы окончательно убедить меня в том, что «Псковский комсомолец» — лодка действительно знаменитая, Смирнов открыл ящик письменного стола и бережно извлек номер «Frei Welt». Улыбаясь во всю обложку, смотрели на меня из переборочного люка ребята в лихо сдвинутых набекрень пилотках.
— Поглядите, даже в ГДР о нашей лодке пишут! Стоит ли говорить, с каким нетерпением шагал я после всего этого мимо укрытых соснами домов, мимо пестрых клумб туда, где отливала штилевою голубизной бухта и четко прорисованный кузбасс-лаком на синем полотне неба темнел у пирса знакомый с давних пор силуэт. Подводная лодка «Псковский комсомолец» принимала торпеды…
Зеленое туловище, опоясанное бугелем, уже зависло на кране, и худощавый капитан-лейтенант не спеша подавал команды. У сходни маячила высокая фигура вахтенного с автоматом через плечо.
— По первому году? — поинтересовался я.
— Так точно, по первому, — с готовностью ответил моряк.
— Ну и как, не тяжко?
Вопрос мой был не случаен. Пресловутая «годковщина» нет-нет да и давала о себе знать…
Естественно, я не надеялся, что моряк сразу раскроет передо мной душу. В конце концов, меня только что представили экипажу, да и обстановка для расспросов была не самой подходящей. И все-таки то, что я услышал, было неожиданным. Моряк как-то удивленно глянул на меня, даже, показалось, хмыкнул.
— Что вы! Да я как в дом родной попал!
Родной дом… Мне неоднократно потом случалось слышать на лодке эти слова — и не только от первогодков, но и от умудренных долгими годами флотской службы мичманов. И я пристально вглядывался в лица подводников, пытаясь распознать, в чем же причина нравственного микроклимата, при котором стальные борта «Псковского комсомольца» и впрямь кажутся морякам стенами родного дома. Главное, как мне подумалось, я узнал.
