Александр Былинов - Улицы гнева
Начальник ухмыльнулся и с любопытством посмотрел на Рудого. Ему, видимо, понравилась смелость конюха.
— Ты, видать, тоже из той породы, — добродушно заметил начальник полиции. — Но не дурак. Правда, что был комсомольцем?
— Правда, был, пан комиссар, только сынок ваш тоже, наверное, в комсомоле числился? Или дочка? Кто не был в комсомоле из молодых, когда такое поветрие в Советах было? — Он снова сделал ударение на последнем слоге.
— Верно говоришь, — поддержал Рудого начальник, дивясь его смелости. — Дочка моя тоже в комсомоле состояла, а я как мог прятал свою биографию, черт побери, чтобы и меня не хапанули, и ей родителя не вспомнили. А сейчас где околачиваешься?
— На конюшие стройконторы, господин начальник. Благодарность получил от городской управы за сохранение лошадей. Такие дохлые были (опять ударение на последнем слоге), но я их всех в люди вывел. Вот глядите, благодарность, пан комиссар. — И Рудой, порывшись в кармане, вытащил помятую бумажку.
Начальник полиции скользнул по бумаге. Он уже, кажется, потерял интерес и к Лахно, и к Рудому, потому что взгляд его вдруг потускнел.
— Обоих в лагерь, — устало сказал он вошедшему полицаю.
Глава пятая
1
На пороге стояла девчушка, чем-то напоминавшая дочь Клавдию. Она сунула Федору Сазоновичу томик Лермонтова в знакомом переплете и, взмахнув косичками, исчезла так же неожиданно, как и появилась.
Вызывал Сташенко.
Это была их вторая встреча. Первый раз они виделись зимой на конференции в лесу, неподалеку от хуторов, куда собрал всех партизанских вожаков секретарь обкома. Отличные, надо сказать, кадры! Иванченко приглядывался к обветренным лицам делегатов, притопавших из разных уголков области, и думал, слушая секретаря: как все же могуч народ, что таких ребят смог выделить для партизанщины и подполья. Все они выглядели внушительно, хоть и одеты были кто во что.
Правда, не было среди партизанских отрядов должной организованности, дисциплины и надежной связи — об этом с горечью говорил секретарь подпольного обкома. Но люди рвались в бой. И на конференции царила та же атмосфера уверенности и готовности к борьбе, хотя люди, оставшиеся в тылу, понесли некоторые потери. Вспомнили замдиректора Харченко, повешенного зимой, партизан, погибших в стычках с оккупантами.
В комнате было накурено. Командиры и комиссары партизанских отрядов — они же делегаты партийной конференции — рассказывали о житье-бытье, о боевых действиях, о подготовке к зиме и планах на ближайшее время. И Федор Сазонович видел, что крепка любовь советских людей к родной земле.
Сташенко в те дни был подтянут и собран: в области знали, кому поручать такой серьезный пост.
… На сей раз Сташенко поразил Федора Сазоновича своим изнуренным видом. Небритый и худой, он часто кашлял, виновато утирая уголки губ несвежим платочком. Он только что оттуда, из лесов. Отряды разгромлены. Связи никакой, погибли в боях многие партизаны, бывшие ответственные работники области и районов. Каратели пустили в ход минометы и артиллерию. Поджигали хаты в окрестных селах вместе со скарбом и даже с людьми. Те, кто успел уйти от преследования, погибли от мороза и голода. Центральный штаб решил: выбираться из лесов, расселяться кому где поудобнее — в деревнях или городах, но не забывать, кто ты и зачем оставлен в тылу...
Сам Сташенко чудом ушел от карателей...
— В наших лесах партизанить невесело, — сказал Федор Сазонович, когда Сташенко умолк и снова вытер уголки губ. — Может, просчитались мы и не следовало бы...
Сташенко покачал головой и тотчас закашлялся, словно протестуя против домыслов Иванченко. Федору Сазоновичу стало неловко. Когда же кашель прошел, Сташенко как бы уже забыл о словах своего собеседника.
— Секретари мы с тобой, Федор Сазонович, — сказал он. — Теперь, как понимаешь, главная наша забота — подполье. Его нисколько нам уронить нельзя...
— Какой я секретарь! — возразил Иванченко. — Всю жизнь над кокилем старался да с тормозными колодками возился, врагов себе нажил из заводского руководства.
Еще и сейчас среди ночи, бывает, доругиваюсь с главным технологом... Твоя главная задача, как посмотрю, вылечиться, прямо-таки капитально отремонтироваться, если хочешь знать. Такой прогноз...
— Отлежусь два-три денька — и хватит. Проклятая болезнь снова накатила. А ведь думал, вовсе избавился от нее. Каждый год Крым и Крым — и ничего...
— Курить надо бросать, — заметил Федор Сазонович.
— Вряд ли поможет.
Оба помолчали. Федор Сазонович понимал, что Сташенко не зря вызвал его. «Главная задача — подполье... Мы секретари».
— Знаешь, что творится в школе? — спросил Сташенко, встав со стула и подойдя к окну. Было тихо, и только ходики на стене отбивали время.
— Знаю. Штаб дивизии барона фон Чаммера разместился. Двести тринадцатая дивизия СC.
— Правильный секретарь, все знает. — Сташепко улыбнулся одними глазами.
— Попроще бы надо, Василь Иванович. Кто нас секретарями-то избирал?
— А мы пока что только двое и знаем, что вот мы — секретари. Для собственного авторитета. И для ответственности. Ты — секретарь горкома. Напоминаю. И рекомендую, пока цел, убраться отсюда. Слишком свирепствует барон. Попадись ему, так он не посчитается с твоей высокой партийной должностью и подвесит. Чем выше должность, тем выше подвесит. Ясно?
Сташенко снова кашлял и утирал уголки губ платочком.
— Куда же?
Но Сташенко словно и не услышал вопроса.
… Он уйдет опять тайными дорогами, известными ему одному, к людям, о которых Иванченко до сих пор не имеет понятия. Они живут в разных населенных пунктах, ждут пароля для связи и дальнейших действий против захватчиков. Предстоит новый рейд секретаря обкома по области. Будет готовить вторую областную подпольную партийную конференцию. Надо собрать все силы в единый кулак, обменяться опытом. Усилить удары по врагу...
Федор Сазонович смотрел на изможденную фигуру Сташенко и не понимал, как может этот больной человек мечтать о новом рейде, планировать партийную конференцию. «Лежать, лежать тебе надо! — хотелось крикнуть. — Чуток нарастить мяса на костях, избавиться от кашля...» Но тот продолжал говорить, подавляя Иванченко логикой своих слов и широтой информации. Он побывал и на юге области, и в северных районах — средоточии металлургических заводов и рудных шахт — хорошо изучил настроения крестьян в преддверии весенних полевых работ и политику германских властей в отношении украинских хлеборобов. Он собрал сведения об интеллигенции, сотрудничающей с немцами, был осведомлен о деятельности подпольных групп в больницах, деревнях и на промышленных предприятиях. Солдат подполья больше, чем можно было предположить. Это хорошо. Но им противостоит и немалая армия предателей. Надо оберегаться. Нынче эсэсовская дивизия пожинает лавры в лесном массиве, а затем может последовать удар и по подполью. Чем черт не шутят? Надо скрыться на время. Куда скрыться? Возле станции, где старые казенные склады, создается госхоз, или, как его называют, немхоз. Набирают рабочих. С голодухи, мол, подался, если спросят. А потом, прав Иванченко, пора закрывать частную лавочку, поступать на службу в мастерскую горуправы: патент влетал в копеечку.
— Запоминай адрес в немхозе и пароль. По адресу — старик, бондарь тамошний, бочки, тару разную чинит. От свояка, скажешь. Будто бы туда зерно свозят для отправки. Со всех мест в те склады. Сам, прошу тебя, детально разузнай про это и, если надо, не пожалей горючего. Там есть кое-кто из наших. Старик знает и поможет. Да, погоди... Вот еще что, — Сташенко приглушил голос, словно кто-нибудь мог их подслушать. — Если со мной что случится, явка в Днепровске, запоминай: Сумная, двадцать четыре, домик красного кирпича, Екатерина. Катя Помаз. Пароль — «Ласточка». Запомнишь? Работала и сейчас служит секретарем в областном наробразе, толковая девушка. Давно, правда, там был, и от нее вестей никаких. Но надежная. Она свяжет с местными людьми. Много знает... мно-о-ого. — Он произнес последние слова так, будто вдруг позавидовал неизвестной Федору Сазоновичу Екатерине Помаз. — Между прочим, в дом к ней не заваливайся, щупай осторожно, поначалу на работе, в наробразе. Под заслоном она, на постое немецкие офицеры, она с ними дружит, по-немецки немного умеет. Трудно и подумать, что явочная. А отзыв — «Лапка». Запомнишь?
Сташенко опять закашлялся.
На прощание обнялись. Федор Сазонович услышал свистящее дыхание Сташенко.
«Надо продержаться ему, — подумал Федор Сазонович, — еще годик, пока войну закончим. Там ему снова и Крым, и горный воздух, что хочешь будет. И сливочного масла вдоволь». Хотелось сказать об этом, но постеснялся.
