Теодор Константин - И снова утро (сборник)
— Молодец! Я знала, что ты не поддашься… Я привела к тебе одного человека, который, узнав о твоих подвигах, обязательно захотел познакомиться с тобой.
Гражданский с автоматом приблизился к кровати и протянул Панаиту руку.
— Здравствуйте! Меня зовут Маноле Крэюце. Мы тоже выбивали гитлеровцев из Павильона. Как мне сказала сестра Корнелия, госпиталь был спасен в первую очередь благодаря тебе, твоей инициативе и смелости. Вот я и пришел поздравить тебя от имени рабочих из патриотического отряда… Ты вел себя как настоящий герой, как… коммунист, Панаит.
Панаит Хуштой покраснел от радости и волнения и едва сумел пробормотать:
— Если я вел себя, по твоим словам, как коммунист, то это не удивительно, потому что я, дорогой товарищ, думаю как коммунист.
Хараламб Зинкэ
Гражданский в окопах
На окружающий беспредельный простор опустилась тихая ночь. Высокое небо усыпали звезды. Я смотрел на их белое мерцание и вздыхал. Окоп остается окопом: давит, словно накинутая на шею веревка. А где-то в глубине ночи без устали, так мирно и заманчиво трещал сверчок. Время от времени я приподнимался на носках над бруствером окопа, уверенный, что обнаружу ночного певца где-то рядом и посоветую ему переселиться вместе со своей песней подальше от этих мест. Ведь скоро снаряды перевернут здесь всю землю и заставят смолкнуть эту трогательную песню. Но мои старания отыскать ночного певца были напрасны. Притаившись в темноте, он продолжал свое дело, ничего не ведая о беспокойстве и тревоге солдат в окопах. А солдатам было из-за чего тревожиться. Перед нашими позициями гитлеровцы готовились к решающей атаке. Позади, погруженный в бездну маскировки, Бухарест напряженно ожидал исхода битвы, которая должна загрохотать на рассвете. Не знаю почему, но для меня эта августовская ночь тянулась неимоверно долго, а из-за временного затишья и этого бедового сверчка у меня возникло такое чувство, будто я доживаю последние часы отпуска, который должен окончиться вместе с этой ночью. Я курил сигарету за сигаретой и вздыхал. А звезды на небе продолжали мигать, будто отсчитывая секунды жизни солдат в окопах.
Вдруг чей-то голос прервал мои мысли:
— Будь добр, дай и мне цигарку… Свои я давно все выкурил. Ты уж извини меня, браток…
Я медленно протянул говорившему пачку сигарет и тут заметил, что рядом со мной стоит гражданский из «патриотической гвардии». Я смутно видел в темноте его лицо, но догадался, что это молодой мужчина, приблизительно моего возраста, то есть лет тридцати. Гражданский взял сигарету, поблагодарил, но не отошел от меня. Я слышал, как за моей спиной он прикурил, крепко затянулся, потом глубоко вздохнул. Мне, честно говоря, не хотелось вступать в разговор, я предпочитал остаться наедине со своими мыслями и чувствами, поэтому совсем не обрадовался, когда он снова обратился ко мне:
— Поет сверчок, а мне в этой тишине чудится, что я слышу сову. А слышать сову — плохая примета.
— Если боишься смерти, почему не остался в Бухаресте? — резко ответил я ему.
Мне казалось, что после моих злых слов незнакомец обругает меня и уйдет. Однако все произошло совсем не так. Вместо того чтобы уйти, он спокойно и даже с некоторой иронией сказал мне:
— Кто тебе сказал, что я боюсь смерти?.. Я вовсе не боюсь.
— У тебя еще есть время убежать… До рассвета как раз успеешь. Чего ты ждешь?
— Начала схватки. А смерти я не боюсь, — повторил он.
Этот гражданский выводил Меня из терпения, и я оборвал его еще грубее:
— Знаешь, братец, оставь-ка меня в покое. Я предпочитаю слушать сверчка, а не твою болтовню.
Но незнакомец и не собирался уходить. Он продолжал молча курить, вглядываясь в пространство за окопом. Через некоторое время он снова заговорил тихим голосом, будто самому себе:
— И мне нравится слушать сверчка, но я знаю, что меня ждет большое испытание. Мне вовсе не страшно. Вот ты, по-моему, уже давно воюешь и не можешь не знать, что многих солдат перед боем охватывает беспокойство. И я тоже из таких. Убежать, говоришь? Правда, я однажды уже бежал, несколько месяцев назад, из-под Кишинева. Но сюда — сюда я пришел по своей воле.
Гражданский замолчал, будто хотел понять, слушаю я его или нет. Теперь я понял, что рядом со мной стоит человек, который очень переживает, который может погибнуть на рассвете и которого надо выслушать. Это, если хотите, неписаный закон окопов.
— Хочешь еще сигарету? — спросил я через некоторое время, протянув ему пачку.
Он не отказался. Мы оба закурили. На какое-то мгновение при огоньке спички я увидел его задумчивое смуглое лицо.
— Спасибо, браток, ты понял меня, — продолжал он. — Мне не так надо покурить, как поговорить. Мне хотелось, чтобы меня выслушали. Солдат, да еще понюхавший окопной жизни, может понять меня. А ты, видно, из таких. Спасибо тебе, браток. Я такой же, как и все другие, кто пришел сюда защищать Бухарест…
Детство мое прошло около мастерских, рядом с мостом Гранта. Знаю, многие говорят о моем квартале, будто это квартал отребья, будто там родятся только бродяги, воры и бедолаги. Неправда это! Выдумки! Видишь, и я родился там, на Каля Гривицей, но я не вор и не бродяга. Правда, было время, когда мне нравилось шататься, ввязываться в драки на улице, но я любил и работать. Весь день я работал, ну а когда уходил с работы, заглядывал, бывало, с приятелями в трактиры. Не буду лгать, иногда и напивался. Но такая моя жизнь длилась недолго — до того дня, когда на нашей улице появилась одна девушка. Ангелой ее звали. Ей было девятнадцать, и была она маленького роста, худенькая, с нежным взглядом. Мне она сразу же показалась несказанно красивой, и я стал ходить за ней по пятам. Не много времени понадобилось мне, чтобы понять, что Ангела меня избегает. Это меня оскорбляло, и я постоянно спрашивал себя, почему она избегает меня, но ответа не находил. Парень я был видный и пользовался успехом у девушек нашего квартала. Приятели по гулянкам советовали мне: «Да брось ты думать о ней. Зачем тебе нужна такая? Что в ней хорошего? Видишь, она такая серьезная, что так и останется старой девой».
Я и слышать больше не хотел о своих собутыльниках. Равнодушие Ангелы меня унижало и даже бесило. По чьему-то совету я послал ей записочку, в которой просил ее прийти на свидание, назначил место встречи, она не ответила, но я пошел на место встречи и ожидал ее, не веря, что придет, И все же она пришла. Как сейчас, вижу ее. Остановилась напротив меня и говорит: «Я пришла, что ты хочешь сказать мне?»
Я не мог произнести ни слова. Словно дар речи потерял. Ее искренняя манера говорить, ясный взгляд меня совсем свели с ума. Тогда Ангела взяла меня за руку, и я понял, что она не такая застенчивая, какой показалась мне с первого взгляда. Она заговорила. Голос у нее такой теплый, мягкий, и я слушал ее с волнением. Помню, стояла прохладная осенняя ночь, и мы долго гуляли с ней. Для меня это была большая, настоящая радость. Я понял, что люблю ее! До тех пор я обманывал и других, и самого себя. Тогда я узнал, что она не терпит людей грубых, драчливых, любителей выпить.
Я слушал ее очень внимательно и понял, что она хочет видеть во мне другого человека: более уравновешенного, более серьезного, которому она могла бы верить. Мы стали встречаться почти каждый день. Даже если было холодно или лил дождь, мы встречались и гуляли по Каля Гривицей. Мои приятели смеялись надо мной, я же не обращал на них никакого внимания. Я перестал заходить в трактир, встречаться с приятелями, а мой отец — матери у меня не было — удивлялся, видя, как я до зари при свете керосиновой лампы читаю. Да, Ангела помогала мне становиться другим человеком. Видишь, я считал себя сильнее, чем она, но все чувствовал ее власть надо мной. И нисколько не жалел об этом.
Летом 1940 года, вскоре после смерти моего отца, мы поженились. Мы оба были счастливы: нам удалось создать свой очаг. Она уже не работала на хозяина. На наши небольшие сбережения мы купили швейную машину, и Ангела начала шить на дому. Ей нравилось работать, гулять по городу, но больше всего она любила читать. Она читала очень много, и вместе с ней читал я. Из книг я многое узнал…
Гражданский замолчал. Я увидел, как он всматривается в небо. Темнота ночи начинала редеть. Звезды бледнели. Он попросил у меня еще сигарету, закурил и продолжал свой рассказ.
— Как раз в это время легионеры вновь стали шуметь. Они вываливались на улицу в своей форме и маршировали с песнями. Я смотрел им вслед и дома рассказывал Ангеле обо всем, что видел. Она слушала меня, потом со слезами на глазах умоляла не вмешиваться в политику. Вскоре я узнал от нее то, что она долгое время скрывала: ее старший брат был приговорен к десяти годам тюрьмы за коммунистическую деятельность. Его арестовали дома, и Ангела, еще ребенок, осталась одна, без всякой поддержки. По ее словам, она не поняла, за что арестовали брата, почему она осталась одна, почему ей пришлось жить в такой нужде. Когда я спросил ее, почему она не рассказывала мне о жизни своего брата, она расплакалась. Она сказала, что ей было страшно потерять меня, что она боится даже произносить слово «коммунист». Потом она достала из чемодана фотографию и показала мне; на фотографии я увидел мужчину с энергичным и умным лицом. Мне сразу понравился этот человек, хотя я его совсем не знал.
