Генрих Гофман - Повести
Неожиданно сознание прояснилось. Летчик, вытащив платок, вытер лоб. На платке остались пятна крови.
— Надеюсь, теперь мы поговорим откровенно, — услышал он вкрадчивый голос коменданта.
Долаберидзе попытался выругаться, но, открыв рот, почувствовал острую щиплющую боль в рассеченных губах. Он медленно, но уверенно замотал головой.
— Видимо, эта процедура на вас мало подействовала. Ну что ж, — мы можем повторить, — сказал комендант.
Летчик с ужасом вспомнил о диком, бесчеловечном избиении.
«Что делать? Рассказать? Ни за что. Откусить язык!» — мелькнула вдруг мысль. Он быстро прикрыл рот рукой, высунул до отказа язык и сдавил челюсти. Стало больно, но как он ни силился, челюсти не сжимались. Он втянул язык и с силой сжал зубы.
— Русская свинья! Ты будешь говорить, — провизжал над ухом вышедший из-за стола комендант.
Летчик замотал головой и тут же резким ударом был обит со стула.
«Как я ослаб. Этот маленький, хлюпкий фриц смог свалить меня одним ударом». Не открывая глаз, он прикинулся, будто потерял сознание.
Фашист слегка пнул его ногой и что-то приказал вошедшим солдатам.
Долаберидзе почувствовал, как взяли его за руки и за ноги, как подняли с пола. Он понял, что несут его вниз по лестнице. Услышал, как заскрипела тяжелая дверь, и всем телом ощутил приятный холодок цементного пола, на который бросили его фашисты.
Глава VIII
А Карлов торопился. Идти было тяжело — ноги по колено проваливались в снег. Слабый ветерок кружил в воздухе снежные россыпи. Георгий изредка останавливался, чтобы разглядеть светящиеся стрелки и циферблат ручного компаса. В высоких высохших камышах на берегу Маныча он присел на снег передохнуть. Опять сильно ныла рука. Он с трудом перемотал портянки, подложил в валенки сухой травы и двинулся дальше на северо-восток.
На горизонте сквозь серую пелену облаков начал просачиваться рассвет. Маныч остался далеко позади. Георгий отыскал занесенный снегом стог сена и решил укрыться в нем до ночи.
Когда рассвело, он увидел, что неподалеку проходит проселочная дорога. Изредка по ней на лошадях проезжали жители. Один раз, оставляя черный след дыма, протащился большой немецкий автобус.
Переставший было к утру снег вновь посыпал крупными хлопьями. Дорога скрылась за плотной белой пеленой.
Вскоре Георгий почувствовал, как леденеют ноги. «Да, валенки — не унты», — подумал он и начал усиленно шевелить пальцами. Немного помогло. Потом веки стали слипаться и он не помнил, как заснул.
Разбудили его взрывы и страшный рев над головой. «Та... та... та... та...» — слышались сквозь рев моторов частые залпы авиационных пушек. Снаряды со свистом рассекали воздух.
«Тррррр» — мелкой дробью рассыпались длинные пулеметные очереди.
Георгий выглянул из своего убежища. Шестерка штурмовиков обстреливала остановившуюся колонну — около десятка немецких легковых автомашин и два больших штабных автобуса. Очевидно, перебазировался штаб какого-то крупного соединения. Несколько автомашин горело. В стороны от дороги разбегались фашисты и плашмя валились на снег.
До боли в глазах всматривался Георгий в хвостовые номера самолетов, однако разглядел лишь белую полоску, наискось перечертившую киль и руль поворота — опознавательный знак дивизии полковника Рубанова. Но вот штурмовики изменили направление захода на цель и теперь, выходя из атаки, низко проносились почти над стогом, где прятался Карлов.
Георгий опознал «семерку» — самолет старшего лейтенанта Мордовцева. За ним мчался самолет с номером «20». «Это же сержант Семенюк!» Штурмовик начал разворот и накренился. «За Карлова!» — успел прочитать Георгий на фюзеляже.
Что-то стиснуло горло. Расползлись буквы, слившись в сплошную белую строчку.
«Дойду, обязательно дойду, чего бы это ни стоило — дойду», — твердил себе Георгий и вытирал рукавом щеки, А крупные буквы надписи все стояли перед глазами.
Минуты через три, видно расстреляв весь боекомплект, штурмовики улетели на восток.
Фашисты подбирали раненых и под руки волокли их в уцелевший автобус. Затем, бросив на дороге пять обгоревших машин, колонна медленно тронулась и вскоре скрылась из виду.
Георгий почувствовал голод. Он отогрел пальцы в широких рукавах деревенской овчины, достал банку сгущенного молока и, проткнув ее ножом, высосал почти все содержимое.
Быстро стемнело. Изредка в разрывы низко проплывающих облаков заглядывала луна, освещая темную свалку обгоревших машин.
Конечно, можно было обойти их стороной. Но Георгия тянуло именно туда. Ему страстно хотелось посмотреть на эти груды металла, он никогда раньше не видел вот так рядом, на земле, результаты воздушных ударов.
«Наверно, у машин никого нет. В конце концов, за ними можно спрятаться, если кто-нибудь появится», — решил он и зашагал к дороге.
Ближе к машинам Георгий стал пробираться осторожней. По ровному открытому полю он крался, лишь когда луна скрывалась за облаками. Как только она выглядывала, Георгий ложился на снег и лежал неподвижно. Никогда раньше он не предполагал, что луна так щедро может освещать землю. Хотелось глубже зарыться в снег, спрятать себя от случайного вражеского взгляда.
Опасения оказались напрасными. Подобравшись вплотную, он убедился, что у машин никого нет. Он обошел их и осмотрел при лунном свете развороченные прямыми попаданиями снарядов капоты, бензиновые бачки и кузова.
Вдруг Карлов ясно услышал скрип приближающихся саней. Маскируясь в тени, он забрался внутрь автобуса. Стекла окошек были выбиты. Два походных металлических столика с вырванными из пола ножками перекосились набок.
Лошадь была уже совсем близко. Георгий увидел человека, сидящего в санях. Ясно вырисовывался немецкий автомат на плече.
— Трр... — послышалось на дороге. Лошадь остановилась. — Ишь как угораздило.
Снег захрустел под ногами. Человек обошел кузов автобуса. Георгий крепче сжал автомат.
— Хенде хох! — крикнул он.
— Я свой, их полицай, — проговорил тот и поднял трясущиеся руки.
Не опуская автомата, Георгий скомандовал:
— Не разговаривай, поворачивайся кругом. Пошевелишься — застрелю на месте, — и повелительно добавил, назвав первую попавшуюся на язык фамилию: — Иванов, обезоружить его.
Когда полицай повернулся спиной, Георгий выпрыгнул из автобуса, снял с полицая автомат, затем переложил в свой карман пистолет, извлеченный из кобуры предателя.
— Иди к лошади! — он ткнул полицая в спину дулом автомата.
— Хоть ноги-то мне развяжите. Я их, кажется, уже отморозил, — послышался из саней чей-то жалобный, молящий голос.
Эта мольба, похожая на стон, прозвучала так тихо, что, казалось, донеслась откуда-то из-под снега. От неожиданности Георгий едва не отпрянул в сторону.
Подойдя вплотную к саням, он увидел лежащего в них человека. Толстые веревки были перехлестнуты на его груди.
— Не оборачивайся! Руки назад! — приказал Георгий полицаю и вожжами накрепко связал ему руки. Потам быстро вытащил нож и перерезал веревки, которыми был связан пленный.
— Кто вы? — спросил он.
— Танкист я, из плена бежал, — ответил человек, пытаясь подняться. Но отекшие ноги не держали его — он со стоном повалился в сани. — Двое нас было. Спрятались мы на одном хуторе. А этот вот, подлец, поймал. Товарищ мой бежать хотел, так он его из автомата. Наповал.
Георгии подошел к полицаю и развязал ему руки.
— Снимай шинель!
Полицай медленно снял ремень, на котором висела кобура, стянул с себя шинель и вдруг бросился на колени и, протягивая к Георгию трясущиеся руки, взмолился:
— Простите, простите! Не убивайте, детишки у меня, не убивайте...
Георгий много раз уничтожал врага. Но то было с самолета. А сейчас он не мог решиться вот так, просто убить предателя, просящего о пощаде.
— Дайте я его, — приковылял танкист. — Он у меня на глазах друга убил и не поморщился, собака. — Танкист с силой рванул автомат из рук Карлова.
Полицай вплотную подполз к Георгию и, хватая его за ноги, продолжал всхлипывать:
— Не убивайте, детки у меня, не убивайте...
Георгий отвел в сторону автомат, уже поднятый танкистом для выстрела.
— Нас здесь двое, советских людей. Вот он, — кивнул Карлов на танкиста, — и я. Мы Имеем право судить изменников. Мы решили расстрелять тебя за предательство, за убийство человека. — Георгий не почувствовал, как полицай вытащил нож из-за голенища его валенка. — Именем Союза Советских...
В этот момент полицай, словно выпрямившаяся пружина, вскочил на ноги, и в лунном свете блеснуло над Карловым стальное лезвие. Но танкист уже нажал курок автомата — в то же мгновение барабанной дробью рассыпалась короткая очередь. Предсмертный вопль полицая потонул в залпе выстрелов. Выронив нож, он замертво повалился в снег к ногам летчика.
