Александр Зонин - Морское братство
Николай Ильич побледнел, потом покраснел — никогда еще он не чувствовал себя так скверно. А командующий смотрел ласково и лукаво.
— Я ничего не знаю, — с усилием сказал Николай Ильич. — Разрешите спросить, товарищ командующий, как корабль, люди?
— Все в полном порядке. Приказал вас не беспокоить. Вы воспитали инициативных офицеров и энергичный личный состав, Долганов. — Он помолчал. — И это подтверждает правильность принятого мной раньше решения — назначить вас командиром дивизиона.
— Товарищ адмирал, может быть, вы отложите наш разговор? Разрешите мне пройти на «Упорный», убедиться?
— Послушайте! — сказал командующий, притворно хмурясь. — Если я поверил, что все в порядке, то вы тоже можете поверить. Это просто невежливо.
— Виноват, товарищ командующий! — Долганов опять густо покраснел.
— Итак, что думаете о моем предложении?
— Если это предложение и можно возражать…
— Пока можно.
— Корабли для совместного плавания отработаны слабо, товарищ командующий. Командиры кораблей… нуждаются в сильной руке. — Он замялся, но все же сказал: — «Упорный» далеко еще не в порядке, но у меня дело лучше, чем на других кораблях. С командирами придется поначалу ссориться. Избавьте меня от этого. Легче будет тому, кто не был с ними в равном положении, да еще с курсантской скамьи.
— Это все возражения?
— Кажется, капитан первого ранга Ручьев предлагает другого офицера…
Адмирал оставил без ответа эту фразу и сказал:
— Еще что?
— Инструкторская должность не по мне.
— Однако же старший начальник всегда инструктор, — возразил адмирал. — И верно, в мирное время повседневная работа командира дивизиона сводится к обязанностям обеспечивающего. Но теперь комдив руководит не только боевой подготовкой. Комдив — самостоятельный, старший оперативный начальник. Неужто у вас нет стремления командовать группой кораблей в набеге, Долганов? Вести корабли в бой под своим брейд-вымпелом?
Николай Ильич промолчал. Вчерашние слова Неделяева: «комдив один, а нас много» — звучали в его ушах, но ослабевали под напором прямых вопросов командующего. Вспыхнули давние мечты о смелом ударе под его руководством, об операции, оправдывающей его тактические замыслы.
— В первую очередь поручим вам разработать и осуществить набеговую операцию, — продолжал командующий.
— Кто же отступит перед таким соблазном, товарищ адмирал? — пробормотал Николай Ильич.
Адмирал оценил явную борьбу скромности и неполной уверенности в своих силах с желанием испытать эти силы на большом деле.
— Благородного честолюбия нечего стесняться. Да, да… И такому искусу не поддаться — трудно. Я хочу, чтобы моряки колебались лишь при назначениях на береговые должности.
Прощаясь, адмирал строго повторил:
— Сегодня отдыхайте. Жду вас в театре. А завтра пошлите мне дополнительный список на награждение. Командира отделения Ковалева — к ордену Красного Знамени. Молодцом командовал орудием. Два самолета — одним выстрелом! Второй фашист не справился с воздушной волной, очевидно.
— Лучший командир орудия, товарищ адмирал. Всей службой заслужил Красное Знамя. И тут кораблю повезло, что он задержался… Утром я разрешил ему отпуск в город, к жене.
— Что ж, придется отпустить уже с орденом…
2
Утром, когда Николай Ильич уходил с «Упорного», он вспомнил обещание, данное Ковалеву, о котором тот не решился напомнить. Обрадованный Ковалев торопливо собрался. С узелком под мышкой старшина появился на шкафуте. Разгружался катер с продуктами, и Ковалев должен был пойти на нем к пирсу, но неожиданно на берегу началась частая и широко распространяющаяся пальба зениток, и сейчас же дежурный командир прогнал катер от борта.
По боевой тревоге, засунув узелок между кнехтом и бухтой каната, Ковалев побежал к своему орудию.
Самолеты противника прорвались на большой высоте с тыла и маячили в солнечном венце, чтобы обмануть наблюдателей и внезапно камнем лететь вниз на штурмовку. Они заходили звеньями, несколько бомб с воем продырявили воздух и взорвались в воде.
С мостика пришла команда «Орудиям отражать противника самостоятельно!» Ковалев по-хозяйски сказал своему расчету:
— Проверочка, товарищи, выходит. Стрелять, как на последнем боевом учении!
Теперь уже большая группа самолетов вылетела из-под солнца, и ее над берегом встречали наши истребители. Орудия главного калибра и зенитных батарей развернулись в ожидании смельчаков, которые решатся пикировать на корабль. Скоро, разлетаясь, как чернильные брызги, машины противника с надсадным гулом стали набирать высоту над водой. Частый лай зениток раздался с других кораблей, а затем и артиллерия «Упорного» потрясла корпус корабля. Но Ковалев выжидал и продолжал всматриваться, щурясь от ослепительных лучей. Что-то поблескивало в стороне солнца, и Ковалев понял хитрость врага: массированный налет должен был отвлечь внимание от штурмовки ассов. И, в самом деле, внезапно появились три точки и стремительно помчались по большой дуге.
Ковалев уверенно определил баллистическое расстояние до цели, исправил по таблицам, учел расстояние для упреждения.
— Прицел… целик… — выдохнул Ковалев.
Орудие пошло по горизонту, задрался вверх длинный свежевыкрашенный ствол.
— Не зевать! — прикрикнул на замочного Ковалев. Он успевал, не выпуская из фокуса своего зрения звено самолетов, наблюдать всех работающих у орудия краснофлотцев и даже стоявшего в стороне подносчика снарядов из новеньких — машиниста Бушуева, и ему показалось, что тот дрожит. Но некогда было раздумывать об этом, а тем более делать внушение. Надо было стрелять.
Пламя мигнуло слепящим облаком, загрохотали волны воздуха, а палуба со всей орудийной установкой закачалась и словно осела. Перед самолетами встало черное облако разрывов. Не успев отвернуть, врезался в него первый самолет. Ковалеву, смотревшему из-под козырька рубки, казалось, что «юнкерс» с разбегу остановлен могучей силой. Еще миг — второй самолет, не успев выйти из окружности взрыва, ударил по крылу ведущего. На какие-то доли секунды машины сцепились в воздухе, затем посыпались вниз обломками, и ниже линии разрывов раскрылись белые зонты парашютов.
По парашютам не строчил ни один пулемет, и никто из артиллеристов, конечно, не тратил на них снарядов. Ковалев послал два снаряда вдогонку третьему самолету, но оба разорвались с недолетом. Напуганный вражеский пилот выжимал максимальную скорость, и полоса газов тянулась за «юнкерсом» на зюйд-вест.
Еще несколько минут, и на заливе стало тихо. Штилевая стылая вода рябилась под слабым ветерком, отгонявшим пороховую гарь. Дудки снова вызвали людей на работу, и катер возвратился разгружать продукты.
Ковалев даже выиграл во времени, так как катер получил приказание идти прямо в Мурманск. Шлюпка доставила двух выловленных из воды немцев. Лейтенант, сидевший на корме шлюпки, поздравил «Упорный» с победой.
— Зато «Умный» никак не поздравишь, — проговорил Бекренев, стоявший на шкафуте с Игнатовым. — Дымзавесу ставили нормально, а поорудийную стрельбу вели безобразно.
На Севере тогда — в позиционной обороне — пленные попадали не часто. На флоте их было еще меньше. И поэтому летчика и стрелка, очень молодого и явно перепуганного парня, рассматривали с любопытством. К этому примешивались ненависть и презрение. Считали, что все летчики фашистов являются членами гитлеровской партии, все способны хладнокровно уничтожать беззащитное население и являются убийцами по призванию. Показания некоего Мюллера, которого Герой Сафонов вынудил к посадке на нашей территории, укрепляли в таком мнении. Мюллер заявил, что военная авиация — особый род спорта, он не задумывается о целях и средствах войны, осуществляемых по диктату фюрера. Бекренев, который заметил, что немцы продрогли в намокшей одежде и дрожат от холода и, вероятно, от страха за свою судьбу, поспешил скрыть чувство жалости грубыми словами:
— Обсушить этих обезьян надо. А то и для допроса не будут годны. Да накормите их горячим, что есть на камбузе.
Показывая немцам путь в кубрик, Ковалев усмехнулся. Его выстрел заставил врагов попасть к нему же в плен. Не часто выпадает артиллеристу такой случай! Он пропустил вперед откормленного летчика.
— Такому не вредно и сбавить вес на работе. Пускай восстанавливает разрушенные кварталы Мурманска, — сказал Ковалев.
Он повернулся к стоявшим у борта миноносца матросам, а машинист Бушуев торопливо подхватил:
— Семьсот граммов хлеба, значит? А нам, товарищ старшина, они давали семьсот? По-моему — за манишку их да на дно.
Вспомнив выражение лица Бушуева перед стрельбой, Ковалев неохотно отозвался:
