Богдан Сушинский - До последнего солдата
— Это уж, как водится.
Они помолчали, в последний раз взглянули в ту сторону, где оставалась рота немцев, и пошли дальше. Беркут понял, что возвращается он на Большую землю в слишком радужном настроении, не догадываясь, что особисты действительно будут долго копаться в его биографии. И дал себе слово никогда больше о плене не заикаться.
— Кто-то из вас успел побывать в этих зарослях? — поинтересовался у бойцов, давая понять лейтенанту, что тема закрыта.
— Я заглядывал туда, младший сержант Сябрух, — сразу же представился боец, шедший третьим от него. И перебежал поближе к капитану.
Среднего роста, узкоплечий, он казался бы очень изможденным, если бы не эта искренняя желтозубая улыбка.
— Белорус?
— По гаворке моей слышна? — щедро улыбался Сябрух, еще ближе подступая к капитану. — Белорус, понятное дело. Приходилось бывать в наших краях?
— Служил там. Еще до войны. На Буге.
— В укрепрайоне? В дотах?
— Именно там. Странно, что так быстро догадались.
— На фронте уже человек десять встречал из этих, побугских, «укрепрайонных».
— Так вы тоже из них?
— Не-а, жил неподалеку.
Казалось, вся телесная сущность бойца излучала в эти минуты доброту и беззаботность. Сябрух был рад, что его заметили, что к нему обратились, что ему позволено вот так, запросто пообщаться с суровым и загадочным капитаном.
— Но к воспоминаниям мы еще вернемся. В плавнях сплошное болото, или попадаются островки?
— Два островка — точно. Даже хижина есть. Охотничий домик такой.
— А главный вход в каменоломни отсюда просматривается, с этого края?
— С этого. Только чуть дальше туда, в конце. Слева от косы.
— И плавни доходят почти до каменоломень?
— Чуть-чуть по равнине проскочить нужно будет. Промежду камнями. Метров двадцать всего.
«Метров двадцать, — прикинул Беркут. — При прорыве, когда плато оседлают немцы, проскочить их — с десяток бойцов потерять. Но все же это хоть какой-то вариант. На крайний случай».
— Эй, что за войско?! — услышал он властный голос Глодова, который шел метрах в десяти правее его. — Почему здесь? Встать! Приказ об отходе вас что?…
Лейтенант вдруг умолк. Беркут остановился, ожидая, чем кончится разговор с затаившимися в ложбине бойцами, но Глодов как-то странно молчал. Стоял к нему спиной, на краю ложбины, и молчал.
— Что там происходит? — встревожился комендант.
— Ой, не встанут они, браточки-командиры! — первым оценил ситуацию Сябрух. — Ой, не встанут! — И, спотыкаясь, падая на камни, поспешил к Глодову.
15
Картина, которая предстала перед Беркутом, была впечатляюще жуткой. На противоположном, почти идеально ровном склоне ложбины, в странных позах, но, словно в строю, плечо в плечо, полусидели-полулежали, опираясь на камни, красноармейцы — с рассеченными головами, с окровавленными, прошитыми пулеметными и автоматными очередями грудями, изуродованными лицами, растерзанными животами.
— Сколько их здесь, сержант? — тихо спросил Андрей, немного придя в себя.
— Вроде, двадцать три… Должно быть. Сам ведь и стаскивал их сюда.
— И все погибли сегодня?
— На рассвете. Старший лейтенант наш, видно, не понял, что произошло, не разобрался. Думал, немцы просто так, прорвались… И как только они сунулись сюда, он — «рота, в контратаку!». Мол, отбросить врага подальше. А куда его отбросишь, когда, вон, целые полки наши отходят? Зазря многие полегли, братки-командиры, зазря… Умнее надо бы воевать. Люди все-таки…
«А ведь с сорок первого учимся, — с горечью подумалось капитану. — В контратаку! В штыки! Во весь рост. И в лоб, обязательно в лоб. Тактика Гражданской. Учили-то нас на ее опыте. А тут армии и вооружение совершенно иные, тактики иные, война совершенно не та».
— Посмотри на них, и запомни, что говорит этот сержант, — обратился он к Глодову. — Нам с тобой это еще пригодится.
— Думаете, действительно пригодится?
— Как один из самых страшных уроков этой войны, — уверенно проговорил капитан. — Их нужно похоронить, сержант. Где хоронили тех, что в свое время штурмовали этот плацдарм?
— Дак туда дальше, в низинке, где сейчас немцы. Тут везде камень такой, что не вгрызешься. Но… здесь камень, а в плавнях болото, и топить их в болоте тоже вроде не по-людски получается.
— И все же, когда немцы отойдут, надо будет попытаться похоронить. Пока окончательно не рассвело, равнину можно проскочить.
Беркут еще раз окинул взглядом этот скорбный «строй» погибших, одел фуражку и уже не стал подходить к кромке плато, а направился к видневшемуся невдалеке сараю. Тому, первому, возле которого приказал забаррикадировать дорогу. Однако у ближайшей гряды, немного напоминавшей бревенчатое ограждение, наподобие тех, которыми древние русичи опоясывали свои городища, он вдруг обратил внимание на ущелье, в конце которого чернел вход.
Капитан сразу же спустился туда, вошел в небольшой грот и уже там обнаружил вход поменьше, который несомненно вел в штольню.
— Сюда один наш паренек опускался, братки-командиры, — снова возник рядом Сябрух. — Дак метров сто прошел, спичками себе присвечиваючи, а дальше страшновато стало, вернулся.
— Ход ведет в сторону косы?
— Да вроде бы туда, куда ж ему еще вести?
— А ты, сержант, рискнул бы пройти?
— Я? — замялся Сябрух. — Ну, если еще с кем-нибудь. Чтоб, значится, вдвоем… да по свечке в руки.
— Вот мой фонарик… И любого желающего — с собой. Спуститесь в каменоломню, и попытайтесь тщательно обследовать ее. Судя по всему, штольни здесь короткие. Но их нужно знать.
— А там, на краю, как сворачивать к плавням, еще одна дыра, — вмешался кто-то из солдат. — Аккурат к плавням и можно выйти.
— Вот вы, вдвоем с сержантом Сябрухом, и пройдете все подземелье. Только осторожно, не заблудитесь.
Беркут взглянул на часы. Немцы молчат уже сорок минут. Видно, капитан пока еще приходит в себя от счастья.
Перестрелки на том берегу то умолкали, то разгорались с новой силой, но теперь они уже явственно смещались влево, все дальше и дальше от косы.
«Значит, теснят наших, — понял он, — очищают берег. При фланговом ударе удерживать берег всегда труднее. Постоянная угроза того, что отрежут, прижмут к воде. Психология боя».
— Лейтенант, возьмете пятерых бойцов и через полчаса выдвинетесь к лощине, в которой лежат наши погибшие. Как только появятся немцы, имитируйте слабое сопротивление и, не растрачивая зазря боезапас, перебежками отходите к этой гряде. Отсюда уходите уже без стрельбы. Тем, что засели в сарае, тоже прикажите уйти. Вдруг кто-то из немцев заглянет туда. Их поход придется пересидеть в штольнях. Уверен, что, пройдя плато и не встретив сопротивления, немцы не сунутся на косу, повернут обратно.
— Вы слишком полагаетесь на этого фрица, на его «слово офицера».
— Как и он — на мое. Преследовать немцев не нужно. Если будут хоронить убитых — не мешать. И вообще не выдавать себя. Обойдите все строения и предупредите людей. Быть готовыми к бою, но не стрелять. На выстрелы немцев не отвечать. Это приказ.
— Странноватый, — проворчал Глодов, но…
— Если эта немецкая рота уйдет, мы выиграем массу времени, которое нужно не столько нам, сколько штабу дивизии, чтобы подготовиться к новому прорыву.
— Приказ, конечно, более чем странный. Как и вся эта сделка, которая не нравится мне в самом принципе. Кстати, где вы будете находиться в это время? По-моему, вон там, у входа в каменоломни, есть какая-то хибара.
— Дык старик же там живет, — подсказал всезнающий Сябрух. — Каменотес. Брылой его зовут. У него там каменный дом — что крепость. Плохо только, что в половину высоты в землю вмурован. Вроде как землянка. Хотя сам Брыла всю жизнь в каменоломнях отбутузил, мог бы такую домину себе отгрохать.
— Он что, и сейчас в доме? — заинтригованно спросил Беркут. — Обнаружен еще кто-либо из хуторян?
— Больше никого. Брыла тоже только вчера вернулся на хутор. Из села. С ним еще парнишка. До этого немцы выгнали их всех отсюда.
— Да он уже и задымил, — добавил Глодов. — Вон, печку топит.
— В таком случае я буду находиться у старика, лейтенант. — При упоминании о печке и тепле Беркут вдруг почувствовал, что сил его хватит лишь на то, чтобы добрести до пристанища каменотеса.
Он не спал уже третьи сутки. Еще и за час до вылета из отряда ему пришлось отбивать натиск карателей, которым очень хотелось ликвидировать партизанский аэродром вместе с самолетом. Задержись там летчики еще хотя бы на два-три часа, немцы наверняка бросили бы на них авиацию. Вот только с авиацией у них сейчас и на фронте скудновато.
— Мне нужно хотя бы полчаса подремать, — объяснил Глодову. — Всего полчаса.
