Михаил Бубеннов - Огневое лихолетье (Военные записки)
С нар проворно соскочил пожилой человек среднего роста, белокурый, с выгоревшими и беспокойными ресницами. На его погонах резко выделялись ефрейторские нашивки.
— Я имею желание…
— Ефрейтор Завьялов?
— Так точно!
— А косить-то умеешь?
— Что вы, товарищ лейтенант! — вспыхнул Корней Завьялов. — В самую страду и родился-то под копной…
Утром Корней Завьялов был у Кручинихи. С ним пришли десять рядовых солдат с винтовками и косами.
По крестьянской привычке отпробовав свежее зерно, вдохнув его зрелый запах, Корней Завьялов, казалось, мгновенно стал другим человеком. У него моментально исчезла та строгость, что приобрел он на войне, и даже морщинки у переносья, где копилась она, растаяли на светлом от счастья лице. Выгоревшие ресницы его трепетали беспрестанно, точно от ветров. Расставив бойцов у полосы, он закричал не хрипловатым голосом воина, а горячим степным тенорком крестьянина:
— Вот это, братцы, рожь: мышь не пролезет! А шуму в ней! Ну, пошли, братцы! — И его коса белой молнией заиграла в зарослях ржи.
Шибко двигая плечами, шагая широко и сгибаясь, точно стараясь поймать белую молнию во ржи, Корней Завьялов быстро вышел на гребень бугра. Здесь он вдруг скинул гимнастерку и обернулся к бойцам:
— А ну, шагай, братцы! Разгони кровь! За мной! — И быстро скрылся за гребнем бугра.
Два года Корней Завьялов провел на войне. Сначала он был стрелком, потом стал ручным пулеметчиком. Он честно нес службу. Он побывал во многих боях и был трижды ранен. Работящий, прилежный, он ловко и самоотверженно занимался тяжелым, кровавым трудом войны. Корней Завьялов отлично понимал, что, раз началась война, этот труд не только неизбежен, но и крайне нужен: только в нем спасение Родины. Но, выйдя косить рожь, он невольно всем сердцем ощутил пленительную радость мирного труда.
Корней Завьялов работал с наслаждением. Ему приятно было шагать по теплой пахоте и слушать сухой треск ржи. Ему любо было остановиться среди полосы, встряхнуть у груди мокрую от пота рубаху, поиграть оселком на сверкающей косе. Почти с ребячьим азартом и удалью махал он косой, распугивая из ржи молодых жаворонков. Он работал с хорошей крестьянской жадностью, но никак не мог насладиться издавна знакомой радостью страдной работы: так он истосковался по ней…
— Братцы! — покрикивал он бойцам, останавливаясь на бугре. — Вот она, работка, а? Любо-мило!
Так Корней Завьялов работал до обеда. Но когда бойцы собрались у родника передохнуть, он внезапно замолк и помрачнел. У переносья его опять появились строгие морщинки, выгоревшие ресницы перестали весело трепетать, а глаза налились недоброй темнотой. Хлебая суд из котелка, слушая, как приятно ноет тело от любимой работы, он вдруг подумал: «А все фашисты, все они… Они оторвали меня от этой работушки, они лишили меня этой радости!» Только теперь Корней Завьялов взглянул на деревню. Она была разрушена и сожжена дотла: среди лопухов сиротливо стояли две избенки, одиноко торчали печные трубы. «И их оторвали от родной земли, — подумал Завьялов. — Сколько людей из-за них бросили свое дело!»
Корней Завьялов всегда относился к фашистам с большой ненавистью. Но теперь, поработав в поле, отведав радость страды, с которой привык всегда связывать свои лучшие думы и чаяния, он с новой, особенной остротой понял, какое зло они принесли народу и стране.
После обеда он убирал рожь усердно и любовно, как привык это делать всегда, но молча. Он не отзывался на оклики бойцов, угрюмо срезая звонкую рожь.
Вернулся он на передний край злой и угрюмый. К удивлению товарищей, он отказался даже от ужина и сразу, расстелив на нарах плащ-палатку, начал чистить свой ручной пулемет.
Западный фронт, август 1944 г.
Сквозь леса и болота
I
Путь от рубежа Резекне — Карсава на запад, к побережью Балтики, преграждает Лубанская лесисто-болотистая низменность. Это глухой, малоизведанный край.
Почти в центре низменности — большое озеро Лубана: из конца в конец его едва хватает взгляда. Оно спокойно и безмолвно. Оно блестит под солнцем, точно покрытое свежей полудой. В озере вольготно играют белые летние облака. А у берегов меж больших камней-валунов, обросших бледной водяной травой, стремглав носятся огромные щуки.
Вокруг озера Лубана — сверкающие зеркальца мелких озер: Ерзава, Аклайс, Гулбья, Вея, Эйни, Лаздога, Мезиши, Калны, Эзергайли… Не перечтешь! Сквозь лесные, затхлые чащобы нельзя подступить к их берегам, заросшим кугой и осокой, обшитым кружевами из кувшинок и куриной слепоты; что делается на них — неизвестно. Слышно только, что там господствуют птичьи царства.
Вокруг озера Лубана — топкие, непроходимые болота и трясины: Сауку-Пурвс, Олгас-Пурвс, Вилку-Пурвс, Лыэлайс-Пурвс, Плакшица-Пурвс… Не перечтешь! Они недоступны не только для людей, но и для зверей. Сплошной кочкарник, дремлющий камыш, и над ним — зеленые гребешки ивняка да чахлые, бледные березки. Здесь душно от запахов гнили и тлена. Кто бывал здесь? Видно, только звезды и падают в эти великие хляби.
Вокруг озера Лубана — никем не изведанные урочища: Юмправусала, Алипкалис, Крутэжа, Гомеле, Клайотнис, Вилкутэцис, Вирунэ… Лес растет здесь высок и могуч. Деревья поднимаются в небо, ломают, давят и душат друг друга, и те, что замертво падают наземь, подминают под себя молодняк. Идет, не стихая, великая лесная борьба за солнце. Даже днем в урочищах так темно, что впору зажигать огонь. На влажной земле, в постоянной сумеречи, растут только черничник, лишайники и мхи. Ничто больше не может селиться в лесной глухомани.
С четырех сторон, с дальних возвышенностей, в озеро Лубана стекают речки: Лысина, Циска, Малмута, Сулка, Малта, Сура, Резекне, Ича, Струдзене, Аснупитэ… Их тоже не легко перечесть! Они текут медленно, с трудом пробираясь сквозь непролазные урочища, путаясь в душных болотах и трясинах. А из озера выходит Айвиэкстэ; она так извилиста, у нее столько притоков и проток, что на карте она как застарелое ветвистое дерево.
Такова эта низменность. Пятьдесят километров глухих, почти сказочных лесов, бездонных топей, черных петлистых речек и недоступных озер, широких полос бурелома, чащоб и гарей, заросших карпеем и малиной. Сама по себе эта низменность — огромная естественная преграда на пути к Балтике.
Но враг сделал все, чтобы она была еще более недоступной и непроходимой. По восточной окраине ее немцы устроили разветвленную сеть опорных пунктов; они были заранее хорошо обеспечены вооружением и боеприпасами. Все пути в низменность, даже самые малые, были надежно закрыты. Где нужно, взорваны мосты и гати. Дороги, тропы, просеки, броды на речках, проходы между озер — густо заминированы. Всюду устроены лесные завалы. А в глубине низменности — по реке Айвиэкстэ и далее на север по ее притоку Подэдзэ — они устроили сплошную оборонительную полосу по всем правилам современной техники. Наконец, немцы в последнее время спешно вели земляные работы, намереваясь, использовав причудливую систему здешних речек, затопить все дно низменности.
Оборонять только северную половину низменности враг поставил большие силы: 218-ю и 19-ю пехотные дивизии, два строительно-инженерных батальона и охранный полк, который длительное время вел борьбу с партизанами и хорошо изучил многие места по здешней округе. В приказе, который позднее попал в наши руки, всем этим частям предлагалось сражаться не щадя сил, но преградить нашим гвардейцам путь через низменность — путь на запад.
Что еще можно было сделать, чтобы Лубанская низменность оказалась совершенно непроходимой? Ничего! Враг был убежден: здесь никому и никогда не будет прохода. У него были большие основания так думать: история войн не знает случая, чтобы такая лесисто-болотистая преграда, усиленная сложной военной техникой, на каждом шагу таящая смерть, была преодолена войсками.
Но фашисты просчитались. Советских воинов-богатырей не могут остановить никакие преграды. Нет таких мест на земле, где бы не прошло наше могучее войско, навеки покрывшее свое оружие звонкой былинной славой…
II
В начале августа гвардейцы начали боевой поход сквозь лубанские леса и болота. Среди гвардейцев — много сибиряков, знающих, что такое тайга, привыкших к трудной лесной жизни. К тому же они до этого много месяцев воевали в лесисто-болотистых местах. Но когда они, оставив последние высотки за Карсавой, стали спускаться в низменность — заговорили озабоченно и даже встревоженно:
— Ну места-а!
— Тяжелые места!
Трудно еще сейчас со всей полнотой воссоздать многообразную картину большого сражения в Лубанской низменности. Будет время, когда историки и военные специалисты всесторонне и подробно опишут эту сложную операцию, а поэты, может быть, создадут о ней героические поэмы. Она заслуживает этого. Мы расскажем только о том, как сражались в Лубанской низменности небольшие группы гвардейцев и отдельные бойцы. Мы покажем только отдельные, характерные эпизоды здешней лесной и болотной войны.
