Анатолий Азольский - Лишний
Громом среди ясного неба прозвучало известие из Варшавы: арестован Сергей Александрович Тулусов!
Весть эту привез варшавский связник Игната, парень скромный, с робкой улыбкой, с мечтательными глазами на бледном лице. Не поверив ушам своим, Игнат позвал меня, и парень, по-военному вытянувшись, доложил: да, взят контрразведкой абвера, увезен под Варшаву, в абверовскую школу, содержался там в карцере, на допросах, видимо, молчал и на сотрудничество не пошел, потому что вчера утром переведен в тюрьму Павяк, а оттуда одна дорога — на аллею Шуха, в гестапо.
Парня отправили в Варшаву, наказав не спускать глаз с Тулусова. И рассказали Петру Ильичу про белогвардейца. Он сник как-то, долго молчал. Да и нам не хотелось говорить. Надо было еще осмысливать эту невероятную новость.
— После войны я найду его могилу, — пообещал Петр Ильич.
Ни у меня, ни у Игната никакой жалости к Сергею Александровичу не было. Что-то вроде благодарности, скорее. Арест его означал: немцы расшифровали все радиопереговоры отряда с Москвою. Им теперь многое известно о нас. Они знают о разведгруппе в городе и о связях ее с Варшавой. При всем своем монархическом и антисоветском прошлом Тулусов ни слова не скажет о нас. Смущало только одно обстоятельство: вслед за Тулусовым арестовали его знакомых и тех, с кем он контактировал в Варшаве, русских преимущественно. Неужели и впрямь княжеский сынок работал на нашу разведку?
Еще не свыклись с варшавскими новостями, как получили из отряда записку: «Миша заговорил». Долго гадали, что это значит, пока не прозрели. Заговорил мальчик, тот самый немой, что пригрет был Петром Ильичом. Мыкал у нас, спотыкался на звуках, когда силился сливать их в слово, а в отряде заговорил. О чем? Да о том, что так хотели услышать немцы о составе разведгруппы. Игнат получил задание: отправиться в отряд, скрытно переговорить с начальником разведки, предупредить его о перехвате и расшифровке и что-то придумать насчет мальчика.
Глава 27
Семь дней пропадал Игнат. Ощущение опасности — реальной, с кровью, с выстрелами — коснулось и Анны. Она примчалась как-то, сухие потрескавшиеся губы ее прошелестели: «Вы что-то скрываете от меня…» А я вспоминал совет Игната: «Надо естественно вести неестественную жизнь». Все тот же «Хоф», все те же разговоры с немцами, все та же денежная канитель с Химмелем. Была какая-то вязкая, засасывающая неопределенность. Петр Ильич опять сошелся с гарнизонными забулдыгами, до поздней ночи резался в карты. К Анне он охладевал все больше и больше, и это уже становилось заметно по ней.
Все разрешилось веселеньким свистом Игната. Разбрасывая польские прибауточки, он ворвался ко мне вечером, обнял.
— Есть работа! — оповестил он и помахал пакетом. — Зови Петра.
Пакет как пакет, чуть больше канцелярского конверта, чуть потолще письма. Но прилагались к конверту особые слова, ради них и послали Анну разыскивать Петра Ильича.
Ждали. Молчали. Света не зажигали. На город уже трижды налетала авиация, почему-то английская, воздушные тревоги были эффектными, с двигающейся колоннадой прожекторных лучей, поэтому и ввели светомаскировку. Окна кухни завесили плотным зеленым брезентом, включили для проверки свет, но оказалось — электричества нет. Тогда зажгли керосиновую лампу. Игнат сел на пол, вытянул ноги, положив автомат перед собою. Задремал.
Петра Ильича привела Анна, было уже одиннадцать вечера. Он зашуршал плащом, раздеваясь, вошел в кухню, приглаживая волосы, протянул руку вскочившему Игнату, коротко приказал Анне: «Уходи!» Та возмутилась: «Имею же я право!..» Посовещались и признали: имеет. И заперли в комнате. Зажгли вторую лампу, чтоб на столе не было теней, сели втроем.
— С богом! — торжественно произнес Игнат и ножом вспорол пакет. Из него посыпались фотографии.
Стали рассматривать их по одной, передавая друг другу. Потом свели их вместе, разложили на столе. Групповые снимки более чем полусотни людей, разных людей. Кто в штатском, кто в форме офицеров вермахта, несколько человек — в эсэсовских мундирах, присутствовали и женщины, две из них — в вечерних туалетах, одна улыбалась прямо в объектив. Красной тушью обведены кружочками те, на кого нас нацеливали: шесть человек. Из этой шестерки двое отмечены особо. Один — фамилией (Арним фон Риттер), второй — воткнутой в него стрелкой, и второго, надутого и важного, Игнат немедленно окрестил по-польски: Врубель, воробей.
— Фотографии надо сжечь, — напомнил Игнат.
Глянули еще раз, запомнили, протянули Игнату. Тот поднес их к стеклу лампы, поджег. Запахло так остро и ядовито, что Петр Ильич расчихался на всю квартиру, и услышавшая чих Анна вскрикнула: «Что с тобой, Петя?..» Жест Петра Ильича и поджатие тонких губ его говорили нам: не обращайте внимания, бабы есть бабы…
Игнат изложил: завтра в краковском вагоне Львовского поезда в город прибывает эта обозначенная тушью шестерка во главе с Арнимом фон Риттером. Задача: организовать покушение на них и сделать так, чтобы кто угодно мог уцелеть, но только не Риттер и этот пухленький Врубель. Представить покушение на шестерку делом самих немцев — финальный эпизод скрытой борьбы, не один год ведущейся в недрах службы безопасности. После акции всей группе уходить в лес, в квадрат 41-8.
Петр Ильич не забыл еще того, что последовало за некрологом. Поэтому и спросил недоверчиво:
— А чей это приказ?.. Санкционирован ли Москвою? Передан как — по радио? Если да, то грош цена приказу, текст его лежит сейчас на столе руководителя абвера.
Игнат тоже не забыл того приказа.
— Связи с Москвой нет. И рации уже нет. Я ж говорил — в отряде полный развал. Ночью кто-то швырнул гранату в землянку с радисткой. Наверное, Москва знает о расшифровке. Потому что этот приказ, последний, пришел от другого отряда, из-под Мозыря, а туда он попал прямиком из Москвы, парашютиста выбросили…
Кое-какие сомнения были еще у Петра Ильича, да и мне приказ казался несколько странным. С другой стороны, нам-то какое дело? Большая политика всегда делалась руками мелких исполнителей, тактика подчинена стратегии. Мы убираем Риттера и Врубеля, кого-то двигают на их место, и все ходы фигур подчинены высшим интересам.
Решили: с шестерки — глаз не сводить, но делать это так скрытно, как никогда ранее. Главное — не спугнуть.
Глава 28
Утром сам поехал на вокзал, Игната оставил на подстраховке, самому хотелось посмотреть, как встречают эту шестерку. И был немало удивлен. На перроне — никого из городских тузов, патрули и наряды не усилены, полиция рвения не проявляет. Помалкивал о прибытии важных гостей и помощник военного коменданта вокзала. Через него Химмель выколачивал своим интендантам места в поездах, поручая мне переговоры с ним, — это-то и дало мне возможность появиться на вокзале, не вызывая подозрений. Весь затянутый разговор с помощником велся в угловой комнате на втором этаже, откуда хорошо просматривалась средняя часть поезда, а немцы обычно туда вцепляли важные вагоны. Из краковского вагона выглядывали какие-то девицы, но покидать его никто не торопился. Да и шестерых мужчин с изученными внешностями там не наблюдалось.
И вдруг я их увидел, краем глаза, переговариваясь с помощником коменданта. Они, видимо, ехали в разных вагонах и теперь сошлись на перроне. Тот, кого Игнат назвал Врубелем, оказался не таким уж важным и надутым. Выше среднего роста, в сером костюме. Держался просто, никакой спеси. Впрочем, все они чувствовали себя свободно, встречи не ждали, помахали ручками девицам, вели себя так, будто приехали на рыбалку, сейчас поднесут им удильные принадлежности — и до утра понедельника можно полеживать на травке да посматривать на поплавки. Наконец, простились с девицами и стали серьезными. У двоих обнаружились, кажется, повадки телохранителей, эта парочка отличалась выправкой и высоким ростом. Арним фон Риттер, легко узнаваемый, передал саквояж одному из телохранителей и повел всех к площади. Шествие замыкал лейтенант ВВС с портфелем, самый молодой. Были они шагах в тридцати от окна, но путь им преградила тележка с багажом, они свернули влево и очутились прямо подо мной. Сейчас бы гранату, всего одну, «эфку», — и не надо уже ничего придумывать. Швырнуть вниз, в открытое окно. От Врубеля перышка не осталось бы, Риттера по кусочкам собирали бы для отправки в Берлин. А помощника уложить наповал, закрыть труп в кабинете — и в квадрат 41-8. Ваше здоровье, оберштурмбаннфюрер Валецки!
Скрылись. Куда поехали, что делали — это уже вечером рассказал Игнат. Никаких телохранителей нет — так считал он. И вообще тут какая-то нелепость, уж очень дико ведут себя визитеры. Верзилы на роль телохранителей явно не тянули, пространство на две полусферы не делили условно и мысленно не обшаривали попавших в полусферы людей. Врубель дважды прикладывался к самогону, вживаясь в местную экзотику. Риттер вовсе не аристократически ругал всех подряд и даже заорал однажды, что немедленно уедет из этого города. Правда, поводов к отъезду было у него предостаточно. Документы, предъявленные ими в двух гостиницах, оглушительного действия не производили, на них вообще не обратили внимания, а уж отдельные номера шестерке не полагались, что, конечно, нас не могло не радовать. Город, короче, не был оповещен о прибытии группы лиц с какими-то важными полномочиями, но то, что полномочия есть, обнаружилось тогда, когда шестерка оказалась без крова над головой. Лейтенант с портфелем отправился в штаб гарнизона, оттуда последовал грозный окрик, и военная гостиница приняла под крышу свою шестерых гостей, устроила в трех номерах. Ужинала шестерка в гостиничном буфете, потом верзилы откололись, спустились в ресторан и едва не попались, предъявив пачку талонов на спиртное. Их приняли за спекулянтов, позвонили в комендатуру. Та, впрочем, не пожелала связываться со штатскими. Прибыла местная уголовная полиция, ни одного немца в ней, и верзилы поиздевались над полицией всласть, предъявив наконец документы, потрясшие блюстителей порядка. Набив карманы бутылками, верзилы поднялись к себе, но пить не стали: в гостиницу прикатила на автобусах компания старших офицеров из Ровно, и шестерку решено было выбросить на улицу, потрясшие полицию документы почему-то не сработали. Тогда лейтенант, портфель таскавший так, будто он ему надоел до чертиков, поплелся в гестапо. И машина закрутилась на нужных шестерке оборотах. Им отвели две квартиры, причем Врубель ухитрился познакомиться с телефонисткой штаба гарнизона и пригласить ее в кино, на сеанс прямо там же, в штабе, и в штаб попал без пропуска. К концу сеанса Риттер или кто другой послал за Врубелем телохранителей, его вытащили, посадили в «Майбах» Валецки, повезли спать. «Зиг хайль!» — пискнула на прощание телефонистка.
