Владимир Першанин - Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»
– Пейте, товарищ политрук, – вежливо предложил Борис.
Воронков сделал один, другой жадный глоток, с руганьем выплюнул.
– Соленая…
Ходырев отпил и не согласился.
– Нормальная вода. Здесь лучше не бывает.
И снова припал к краю ведра. Вдоволь напился и Ваня Межуев. Стали быстро развязывать вещмешки, чтобы достать фляги, но Воронков настаивал:
– Давайте поищем хорошую воду.
Тем временем возле крайнего дома появились двое калмычат в суконных халатиках и круглых шапках. Вслед за ними вышла женщина небольшого роста с черной косой.
– Немцы есть поблизости? – спросил Борис.
Воронков не сразу понял смысл ответов. Женщина произносила слова с сильным акцентом, он уловил лишь название Цаган-Нур.
– Так местные Сарпу называют, – пояснил Ходырев, – немцы пока на той стороне озера.
Мальчишки приблизились, стали с интересом рассматривать пулемет. Тем временем Борис чертил на глинистой земле подобие карты и продолжал задавать вопросы женщине. Она улыбалась, и Воронков подумал, они похожи друг на друга: смуглый сержант Ходырев и калмычка из заброшенного поселка Ханата.
– У вас есть вода? – спросил политрук.
Он показывал жестами, что очень хочет пить, энергично двигал губами, подносил ко рту воображаемую кружку. Наверное, так разговаривали с туземцами европейские мореплаватели. Женщина бросила на него странный взгляд.
– Мы набираем воду из того же колодца. Другой у нас нет.
Несмотря на характерный акцент, она выговаривала слова правильно.
– Я бы купил молока.
Женщина на несколько секунд задумалась, а Ходырев упрямо тянул ее за рукав халата и показывал линии на земле, изображавшие план местности. Оставив без ответа вопрос Воронкова, продолжала объяснять и даже улыбалась парню. Затем они заспорили, Борис стер носком сапога карту и напомнил просьбу политрука.
– Сейчас принесу, – сказала женщина.
Воронков огляделся вокруг. Поселок показался ему убогим и жалким. Здесь почти не росло деревьев, отсутствовали огороды, не было заборов. Выгоревшая унылая степь, мутное обмелевшее озеро и столбы пыли, поднимаемые ветром. Небольшого роста всадник остановился поодаль, приближаться не стал. Из соседнего дома выглядывала старуха, подошли еще двое детей. Ну, вот, устроили демонстрацию! Воронков занервничал.
– Чего они уставились?
– Новые люди редко появляются, интересно им, – ответил Борис.
– А смотрят волками.
– Чему радоваться? Кто приходит, обязательно что-то отбирает.
– У них брать нечего, огородов, и то нет. Лень землю обрабатывать.
– Солончаки, ничего не растет, кроме арбузов.
Женщина вынесла молоко в ведре, Воронков жадно выпил одну и вторую кружку, затем запоздало предложил спутникам. Борис пить не стал, набрал три фляги, им с Межуевым досталась всего кружка на двоих. Остальные фляги наполнили водой. Всадник поодаль вытянул руку с нагайкой и что-то гортанно крикнул.
– Угрожает, что ли? – спросил политрук.
– Он мальчишкам грозит, – засмеялась женщина, – с жеребенком играют, пугают его.
– Мы бы хлеба купили, деньги у меня имеются.
– Нет хлеба. И вообще, уходили бы вы отсюда. Немцы приедут, побьют вас.
Виктор Васильевич еще больше занервничал, оглянулся. В ушах стоял гул от непрерывно дующего ветра. Иван Межуев задрал голову и смотрел в небо, там плыли на восток тройки бомбардировщиков. Воронков заторопил спутников, а женщина с детьми выкатила к ногам бойцов несколько глянцевых темно-зеленых арбузов.
– Вот, берите.
Тащить тяжелые, как пушечные ядра, кругляши было несподручно, обратный путь занял часа полтора. Пока делили воду, молоко и арбузы, Воронков рассказывал о своих впечатлениях: жители поселка ждут немцев, отказались дать еду для бойцов Красной армии, и вообще, обстановка политически нездоровая. Митрохин всячески избегал разговоров о политике. Он имел в свое время неприятности, когда ляпнул что-то не в кон на партийном собрании. Поэтому он перевел разговор на конкретную тему – где находятся в данный момент немцы.
Оказалось, Воронков не знал местности, мог говорить лишь приблизительно. Борис Ходырев поторопился выручить политрука, снова начертил ножом схему местности и довольно толково объяснил ситуацию. Стрижак задавал уточняющие вопросы:
– А если они здесь прорвались?
– Вряд ли, там сплошная низина, влага под глиняной коркой круглый год сохраняется да еще озера поблизости.
– А здесь?
– На этом участке могли продвинуться, но мешает русло высохшей речки. Петлять надо.
– Ты, оказывается, знаток.
– Так мое село в ста километрах отсюда.
Воронков вроде остался не у дел, пытался что-то добавить, но общие фразы никого не устраивали. Елхов, без знаков различия, в гимнастерке со следами споротых шпал, грубо оборвал политрука:
– Не мешайся. Лучше проследи, чтобы бойцы не шатались без дела.
Стрижак и Митрохин промолчали, хотя бывший капитан оставался всего-навсего рядовым штрафником, с непомерным, по мнению Воронкова, гонором. Получалось, что политрука гнали с совещания, а прислушивались к таким, как чумазый Ходырев. Воронков поплелся прочь. Люди маялись от безделья, воды хватило лишь смочить губы. Политрук рассказал о трудностях, призвал держать дисциплину. Уголовник Надым, лежавший сразу на двух шинелях, приоткрыл один глаз, снова закрыл его и попросил не мешать послеобеденному отдыху.
– Если пожрать не принесли, так хоть спать не мешайте.
Воронкова разозлило, что Надым имеет две шинели. Многие ежились под холодным ветром, не имея ни одной, а этот развалился, как барин. Но разговор закончился не в пользу политрука. Надым просто послал Виктора Васильевича подальше. Уголовника поддержали не только шестерки, но и некоторые бойцы. Настроение окончательно испортилось после ехидной реплики:
– Вам хорошо живется, товарищ старший политрук, три кружки молока опростали, а нам на донышке досталось.
Воронков задохнулся от возмущения – какая мелочность! Он, умный человек с университетским образованием, воспитывает никчемных опустившихся людей, а они упрекают его в лишней кружке молока. Не иначе, трепло Ходырев нес языком всякую чушь. На него это похоже. Воронков не нашел что ответить, лишь спросил бойца, отпустившего в его адрес реплику:
– За какие грехи в штрафники угодили?
– За отступление без приказа, – ответил мелочный боец с искривленным шрамом лицом.
– А раньше какое звание имели?
– Старший сержант
– Стараться надо, чтобы звание вернуть. Так-то, товарищ бывший сержант.
И зашагал в направлении кучки командиров, собираясь отругать выскочку Ходырева. На полпути его догнал истошный крик часового:
– Машина… немцы… фашисты!
Майор складывал документы в полевую сумку. Капитан Митрохин вначале растерялся, его вывел из оцепенения спокойный голос особиста.
– Ну, что же вы? Распоряжайтесь…
Александр Кузьмич Митрохин не хватал звезд с неба. Имея четыре класса образования, закончил курсы красных командиров, лет шесть командовал взводом, перед войной получил роту. Его не двигали вверх, считая слишком медлительным и недостаточно инициативным. Стрижак, отвечавший за формирование штрафной роты, все же выбрал Митрохина и не ошибся. Обстоятельность и крестьянская сметливость позволили Митрохину слепить на пустом месте подразделение совершенно особого типа.
Никто толком не знал, что такое штрафная рота, а строки приказов не давали четкого понимания. Вначале ошибочно посчитали, что это вроде чистилища для забубенных душ, готовых на самые отчаянные дела. В действительности все оказалось проще. Приходили люди, осужденные за пьяные драки и воровство, отступление без приказа (а кто не отступал в 1942 году?), утерю боевого имущества. На отчаянных смертников они совсем не походили. Дезертиры в большинстве были растеряны, некоторые являлись патологическими трусами. Непонятно, за что попали в штрафники такие командиры, как комбат Елхов и лейтенант Маневич – они могли бы успешнее воевать, оставаясь на прежних должностях.
Особняком стояли уголовники, которые воспринимали происходящее как развлечение. Митрохин угадал общую для них черту – эгоизм и любовь к себе. Никто из блатных воевать не собирался, они откровенно смеялись над командирами и готовились любыми способами уклониться от боевых действий.
Так оно и случилось, исчезали в основном блатные. Капитан не оценил степень опасности. Уголовники едва не развалили тот фундамент, что он сумел создать. Особист Стрижак жестко вмешался в ротные дела, расстрелял двоих человек и в какой-то степени восстановил порядок.
Митрохин не являлся отчаянно смелым человеком. Он согласился возглавить штрафную роту прежде всего из-за личной дисциплинированности. Приказали – козырнул и пошел выполнять. Не последнюю роль сыграло обещанное майорское звание, высокий оклад. Численность штрафной роты приближалась к полноценному стрелковому батальону. От Митрохина не требовалось, как раньше, находиться в первых рядах, а он ведь уже устал от войны, получил два ранения.
