Валерий Поволяев - Лесные солдаты
Гитлеровец заорал благим матом – не понял, что произошло, пальнул короткой очередью в воздух и, вывалившись из люльки, закувыркался по земле в сторону от мотоцикла. В следующее мгновение он попал под пулю, зашипел горячо, словно пар, из которого выпустили воздух, скребнул раз-другой пальцами по песку, изогнулся толстым червяком и затих.
Солдат, сидевший за рулём мотоцикла, поспешно развернулся, проскрёб углом люльки широкую дугу, выжал рукоять газа, коляска краем своим зацепилась за камень, приподнялась, и мотоцикл заревел ещё пуще, из-под заднего колеса вынеслась длинная струя пыли. Немец прокричал что-то невнятное и умолк – в голову ему попала пуля.
Коляска мотоцикла опустилась, коснулась земли, мотор от натуги перешёл на визг, люлька хоть и была прочной, но не выдержала – треснула по сварному шву, мотоцикл, сбрасывая с себя седока, вновь приподнялся над землёй.
Немец в новеньком кителе нырнул в тень плетня и застыл там, неловко подвернув под себя одну ногу и обе руки. Мотоцикл проскребся ещё несколько метров по земле, продрал словно плугом глубокую рану, ткнулся передним колесом в старый, засохший ствол дерева, наполовину спиленный, и затих.
В ушах Чердынцева звенело. Звон был сильный, разламывал голову, теснился в ушах, по спине полз колючий противный пот. Лейтенант откинулся от пулемёта, затем, повинуясь некоему неслышному зову, посмотрел на свои руки. Руки у него дрожали. Он поработал пальцами, сжимая и разжимая их, потом стиснул в кулаки и сунул под мышки, будто хотел согреть их.
Руки продолжали трястись – что-то надсеклось в нервной системе лейтенанта, сдвинулось, может быть, даже сломалось – он не мог справиться с собою. Впрочем, со всяким человеком, взявшимся за оружие и начавшим убивать врагов, случается такое: одни впадают в ступор сразу после первого же боя и несколько выстрелов, с другими это происходит чуть позже. Всё зависит от внутреннего строения человека, от того, как крепко он сколочен.
Чердынцев поднял голову – к нему, держа автомат за ремень, как некую детскую игрушку, вжав голову в плечи и одновременно улыбаясь, подходил Ломоносов.
– Ну вы и молоток, товарищ лейтенант, – восхищённо произнёс он, – надо же, намолотили столько!
– Это ты молоток, Ломоносов, это тебе спасибо, – глухо проговорил лейтенант. – Ты вовремя открыл стрельбу… Если бы не ты, немец снёс бы мне голову.
– А что у вас было с пулемётом, товарищ лейтенант?
– Перекос патрона.
Рот у маленького солдата открылся недоумённо.
– Перекос? У ва-ас?
Из-за плетня снова поднялась мальчишеская голова, похлопала недоверчиво глазами – пацанёнок не ожидал увидеть того, что видел, Чердынцев засёк его, крикнул:
– Эй, ваше сиятельство!
– Ну? – помедлив немного и привычно похлопав глазами, – хло-хлоп, хлоп-хлоп, – отозвался пацанёнок.
– Ты пионер?
– Ага.
– Тогда тебе серьёзное пионерское поручение. Найди кого-нибудь из взрослых и немедленно уберите отсюда трупы. Иначе нагрянут сюда немцы – на удобрения всю деревню пустят. Понял?
– Понял, – шмыгнув носом, ответил мальчишка. Он показался лейтенанту сообразительным.
– А пулемёт с мотоциклом спрячьте. Либо утопите где-нибудь.
На это пацанёнок ещё раз похлопал глазами:
– Понял!
– Ну и молодец! Действуй! – приказным тоном произнёс лейтенант и рубанул ладонью воздух, подгоняя паренька. – Вперёд!
Круглая ушастая голова, – такая же, как и у маленького солдата, – неторопливо опустилась за плетень, в сиреневую притемь. Чердынцев приподнялся было на одной ноге, чтобы вновь запустить мотор мотоцикла, но тут же опустился и приложил ко лбу палец:
– Ломоносов, в коляске у немцев должны быть жестяные коробки с патронами. Забери их!
Маленький солдат готовно метнулся к немецкому мотоциклу, пошарил в люльке внутри и звонко прокричал:
– Есть, товарищ лейтенант! Две штуки!
– Тащи их сюда. Запас карман не трёт.
Маленький солдат перекинул патронные коробки на новое место, себе под ноги и ловко нырнул в коляску – только голова нависла над пулемётом. Пилотку он сдёрнул с себя, чтобы не сдуло с ветром.
– Поехали, товарищ лейтенант!
– Слушаюсь! – Чердынцев надавил ногой на рычаг завода, мотоцикл в ответ одышливо кашлянул, словно бы внутри у него после перестрелки появилась дырка, и лейтенант надавил на рычаг завода во второй раз.
Мотоцикл опять не завёлся – то ли его действительно подсекла пуля, то ли перегрелся на горячем солнышке, то ли просто закапризничал. Лейтенант подкачал немного бензина, подумал, что главное тут – не перелить, не перекачать, – и вновь всем телом, не слезая с мотоцикла, надавил на рычаг. Мотоцикл кашлянул опять, пыхнул горячим вонючим духом, на несколько мгновений умолк, словно бы задумался, потом опять кашлянул… Раз, второй, третий, кашель участился, набрал силу, через несколько мгновений мотор пропукался, ожил окончательно, и Чердынцев опустился на мягкое плотное сиденье, отлитое из толстой пористой резины, покосился на своего спутника, словно бы проверял, нормально ли тот устроился, вслепую ткнул ногой в педаль переключения скоростей и дал газ. Мотор рыкнул коротко, словно проснувшийся зверь, и мотоцикл неспешно покатил по безлюдной деревенской улице.
Не останавливаясь, они проехали мимо двора, заполненного бабьим плачем, – схватка с немцами, пулемётный грохот словно бы не коснулись плакальщиц, деревенские женщины не слышали ничего и никого, только самих себя, – и вскоре очутились за околицей, на длинном пыльном просёлке, до основания прожаренном солнцем.
Вдалеке синела плоская плотная стена – задымлённый, подкрашенный пространством лес.
В лес надо было въезжать осторожно: вдруг там облюбовала тенистые прохладные кущи какая-нибудь тыловая немецкая часть? Всё могло быть… С другой стороны, немцы запрудили большие трассы, шоссе и широкие дороги, идут там, до малых дорог у них пока руки не дотягиваются – не до этого.
Минут десять мотоцикл скатился в лощину, через которую был проложен деревянный, но очень прочно слепленный мосток. Под мостком текла маленькая, прозрачная, как хрусталь, речка. Сразу захотелось пить – вид холодной воды раззадорил. Так захотелось пить, что даже зубы заломило.
Лейтенант сделал перегазовку и остановил мотоцикл. Стащил с головы фуражку, нахлобученную слишком глубоко, почти на уши, вытер ладонью лоб.
– Пфу-у… А ведь чуть не попали мы с тобой, Ломоносов, в суп.
– Но не попали же, товарищ лейтенант!
– Отчасти это везение, а отчасти – твоё проворство.
– Смеётесь?
– И не думаю, – лейтенант распустил ремешок фуражки, чтобы протянуть его под подбородком, примерил, потом извлёк из сумки карту. Нашёл кружок, посаженный на зелёное поле, – деревню Кашицу, постучал по кружку пальцем: всего лишь маленькое пятнышко, а сколько в этом пятнышке беды и женского плача… Лейтенант не выдержал, вздохнул, замерил пальцами расстояние от границы до Кашицы. Выходило примерно сто восемьдесят километров – вон сколько они отмахали, отступая в глубину нашей страны. У Чердынцева под глазом задёргалась какая-то нервная жилка, и он медленным аккуратным движением сложил карту.
– И далеко мы откатились от заставы, товарищ лейтенант? – спросил маленький солдат.
– Километров сто восемьдесят – двести.
– Далеко, – маленький солдат ещё раз вздохнул. – И немцы, гады, тоже продвинулись далеко – даже пушек не слышно. Ни наших, ни ихних.
Через несколько минут, испив речной водицы и набрав её во фляжки, двинулись дальше.
– Надо бы перекусить, товарищ лейтенант, – прокричал, с трудом одолевая стук моторов, маленький солдат, – с утра ведь ничего не ели.
– В лесу, всё в лесу, – Чердынцев ткнул рукой в пространство, – увидим подходящее место и позавтракаем.
– Не только завтрак – обед уже давно прошёл…
Лес был тих, угрюм, птичьи голоса в нём почти не звучали, словно бы птицы поняли наконец – началась война, не до пения сейчас. Опушка была пустынна, на дороге виднелись несколько машинных следов, но наши это были следы или не наши – не разобрать. Гусеничных отпечатков не было – значит, ни танки, ни вездеходы тут не появлялись. Чердынцев озабоченно промокнул ладонью лоб.
– Ну чего, товарищ лейтенант, завтракать будем? – нетерпеливо проговорил маленький боец.
– Погоди, – отмахнулся от него лейтенант, – не мельтеши! Дай разобраться, что к чему. Не то прихлопнут нас тут с тобой, как двух тараканов.
– Зато позавтракать успеем.
– Один хрен, Ломоносов, конец будет печальным – что с набитым животом, что с пустым…
Лейтенант ещё раз изучил следы, послушал тишину (что-то ему в ней не нравилось), обвёл жёсткими прищуренными глазами кусты, деревья, словно бы хотел найти в них что-то опасное для людей, ничего не нашёл и вновь завёл заглохший мотор мотоцикла. Прав маленький солдат – далеко откатились наши, даже орудийного грохота не слышно, вместо ударов пушек – унизительная тишина. Чердынцев ощутил, как что-то жёсткое, горячее обжало ему шею, сделалось нечем дышать, и он закашлялся. Ну хотя бы где-нибудь громыхнуло, какая-либо слабенькая пушчонка знак подала, они бы тогда с маленьким солдатом знали, что сопротивление фрицам существует…
