Юрий Коротков - Девятая рота
— Ну и слава богу! — откликнулся Афанасий. — А то Владивосток вон уже с вечера в дровах! — кивнул он на мертвецки спящего с ботинками на подушке бойца.
— Чугун! Компот-то зажилил?
— Чо сразу — зажилил? — буркнул тот. — Забыл просто.
— Ага, забыл! Втихаря под одеялом сожрать хотел!
Чугун выставил на стол трехлитровую жестяную банку персикового компота.
Распахнулась дверь, вошел Бекбулатов с рюкзаком за плечами.
— Пиночет! — Пацаны бросились обнимать его. — Захады, дарагой, гостем будищ!
— Какой гости! — мрачно сказал тот. — Койка где свободная? — Он сбросил рюкзак. — Меня к вам сослали.
— Да ты чо? За что?
— Чмырю одному зубы обломал. — Он показал здоровенный, содранный до крови кулак. — Говорит — чавкаешь, как свинья! Слушай, у нас свинья — грязное животное! Мусульмане свинью не едят даже! У нас убьют за такие слова!
— Опять вместе! — засмеялся Лютый. — Знакомься: это Афанасий, Курбаши — медицина, Хохол…
— Кому — Хохол, а кому — товарищ сержант! — ответил Хохол, приглядываясь к новичку.
— Да ладно тебе, Серега! Это ж наш пацан, дыгаловский! — Воробей обнял Пиночета.
— Мужики! Горбач уже говорит! — Кто-то врубил на полную громкость магнитолу. Сквозь шум и треск донесся голос Горбачева, поздравляющего советский народ с Новым 1989 годом.
Пацаны кинулись к сголу, торопливо разлили из канистры брагу и замерли, подняв жестяные кружки. Над Красной площадью ударили куранты.
— …десять… одиннадцать… двенадцать! Ура-а-а! — заорали они, чокаясь. — С Новым годом, братва! Дем-бельский год, пацаны!
Дальневосточник приподнял голову, слабо протянул было руку — и снова упал лицом в одеяло.
— И сразу — вторую! — скомандовал Хохол. Молча встал, следом замолчали и поднялись остальные. — За Самылу. За Стаса. За Ваську Балашова, Никиту, Потапа, Лысого, Коляныча… За всех, кто не дожил… Десант, вперед!
Они выпили, не чокаясь. Сели, закусили.
— А земляк-то правду сказал — заговоренный! — достал Лютый из-за ворота амулет, глянул. — Шесть боевых — ни царапины!
— Не каркай! — оборвал Хохол. Оба торопливо постучали по дереву.
— Браги-то — на донышке, — качнул кто-то канистру.
— Чо, у Помидора не могли достать? У него штук десять таких стоит.
— Ага, допросишься у него. Жопой на них сидит, насиживает…
— Погоди, — сообразил вдруг Лютый. — Пиночет! А? Неужели пустой?
— Обижаешь, да? — улыбаясь, развел тот руками и под восторженный гул выудил из глубины рюкзака пакет с травой. Тотчас разорвали газету, и косяк пошел по кругу.
— А теперь наливай! — сказал Джоконда. — За тех, кто не с нами!
— Пили уже.
— Еще нет, — загадочно сказал Джоконда. Он достал из своей тумбочки пухлый альбом и уронил на стол, так что подпрыгнули кружки.
Парни сгрудились за его спиной. Джоконда открыл первую страницу, плотно заклеенную девичьими фотографиями — ровесницы со всех краев огромной страны, в фас и вполоборота, со старательной улыбкой в объектив или томным взглядом из-под накрашенных ресниц, с накрученными белыми локонами или короткой черной челкой, красивые и попроще.
Пацаны молча разглядывали своих бывших любимых.
— Стасова девка, — указал Лютый. — Первая… И он первый у нас… Хоть на похороны-то пришла, сучка?
— Это Рябы…
— А эта, зубастая?
— Это Сашкина, со второй роты.
— Афанасий!.. — Хохол постучал пальцем по фотке.
— Вижу, не слепой, — хмуро ответил тот. — На свою вон любуйся.
— Твоя, Лютый.
— Замуж уже вышла, пацаны писали. — Лютый тоскливо смотрел на фотографию. — Вернусь — в общагу сразу не пойду, на вокзале перекантуюсь, дождусь, пока с работы пойдет, со своим под ручку… И навстречу. Вот так… — Он провел ладонью по медалям. — И не оглянусь даже! Пусть хоть в ноги кидается!.. Дай! — Он забрал косяк у Джоконды и затянулся, отвернувшись.
— Погоди. — Хохол оглядел ребят. — А кого еще ждут-то?
— Меня вроде, — неуверенно сказал кто-то. — Не пишет только давно…
— А у меня нет никого, — сказал Пиночет. — У нас нельзя, пока не отслужишь.
— У Чугуна вон жена, ей положено.
— А я знаю — ждет, нет? — сказал Чугун. — Письма как под копирку. Погода, все здоровы. Как по приговору пишет… Я телеграмму-то не дам, так нагряну. Ох, если застукаю!.. — Он заиграл желваками. — Убью суку! Пускай сажают. На зоне не страшней, чем тут.
— Воробья ждет.
— Ну, Оля — это святое! — насмешливо сказал Джоконда. — Если Оля бросит — мир перевернется! Значит, нет правды в этой жизни!
— Да ладно, хватит, — смущенно буркнул Воробей.
— Нет, пацаны, только одна есть на свете! Не бросит и не забудет! — Афанасий поцеловал фотографию Белоснежки на последней странице.
— За Белоснежку, пацаны! — заорал Хохол. Все засмеялись, потянулись чокаться. Кто то покрутил ручку приемника и нашел забойную музыку.
Только Воробей по прежнему разглядывал альбом.
— А знаете, что я подумал? — вдруг удивленно сказал он. — Мы здесь, а они — все! каждая! — вот сейчас, вот в эту самую минуту, — показал он на часы, — тоже сидят за столом, с кем-то рядом, танцуют, смеются…
— А мы что, плачем? — весело крикнул Хохол. Он выскочил на середину казармы, врубил магнитофон на полную катушку и начал танцевать, двигая бедрами в такт музыке вперед-назад. И все тотчас радостно подхватили похабный танец: вот так! и еще вот так! а еще вот этак! Потом Хохол, извиваясь в бешеном ритме, протянул руку и легонько ткнул кулаком Афанасия. Тот задергался в смертных муках, зажав невидимую рану и оседая, потом, выставив пальцы, дал очередь в Лютого. Тот увернулся, показал, как пули просвистели мимо, выдернул зубами воображаемую чеку и бросил гранату. Воробей, хохоча, выхватил невидимый штык и пошел на Чугуна врукопашную — и начался какой-то немыслимый, дикий танец войны, по-детски смешной и по-солдатски грубый, с зажатым в зубах косяком, под топот тяжелых ботинок и хрип выворачивающихся наизнанку динамиков. Даже пьяный дальневосточник сполз с кровати, покачиваясь, и присоединился. Джоконда припер откуда-то размочаленный прикладами брезентовый манекен с нарисованной на груди мишенью и танцевал с ним танго, то эффектно бросая его на руку, то прижимая щекой к щеке.
— Атас!! — заорал, влетая в казарму, боец. — Командир полка!
В одно мгновение пацаны вырубили музыку, разогнали руками дым, сунули канистру с брагой под кровать, выставили на середину стола персиковый компот и чинно сели, сложив руки, с трудом переводя дыхание, красные и взлохмаченные.
В тишине вошел комполка со свитой штабных. Все вскочили из-за стола, одергивая форму.
— Смирно! — гаркнул Хохол и строевым шагом двинулся навстречу. — Товарищ полковник! Второй взвод девятой роты…
— Отставить, сержант, — махнул рукой тот. — Ну, штрафники… — с улыбкой оглядел он притихших пацанов. — Поздравляю с Новым годом!
— Спасибо, товарищ полковник! И вас тоже, товарищ полковник!
— Что, за стол не зовете?
— Садитесь, товарищ полковник! — Хохол подвинул табурет, торопливо смахнул мусор со стола.
— Вот это галерея! — Полковник провел взглядом по медалям. — Тут замполит посчитал — в девятой роте больше медалей, чем в любой образцово-показательной.
— И три Героя еще!
— Думаю, не последние, — сказал полковник. — Ну что, наливайте!
Хохол налил ему компота из банки. Полковник попробовал на вкус — и выплеснул в свободную миску.
— Я что, дверью ошибся? — спросил он. — Я сказал — наливайте!
Пацаны переглянулись. Афанасий, вытащил из-под кровати канистру и разлил брагу. Полковник понюхал кружку и улыбнулся.
— Вот это другое дело. Массандра!.. — Он помолчал. Пацаны напряженно ждали, глядя на него. — Что мы делаем здесь, в этой стране? За тридевять земель от дома, от своих любимых… — негромко заговорил он. — Нужны мы здесь или нет? Это не нам решать. Мы солдаты — и вы, и я. И мы выполняем приказ… Есть большая война — одна на всех. И есть маленькая война — она у каждого своя. Когда ты лежишь в цепи на огневой или идешь врукопашную — ты воюешь не со всей армией, перед тобой один, два, три противника — и это твоя война, ты должен победить, не отступить, выжить сам и не подставить того, кто рядом с тобой. И если каждый выиграет свою маленькую войну — из этого сложится одна большая победа. Только так! — Он поднял кружку. — Я пью за вас. Я горжусь вами, ребята!
Пацаны грянули «ура», потянулись чокаться. Полковник встал.
— Ну, не буду мешать. Празднуйте, только не увлекайтесь. — Он кивнул на клюющего носом дальневосточника. — Скоро на боевые.
В этот момент за окном бухнул глухой разрыв, тут же другой, третий. Где-то посыпались разбитые стекла, донесся крик. Пацаны вскочили, прислушиваясь.
— Налет, что ли?
