Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион
— Брось, Сашка, свой это, от Петра Стеценки, с фронту, — взял его за рукав Алеша.
— Отчего же погон-то не снял, коли свой? За звездочку держитесь?
— Ну, чего пристал? — сказала Люба. — Проходи, садись, не в погоне дело.
— А может, он мой глаз колет, — не угомонился солдат. Он опять дурашливо схватился за голову. — Не терплю офицерского духу — такой я особенный.
Видно было, что дурачится он для того только, чтобы оттянуть время и успокоиться. Не снести ему в этот вечер здесь, на Выборгской, золотые офицерские дорожки. Наверное, Кольцов оскорбился бы, Горелов тоже.
— Могу вам подарить эти дорожки, — сказал Андрей, не вставая. — Мне они никогда не доставляли радости.
— Так мы их ножичком, — засмеялся солдат и полез под шинель в карман.
— Нет, Сашка, это уж дудки, — сказала Люба. — Если на то пошло, так я ножничками. Можно? — спросила она Андрея.
Андрей кивнул головой.
Люба, смеясь в лицо Андрею, аккуратно срезала мягкую дорожку погона, потом другую. Теперь только золотая шерстка осталась у края рукава, обнаруживая, что здесь когда-то был пришит царский символический погон.
— Ну, я как рада! — засмеялась Люба. — И Петруша обрадуется… А я-то все думаю, как вы домой пойдете.
— А вам далеко? — спросил матрос, усаживаясь в шинели на кушетку.
— На Невский.
— Ну так не больно бы вы добрались. На мостах патрули… Чего доброго, не пропустят. А трамваи давно в парк пошли.
— Вот так штука! — сказал раздумчиво Андрей.
— А вы оставайтесь, утром на грузовике вас доставим, — предложил Алеша. — А то, может, вместе Зимний брать пойдем. Или телефон, или еще чего.
— А евангелист ваш где? — спросил Кикин.
— Спать пошел в большом неудовольствии, — засмеялся Алеша.
Пришельцы внесли в комнату шум улицы. Оба были рослые, широкоплечие. Казалось, руки у них долго были связаны, а теперь вырвались на волю, и им тесно в этой людной комнате с низким потолком.
— Ну и народ прет туда через Неву, прямо мильен, — говорил матрос.
— Видимо-невидимо.
— А ружей… Пулеметы тащат.
— Неужели все с фронта?
— Всякие есть.
— И стрелять будете? — спросила мать со страхом в глазах.
— Непременно, мамаша.
— И они стрелять будут? — беспокойно спрашивала старуха.
— Не, они разучились, — смеялся Сашка. — Теперь наш черед.
Он подошел к стене, сорвал гитару и забренчал на струнах весело.
Старик Васильев поглядел на него неодобрительно.
— Да ты не серчай, Иван Васильевич. Что ж нам, плакать прикажешь?
— Сурьезности в тебе нету. А момент сурьезный.
— Чего сурьезнее! Временное завтра скинем. Посидели — и будет…
— Чего орешь-то?
— Чего же не орать? В газетах было. Теперь все одно назад не подадимся. Хоть отбой дай, не выйдет. Все равно народ сам на дворец кинется. Как мышей всех подавят. Хуже будет.
Андрея положили на кушетке в столовой. Квартирка затихла не сразу, и еще резче обозначился нестихающий шум улицы. Иногда веселый свист прорезывал гул голосов, иногда вздрагивали стекла в оконницах — проезжал грузовик, и тусклые пятна света пробегали по потолку и по верхушкам стен… На полу тихо похрапывали Сашка и матрос. Мысли шли спутанные, разорванные. Они отбивали сон и рушили ощущение времени. Весь дом спал. Как будто не этим ребятам, а ему, Андрею, предстояло вступить завтра в бой…
Хозяйка завозилась в кухоньке уже с пяти. В шесть лили чай и на автомобильный гудок выбежали на улицу. Автомобиль, набитый людьми, понесся через мост, по набережной, прямо к дворцу.
— Слезешь? — крикнул Алеша на съезде моста.
— Поеду с вами, — серьезно сказал Андрей.
Заря едва пробивалась сквозь низкие облака, и широкой дорогой, серой и хмурой, неслась к морю Нева. Еще курились ночные костры. Люди кутались в шинельки, прижимали к телу винтовки. Смотрели на грузовик весело, перекрикивались, стреляли махорку. На петроградских улицах раскинулся бивуак. Казалось, вот-вот издали, как стон земли, донесется гул орудия, и за домами, как за лесом, побежит пулеметная трескучая дорожка…
Заставы густо стояли у Летнего сада, у моста через Фонтанку, у Троицкого моста. По Марсову сонно бродили люди. Переулком свернули на Миллионную и стали у моста перед Эрмитажем. Кое-где у ворот валялись выломанные двери, вывески, бочки. Может быть, готовились строить баррикады, но раздумали. Широкая полоса у самого Зимнего была пуста. Только у штабелей дров, которые черным валом вытянулись перед фасадом дворца, копошились люди. У Россовой колонны, тесно прижавшись к цоколю, стояли, вскинув винтовки на руку, две фигуры. А дальше опять было пусто. Но в выходах на Адмиралтейский, на Дворцовый мост, на Морскую чернело от людей. Казалось, это глядели на дворец не улицы, а жерла не виданных еще пушек, которые готовы выстрелить в него вооруженной толпой. Во дворце кое-где были открыты окна верхних этажей. Вероятно, они служили бойницами для защитников.
У дворца стояли часами. Ноги стыли на мокрой октябрьской стуже. Грелись у костров. Здесь были веселые и суровые, балагуры и молчальники, но все глядели бодро. Здесь не томились надеждой на случайный отказ какого-то неведомого начальства от атаки. Приказа об отступлении не приняли бы, ему бы не повиновались. Нельзя было понять, кто здесь командиры, но порядок в передвижениях соблюдался образцовый. Иногда подлетали, шипя на тормозах, легковые автомобили. Штатские и военные проверяли патрули, беседовали с матросами и красногвардейцами. Успокаивали нетерпеливых и уносились дальше. Один такой, с узким лицом, острой бородкой, трепаной шевелюрой, совсем не командирского вида, поговорил с Иваном Васильевым, и тот сразу скомандовал своему отряду: «На грузовик!» Рабочие и солдаты, стуча винтовками, полезли на высокую машину. За ними и Андрей. Шофер в кожаной куртке решительно крутнул мотор.
Грузовик запыхтел, тяжело заезжая на тротуары, повернул, вылетел через переулок на Мойку и помчался по набережной к Невскому.
— Назначили нас к Варшавскому, — кричал, рискуя прикусить язык, Алеша. Держась обеими руками, он сидел на откидной боковине рядом с Андреем. — От Гатчины Керенского ждут с фронтовиками. Может быть, это почище дворца будет.
У Невского — остановка. На Полицейский мост от Адмиралтейства взбирается легкая батарея. Ездовые, номера на ящиках — всё аккуратные, затянутые фигурки. Но лица батарейцев приниженные, затихшие. Батарейцы не знают, куда смотреть, и глядят в упор на конские зады, на торцы панелей. На тротуарах толпа. По бокам бегут двумя шеренгами матросы с винтовками наперевес.
— Юнкеришек захватили! — орет Сашка. — Ясно. Наверное, к Зимнему прорывались.
— Ай да мы! — взмахнул руками Алеша. — Куда их, землячок? — крикнул он матросу, запутавшемуся в толпе.
— К Смольному волокём, а там что скажут. Хоть к Исусу.
— Ах, боже мой! — воскликнула какая-то дама. Мужчина крепко и недовольно взял ее под руку.
У лафета последнего орудия ехал юнкер Васильевский. Пустая кобура не была даже застегнута. У ворота шинели был сорван крючок. Он узнал Андрея и отвернулся.
Батарея прошла, и автомобиль понесся дальше по правому берегу Мойки.
У почтамта толпа запрудила все переулки.
— Ну как там? — крикнул Алеша солдатам.
— Не то взяли, не то нет… — ответил один из ближних. — А вы куда же?
— А мы Керенского поймали. Вот тут в мешке, на дне, — трепался Алеша, показывая на пулемет под брезентом.
— Ну? Брешешь… — раскрыл рот солдатик. — Самого?
— А ты догони, покажем, — кричал, подпрыгивая на ухабах, Алеша.
У Варшавского стали.
Иван поманил Сашку и стал что-то шептать ему на ухо. Сашка послушно кивал головой.
— Вы бы тоже смотались с ним в Смольный, — сказал Иван Андрею. — Там бы заявили в Революционный военный комитет, что хотите с нами. И дело вам настоящее дадут, и бумагу… А то так, гостем, нескладно выходит.
Андрей растерялся.
— И верно! — крикнул с машины Алешка. — А мы тут проболтаемся… В случае чего опять на квартиру…
— Ну, пошли, ваше благородие, — сверкнул глазами Сашка. — А то дел у меня туча! — Гремя патронами, он спрыгнул с высокого тротуара и зашагал к трамваю. Андрей рядом с ним повис на подножке.
На углу Невского и Садовой Сашка бегом устремился к остановке трамвая. Здесь, рассекая толпу, Андрей заметил двух дам в нарядных шубках и офицера в форме гвардейского полка. Одна из дам повернула лицо в его сторону. Это была Елена. Он скорее почувствовал, чем увидел ее. Метнулся было назад, но вереница извозчиков уже разделила их.
— Ты не чухайся, парень, гляди, двенадцатый идет! — кричал Сашка и тянул его за рукав. Андрей поспешил вслед за ним в вагон. С площадки на ходу он опять увидел обеих дам. Елена стояла теперь под часами Публичной библиотеки и смотрела вслед трамваю, не обращая внимания на спутников, которые прошли дальше и теперь ожидали ее у решетки сада.
