Андрей Геращенко - Учебка. Армейский роман.
— А… А в какой он палате?
— А мы не знаем — мы в первый раз к нему пришли, — пояснил Антон.
— Не знают они… А кто за вас должен знать? Делать мне больше нечего, кроме, как какого-то «духа» ходить искать!
— Он вообще-то уже «свисток», — шепнул Игорь на ухо Тую, но вслух говорить не стал, чтобы не раздражать фельдшера.
— А чего вы так поздно притащились? Не могли вообще среди ночи заявиться?!
— У нас очень мало свободного времени — только после ужина и можем. Товарищ сержант, позовите его, пожалуйста, — еще раз попросил Антон.
Умышленная ошибка в звании и уважительный тон Лупьяненко понравились фельдшеру, который был всего на призыв старше курсантов и он согласился:
— Ладно. А как его фамилия?
— Доброхотов.
— Ждите — сейчас позову.
Фельдшер ушел наверх, а курсанты присели на стулья, на которых обычно больные дожидались приема у врача.
Минуты через три появился Доброхотов. Он был одет в короткие, едва доходившие ему до щиколоток синие больничные штаны и такую же синюю и короткую пижму. Короткая одежда выпячивала напоказ худобу Доброхотова настолько, что можно было даже уловить некоторое сходство между ним и Алексеевым.
— Привет? Что это вы тут делаете? — удивленно спросил Доброхотов.
— Ясное дело, что не стулья носим! К тебе в гости пришли, — немного грубовато, но тепло ответил Лупьяненко.
— Привет. Ну, как ты тут? — вступил в разговор Игорь.
— О, и Тищенко здесь! Спасибо, что пришли. А я потихоньку болею, но скоро должны выписать.
— Как твои ноги — затянулись? — сочувственно поинтересовался Туй.
— Почти, — ответил Доброхотов и, вытащив ногу из тапка, продемонстрировал уже затянувшиеся многочисленные шрамы от мозолей.
— И как это тебя угораздило? — удивился Игорь.
— Помнишь — на той неделе марш-бросок был?
— Ну.
— А я еще накануне в умывальнике в обед перед строевой в сапог воды набрал, вот и натер ногу. Мне бы надо было не бежать, а с тобой и Сашиным остаться…
— Так зачем же побежал?
— Сержант тебя вечно шлангом обзывает. Я подумал, что он и мне так скажет, и не решился подойти, — пояснил Доброхотов.
— Не захотел, чтобы шлангом называли, зато в санчасть угодил! — с легким раздражением сказал Игорь.
Тищенко не понравилось высказывание Доброхотова, которое он счел для себя немного оскорбительным.
— Кстати, Тищенко, а где твои очки? Снял?
— Плакали мои очки — их Коршун разбил.
— Коршун? Как же это получилось? — Доброхотову было скучно в санчасти, и он был рад любой взводной новости.
Курсанты наперебой принялись рассказывать своему товарищу про валку деревьев и последующие «гладиаторские» бои.
— Как же ты теперь будешь? — спросил у Игоря Доброхотов.
— Да уж как-нибудь. Завтра, может, вообще в госпиталь уеду. Там тогда и очки сделаю.
— А с кем ты в госпиталь собрался?
— С Вакуличем. Он, вроде бы, должен уже завтра появиться.
— Ты в этом уверен?
— Мне так Жолнерович вчера сказал, когда я приходил. А что? — забеспокоился Игорь.
— Вакулича завтра может и не быть. Сегодня Жолнерович в разговоре с Румкиным чуть ли не матом его крыл — говорил, что с сегодняшнего дня Вакулич опять себе командировку у Томченко выбил.
— Надолго?
— Вроде бы говорили, что на две недели…
— Черт — что же мне теперь делать?! — спросил Игорь.
— А что ты хочешь — очки сделать? — спросил Доброхотов.
— Нет. Меня должны в госпиталь на обследование положить. Прямо завтра могли бы, если бы этот козел не уехал!
— Так тебя уже положить должны?
— Ну да…
— Тогда слушай сюда: сегодня Жолнерович двух курсантов из третьей роты вместо Вакулича в госпиталь возил. Им тоже надо было ложиться. Хоть он и ругался, что больше за Вакулича делать работу не собирается, ты все же попробуй к нему завтра подойти — может, что-нибудь и получится? — посоветовал Доброхотов.
— У них, наверное, число госпитализации стояло, а меня ведь в любой день можно везти — скорее всего, Жолнерович не захочет и скажет, чтобы я Вакулича дожидался, — неуверенно покачал головой Игорь.
— Попытка — не пытка! Подойди, а там видно будет. Я здесь одно понял — если сам не пошевелишься, никто о твоем здоровье не позаботится. А если ты все время мямлить будешь — просидишь здесь до самого выпуска! И так уже октябрь начался. Так что бери завтра Жолнеровича за рога! — решительно сказал Доброхотов.
Пока Лупьяненко и Туй рассказывали Доброхотову последние взводные и ротные новости, Тищенко, откинувшись спиной на холодную стену, размышлял над полученным советом. «В сущности, Доброхотов прав — я ничего не потеряю в любом случае. Надо завтра обязательно подойти к Жолнеровичу, хотя, как пить дать, он меня прогонит и никуда одного не повезет. Вот если бы еще кого в госпиталь везли — у меня бы точно шанс появился. А вдруг Гришневич узнает, что Вакулич в командировке и никуда меня после завтрака не отпустит? А я вот что сделаю — скажу, что меня завтра везут ложить. Гришневич, конечно, меня с говном смешает, если я назад приду, и потом больше не отпустит. Но придется рискнуть. В крайнем случае, скажу, что число перепутал. Или, что, опять же, Вакулича неожиданно в командировку отправили и все отменили», — Игорю показалось, то он разработал неплохой план действий, сулящий при определенной доле везения успех.
— Эй, Тищенко! Ты что — уснул? — Туй толкнул Игоря в бок.
— А?
— Я говорю — ты уснул?
— Нет. Просто задумался.
— О манде задумался, товарищ солдат? — под общий смех спросил Лупьяненко.
— При чем тут это? Чего вы приколебались?!
— А того приколебались, что уже надо бежать в казарму — на часах без пяти девять! Можем на программу «Время» опоздать, — пояснил Лупьяненко.
— Так чего же мы тогда сидим — побежали! — встрепенулся Игорь.
Все засмеялись еще громче.
Быстро попрощавшись с Доброхотовым, курсанты помчались в казарму.
Оставалась всего одна минута, когда они, тяжело дыша, влетели в кубрик. Вся рота уже сидела перед телевизором.
— Где это вы были? — недовольно спросил Гришневич.
— Сапоги внизу чистили, — ответил Туй.
— А почему так тяжело дышите?
— Мы баловались, товарищ сержант, — быстро нашелся Лупьяненко.
— Балавались, тваю мать! Табе, Лупьяненка, ужэ баб давно пара щупать, а ты все балуешся! — Шорох был явно не в духе.
— Товарищ младший сержант, так ведь здесь нет баб! — не удержался Лупьяненко.
— Закрой рот, баец! — взорвался Шорох.
— Улетел смотреть программу «Время»! — рявкнул Гришневич.
Часа в два ночи Игорь проснулся от настойчивых толчков в плечо.
— Тищенко, Тищенко, просыпайся! Слышишь? — Лупьяненко уже начал терять терпение.
— У? Куда? — сквозь сон испуганно пробормотал Игорь и с грохотом вскочил с кровати.
Ему показалось, что объявили тревогу.
— Тише ты, придурок! — Антон испуганно оглянулся на койку Гришневича — не разбудил ли Тищенко сержанта.
Но там было все спокойно, а Игорь тем временем окончательно пришел в себя:
— Уже пойдем?
— Да. Ты, идиот, чуть сержанта не разбудил! Дал бы раз в пятак! — разозлился Лупьяненко.
— Да ладно тебе. Мне просто какой-то сон приснился, что тревога, — смущенно оправдывался Тищенко.
Все это началось еще с прошлого вторника. Тищенко и Лупьяненко купили в «чепке» две банки тертых яблок и булочки, но съесть не успели — надо было бежать на построение на обед. Пришлось на первое время спрятать все в тумбочке. Но всю среду еда простояла нетронутой — незаметно съесть ее было просто невозможно. Долго держать все в тумбочке было опасно — Игорь еще слишком хорошо помнил, как ел перед строем печенье. Тогда Лупьяненко предложил съесть яблоки ночью в сушилке, когда все сержанты будут спать. К тому же в сушилке, по мнению курсантов, можно было почти не опасаться случайного визита (курсанты совершенно упустили из виду, что там любит поспать дежурный по роте!). Ночное пиршество понравилось обоим, и они повторили его в ночь с четверга на пятницу, захватив с собой и Туя. Сегодня же ночное чревоугодничество обещало быть предельно роскошным — ко всем троим в выходные приезжали родители и привезли множество вкусных вещей, которые до поры, до времени с определенной долей риска хранились в вещмешках (их могли проверить в любой момент).
Стараясь как можно меньше шуметь, Тищенко вытащил из тумбочки заранее приготовленный пакет с провизией, а Лупьяненко, постоянно оглядываясь на спящего сержанта, пошел будить Туя. Вскоре все и всё были в сборе и курсанты, крадучись, отправились в сушилку.
Эта ночная процессия в одних трусах и майках с пакетом в руках показалась стоящему на тумбочке Петрову до того странной, что он открыл от удивления рот и, не мигая, удивленно смотрел на курсантов.
