Сергей Щербаков - Нет на земле твоего короля. Часть 1
Защита докторской была главным рубежом, преодоления которого Лика ждала с нетерпением. Ведь она согласилась не подавать на развод до защиты, не предполагала, что все так затянется. Иногда ей закрадывалась мысль, что Толик специально оттягивает, не хочет никаких решительных мер. Зачем ему жена, не принадлежащая ему ни душой, ни телом? Хотя, о теле он еще не знал. Наверняка, слухи дошли и до его ушей. Напрямую он никогда не спрашивал. Но и в спальню к ней не заходил.
Воскресные встречи становилось все мучительнее закачивать. Лика шла и искоса поглядывала на Мишу. Тоже, видать, нелегко ему все это дается.
Еще утром был такой веселый, что аж искрился. Она еще спросила, в чем причина веселья.
— Да вот связался вчера со Славкой, — улыбался Миша. — Подшутить решили с ним над одним знакомым парнем, моим бывшим одноклассником, Валеркой Герасимовым. Я на завод пошел работать, а Валерка после института на военную службу подался в ФСБ. Так вот, сидим мы вчера вечером у меня, кассеты гоняем, а тут звонок. Является Валерка собственной персоной, уже слегка поддатый. Говорит, что скучные такие, давайте, я домой сгоняю, банку домашнего вина притараню. Отвечаем живо, мы не против, дуй за винишком, продегустируем. Он умчался. Сидим ждем, час ждем, второй, третий…. Одним словом не дождались. Оказалось, он домой пришел и спать завалился, про нас забыл.
И Славка предложил, что за такие дела надо бы молодого лейтенантика наказать. Подумали и решили ему гневное письмо написать и приложить к нему майорский погон без звезды. Этот замурзанный погон «с пушками» у меня еще с детства неизвестно откуда в барахле с инструментами завалялся. Одним словом, написали письмо и вместе с погоном отправили ему бандеролькой. Вот почитай, чего наваяли, — Миша протянул Лике копию письма.
г. N-бург
июль 1998
12-ое число
Милостивый государь!
В России следуют правилам чести так же строго, как и везде.
Господин Хорунжий, Вы, соизволили сыграть с нами, особами, приближенными к государю-императору, злую шутку. Подобные оскорбления в высшем свете смываются только кровью. Но, учитывая Вашу молодость, Вашу преданность нашему общему делу, Ваши неоценимые военные заслуги перед фатерландом, Ваше усердие на службе, мы, благодаря нашему благородству, нордическому характеру и высокому человеколюбию, с зубовным скрежетом в сердцах прощаем Вам, как говорят французы «фо па» (гнусную выходку). И сменяем свой жуткий, но справедливый гнев на милость.
Мы не будем швырять лайковую перчатку Вам в лицо, т. к. Вы его потеряли; мы не будем на рассвете ждать Вас с секундантами у Гнилого оврага, так как Вы можете подхватить насморк; мы не будем с Вашего фамильного герба срывать рыцарские регалии, т. к. это займет слишком много драгоценного времени.
В назидание на будущее, дабы Вы не заставляли страдать благородных кавалеров в ожидании домашнего бургундского, Вам присваивается внеочередное звание майора мортирных войск со снятием золотой звезды.
С отменным почтением и преданностью честь имеем быть Вашего высокоблагородия покорнейшими слугами
Кавалер орденов Св. Варфоломея, героя-мученика Св. Кондратия и Егория III степени, шевалье Мишель де Тихонье Штаб-офицер драгунского полка его Императорского величества, барон Слав фон Зайцми.— Ну, как тебе?
— Вот вы неугомонные. И хватает же у Славки времени на такую чепуху.
— И не говори. Но ведь юморной, зараза, и фантазия у него — на десятерых хватит.
— И что думаешь — этот ваш Валера среагирует на письмо?
— Одно знаю точно — запомнит надолго.
Лика прижалась к его плечу. Удается же ему жить, не загружая голову чересчур сложными лабиринтами переживаний. Он живет жизнь такой, какой она приходит каждый день. Он радуется шутке так же, как радуется хорошей погоде. Он еще такой ребенок, и тем больше щемящей нежности к нему расцветало в ее душе.
— А как твой английский? Хоть один урок прошел из того учебника, что я тебе дала?
— Ну-у-у…
— Что ну-у-у? Не открывал даже?
— Понимаешь… Всякие там, паст пёфик, паст индэфенит, какой-то континиус! Голову сломаешь!
— Да, налицо богатейшие познания английского языка.
Она запрокинула голову и прищурилась на солнце. Укоряет его, а самой не настолько ведь и важно — знает он английский или нет. Что изменится в нем, как в человеке, от этого знания? Расширит свои горизонты, да, но для нее, для женщины по имени Лика, тепло его тела не зависит от того, сколько слов он выучил за неделю. Он принадлежал ей, она ему. И они оба — яркому солнцу, слепящему ей глаза.
— Ну, что я виноват, что ли, — пытался оправдываться Мишка. — Ну не получается у меня, не запоминаю я этих времен и прочих там, неправильных глаголов.
— Захотел бы, выучил. Лень — матушка. Что можно еще сказать.
— Зато я в технике здорово рублю. Лучше меня в отделе никто в электрических схемах не разбирается, если, конечно, не брать в расчет Федора Федоровича. А ради тебя не то, что инглиш, китайский выучу и буду тебе перед сном цитировать «великого кормчего» или Конфуция.
— Ну, и болтун же ты, Мишка! Лучше скажи, что мы сегодня делаем?
— Сегодня едем ко мне! Территория свободна!
С вопроса «куда пойдем» начиналась каждая их воскресная встреча. Иногда Мишины друзья выручали и давали ему ключи, если уезжали куда-нибудь, иногда его квартира пустовала, если мать с сестрой отлучались. Но так случалось далеко не всегда, и порой им приходилось просто шататься по городу или сидеть в парке, прижавшись друг к другу и томясь от обуревавших эмоций. Сегодня, можно сказать, выпал счастливый день. Лика не сетовала и не злилась, когда пойти было некуда — что же поделаешь, если их любви приходится переживать не самый легкий путь. Но если можно было расслабиться и прижаться к его телу, не оглядываясь на прохожих, не думая о мнении посторонних любопытных, если можно было впустить в себя такое долгожданное тепло и замереть от счастья, разомлев в его руках, если можно было поддаться счастью уединения, то тут Лика не скрывала радости.
Они направлялись к его дому, перекидываясь шутками, не замечая никого вокруг. Неожиданно к ним наперерез бросился подвыпивший, с растрепанной светло-рыжей шевелюрой мужчина в треснувших очках. Вид у него был совершенно расхристанный. Помятая физиономия при этом излучала счастье.
— Аа, Миша! Здарова! — пьяный полез к Мише с пылкими объятиями. — Только ты меня понимаешь, Миша. Представляешь, я снова маму сегодня во сне видел. Вот так прямо, как тебя. Бедную нашу маму… Она плакала. И Пашку, братишку…
— Дядь Лень, может на сегодня уже хватит? Идите домой, а то еще чего доброго опять в милицию попадете.
— Миша, я тебя, знаешь, за что люблю? Ну, вот скажи, знаешь? Знаешь за что?
— Ну, за что, дядь Лень?
— Ты мировой парень, вот! Настоящий друг! Прости меня, распоследнего алкаша! Да, я такой растакой, пью как последняя скотина. Думаешь, мне самому непротивно? Еще как противно! Но их не вернешь! Понимаешь? Не вернешь…
— Лика, подожди, я сейчас переговорю, — Миша с пьяньчугой отошли к небольшому фонтанчику, который украшал сквер недалеко от его дома. Лика присела на край скамейки рядом с дородной пожилой женщиной в летней шляпе, которая держала на руках крохотную дрожащую собачку с большими выпуклыми глазами. Женщина внимательно разглядывала Лику. Лика же, ежась под ее взглядом, гадала, почему незнакомке так интересна ее особа.
Общение Миши с растрепанным мужиком затянулось. Наконец, после долгих прощаний со знакомым, Миша вернулся и присел рядом.
— Кто это?
— Наш сосед напротив. Дядя Леня, Северцев, физик.
— Что ему от тебя надо?
— Чего надо? Выпить!
— Алкаш, да?
— Да, можно сказать, что да. Темный алкаш. А ведь был замечательным физиком, на него возлагали большие надежды, мог бы стать известным ученым. Но судьба, видишь, как распорядилась. Они с братом-близнецом учились на физмате, когда началась война в Афганистане. Пашка у них, мне мама рассказывала, вообще шебутной был, вечно в какие-то истории попадал. Вдруг ни с того ни сего из-за девчонки, из-за какой-то там шалавы, бросил учебу на втором курсе и загремел в армию, попал в Афган. А через некоторое время, представляешь, привозят его оттуда в «цинке». Тетя Даша в слезы, у отца — обширный инфаркт. Была замечательная крепкая семья, и на тебе! А через пару месяцев неожиданно приходит письмо из Ташкента, из госпиталя. Жив! Оказывается, тяжело ранен. Весь заштопанный, в коме находился долгое время. А по ошибке останки другого парня в «цинке» привезли, похоронили, который подорвался с ним на фугасе. Вернулся израненный домой, отца нет — умер, мать от выплаканных слез вся больная. И сломалось что-то в нем, будто пружина в часовом механизме, раньше был веселым улыбчивым парнем, а вернулся злым, агрессивным, с угрюмым мертвым взглядом. И понеслось — пьянки, драки с мордобитием, ночевки в милиции. Тетя Даша не вынесла постоянных переживаний, умерла. А через полгода и Паша отправился вслед за несчастной матерью, утонул пьяным в озере. Вот и остался дядя Толя из всей дружной семьи на свете один. Тоже запил, покатился под откос. Кандидатскую диссертацию по пьяни в автобусе потерял; жена не выдержала, ушла, слава богу, детей у них не было, меньше покалеченных судеб. Из университета с кафедры выперли, все промотал, опустился, дальше уж некуда.
