Михаил Авдеев - У самого Черного моря
– Костя, а Костя! – задыхаясь от волнения, окликнул он соседа, Костю-минера, пострадавшего при разборке первой, сброшенной немцами на парашюте морской магнитной мины новой конструкции. – Не спишь?
– Не спится, – отозвался Костя.
– Я буду летать, Костя? Костя промолчал.
– Не веришь? Ногу бы только отвоевать у врачей.
– Как же ты, Ваня, без ноги самолетом управлять будешь, – не стал лукавить Костя. – Машину разобьешь и сам угробишься. Да тебя и не пустят.
– Ничего ты, друг мой по несчастью, не смыслишь в этом…
* * *Утром старший лейтенант Минин и сержант Шевченко улетели в Одессу. Филатов и Колесников сели в самолеты дежурить. Мы четверкой летали на задание, вернулись без потерь. Готовились ко второму вылету. С севера пришли чьи-то «гуты» (истребители Миг-3), стали восьмеркой в круг, попросились принять. Едва осела после их посадки пыль, как взвилась красная ракета приказ дежурного паре на взлет. Тут же взревел мотор филатовского «яка» и Григорий прямо из капонира пошел на взлет. На разбеге он скосил глаза вправо и увидел над самой деревней девятку Ю-88 без прикрытия. «Юнкерсы» шли правым пеленгом на высоте около полутора тысяч метров курсом на Перекопский залив. Возможно летали бомбить Симферополь или специально подкрались с тыла, чтобы внезапно ударить по аэродрому.
Колесников пошел на взлет, когда Григорий уже оторвался от земли и, разогнав скорость, стремительно набирал высоту на пересечение курса «юнкерсов». Сотни глаз слелили за самолетом Филатова – с аэродрома, с деревни, с командного пункта авиагруппы. Ведомый только разворачивался, а Филатов уже, точно рассчитав траекторию своего сближения с противником, красиво подходил снизу к крайнему справа «юнкерсу». Какая-то секунда и бомбардировщик будет сбит. На виду у всех над северной частью аэродрома. Он еще летел, Филатов еще не стрелял, а все, затаив дыхание, ждали этого момента. И, уже предвосхищая событие, готовы были сорваться возгласы одобрения, как невесть откуда в хвосте Филатова появилась пара «мессершмиттов», и ведущий немец дал по Филатову короткую очередь на долю секунды раньше, чем Филатов мог ударить по «юнкерсу».
Машина Филатова круче взвилась вверх, проскочила сзади бомбардировщика, перевалилась через спину и отвесно с работающим мотором устремилась к земле. Можно было подумать, что Григорий применил тактику противника, уходя из-под внезапной атаки. Но немцы обычно имитировали падение, а Филатов, казалось, торопился вниз, чтобы быстрее соединиться со своим ведомым и броситься в бой вместе.
Летчики по привычке глянули на часы: 10.35. Через несколько секунд они поняли – Филатов не пикирует, а убит или тяжело ранен, потому что никто из них не пикирует отвесно.
Застонал от боли аэродром, застонал от бессилия помочь своему любимцу. Батько Ныч, вскочив на подножку санитарной машины, летел через летное поле к месту предполагаемого падения самолета. Параллельно, вздымая пыль, мчались на стартере мы с инженером Докуниным и несколько вскочивших на ходу в кузов летчиков и механиков. Остальные, кто мог оставить стоянку, бежали напрямик.
Самолет Филатова упал за северной границей аэродрома и разлетелся на куски, подняв столб пыли. «Юнкерсы» и «мессершмитты» ушли. Над погибшим товарищем кружил одинокий «Як».
В стороне от мотора, зарывшегося в раскаленную землю лежал на спине Филатов. Целый, ни единой царапины, будто прилег на выгоревшую за лето траву и уснул. Военфельдшер быстро отстегнула парашютные лямки, распахнула на Григории китель: на тельняшке ни капли крови. Комиссар, инженер, мы все, кто добежали, обнажили головы, стояли молча, у многих навернулись слезы.
– Наверное, о землю убился, – сказал кто-то дрогнувшим голосом.
Фельдшер перевернула Филатова. На спине, между лопатками зияла крупная окровавленная дыра. Сержант Бугаев нашел бронеспинку. Она была пробита снарядом на вылет.
– В груди разорвался, – заключила фельдшер. И совсем тихо добавила: – Мгновенная смерть…
Тело Филатова отвезли в деревню. Я повел остатки эскадрильи на прикрытие Ишуньских позиций. Адъютант послал в штабы Фрайдорфской авиагруппы и полка срочное донесение:
«15.10.41 в 10.35 один Як-1 5 АЭ 32 АП летчик Филатов был сбит истребителем противника при отражении воздушного налета. Самолет разбился, летчик погиб».
Похоронить лейтенанта Филатова в этот день не пришлось. Летали еще несколько раз на задание. Летали злые и дрались, как звери. С последнего задания вернулись в сумерках. Никому не хотелось ехать в деревню, не хотелось видеть Григория мертвым. На ночь гроб поставили в общежитии летчиков на две табуретки против двухъярусных нар, где последнюю ночь лежала постель и Григория Филатова. До утра почти никто не сомкнул глаз, тихо говорили о погибшем. А на рассвете летчики попрощались с ним и уехали на аэродром.
– Прости, дорогой, что не сможем проводить тебя в последний путь, – казалось шептал каждый, кто нагибался и целовал Филатова в холодный лоб. – Прощай, Гриша.
* * *Днем, окрыленный своим открытием, Любимов уснул. Сквозь дрему услышал знакомые голоса:
– Попробуй найти их. Все в бинтах, рядом стоять будешь и не узнаешь…
– Сестрица, тут где-то наши летчики Любимов и Овсянников?
Любимов открыл глаза и наяву увидел командира полка Павлова и комиссара Пронченко в белых, с незавязанными тесемками халатах.
– Наум Захарович, – позвал он. – Тут я.
Павлов кинулся на голос.
– Голубчик. Как же это, а?
Присели с комиссаром на койку с обеих сторон. Расспросили, как все случилось, поинтересовались, какой уход здесь в госпитале. Потом Любимов впервые услышал от Павлова о гибели Аршака Аллахвердова, о потерях и других эскадрилей и полков.
– С Южного фронта немцы перебросили эскадру Мельдерса, которую вы пощипали раньше, – пояснил Павлов. – Появилась она вновь неожиданно и, видимо, старалась отомстить.
Помолчали.
– Скажу по секрету, – доверительно зашептал Павлов, – командующий подписал представление на тебя к ордену.
Любимов поблагодарил.
– А теперь скажи, что тебе надо, Иван Степанович, – спросил на прощание комиссар. – Говори, все сделаем для тебя. Ничего не пожалеем.
– Одна к вам просьба.
– Говори, говори.
– Дайте слово, что обратно в полк возьмете.
– И только? – удивился Павлов. – Да как ты мог в этом сомневаться?
– Нет, я серьезно, – тихо произнес Любимов. – Я летать буду, сам за свою ногу рассчитаюсь.
Командир с комиссаром переглянулись.
– Я все обдумал, – торопливо заговорил Любимов, как бы боясь, что его не дослушают. – Управление на «яке» в основном ручное. А руки-то у меня целы. Бинты снимут, и пожалуйста. Только руль поворота для ног остался. Качалку смогу и протезами двигать. Понял, Наум Захарович? А ты Пронченко, понял?
– Вообще-то идея, – поддержал Павлов, – ты только не волнуйся. Поправляйся.
Любимов уловил в его тоне неверие и понял, что сказанное просто для приличия. Он горько улыбнулся, в глазах застыла обида.
– Ладно, – шепнул он устало. – Мне бы только правую ногу спасти. Поговорите с доктором, попросите вы его.
Павлов и Пронченко пообещали и, простившись, ушли искать раненого Овсянникова – заместителя командира полка.
Вскоре приехал в госпиталь член Военного Совета Черноморского флота Кулаков. В сопровождении хирурга Надтоки он обошел палаты, поговорил с ранеными, задержался у койки Любимова.
– Как вы себя чувствуете капитан? – спросил он. – Чем могу помочь?
Любимов попросил о том же – не ампутировать правую ногу. Кулаков обратился к хирургу:
– Можно что-нибудь сделать?
– Никакой гарантии.
– А если я вас очень попрошу, доктор? Сделайте все возможное.
– Постараюсь, товарищ дивизионный комиссар.
Последняя связь со штабом
После десяти утра позвонили из штаба авиагруппы. Приказали командиру 5-й эскадрильи принять в свое распоряжение девять летчиков на самолетах Як-1 из 9-го авиаполка. Приведет группу капитан Калинин. Во второй половине дня заданий на вылет не предвиделось.
Мы с Нычом обрадовались пополнению. Это, конечно, не то, что свои. Свои всегда кажутся лучше, чем прикомандированные, но все-таки «нашего полку прибыло».
– Интересно, они хоть воевали где-нибудь? – спросил я комиссара.
– Наверное воевали, – отозвался Ныч. Тут же приказали инженеру Докунину выделить механиков и принять самолеты.
– Батько, а ты, между прочим, не знаешь, что из себя представляет капитан Калинин?
– Нет, не встречал такого. Может с Балтики или с Приморья… Смущает, что он старше тебя в звании? – спросил Ныч. – Привыкай. Завтра могут майора тебе прислать или разжалованного командира полка. На войне, Михаил Васильевич, может и такое случиться, а ты не смущайся. Тебе власть над нами дана, пользуйся ею только умело, командуй. А тебя разжалуют или в другой полк рядовым перебросят, не дери перед молоденьким лейтенантом нос, помогай без назидания – воевать легче будет.
