Борис Яроцкий - Эхо в тумане
— А если не нажимать?
— Одиночная.
— Жаль, — заключил Кургин. — Без этой машины коробки с лентами — железо… Ладно, собирайте. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Если что — будем стрелять одиночными: прицельней и экономней.
Командир был не очень удручен, что трофейным пулеметом воспользоваться не удастся. Хватало своих — надежных и проверенных.
— У Лободы тоже есть трофейный, — сообщил политрук.
— А что, дело, комиссар, — понял Кургин и Иваницкому: — Посылай ребят к Лободе — ленты ему нужнее. И пусть прихватят банку с петухом. Масло — что надо.
— Французское, — вдруг вспомнил Колосов, какому государству принадлежит эмблема.
— Все равно трофейное, — легко согласился командир и высказал мысль, которая, видать, пришла ему уже после боя: — Неплохо бы изучить захваченное оружие. Все может случиться… Знаешь, как погиб Паршиков? Вот сюда, в траншею, он прыгнул с трофейным карабином, а из-за поворота — фашист. Пока Паршиков дергал затвор, тот перекинул автомат и прицельно выстрелил. Я приказал карабины заменить на автоматы. Оружие эффективнее…
Слушая, политрук ловил себя на мысли, что Кургин в данном случае рассуждал как чистейший военспец. Хотел он того или нет, но все у него сводилось к пулеметам, автоматам, патронам, гранатам и даже ножам. Сорок финок, снятых с убитых, распорядился отдать разведчикам и подвижной группе резерва.
— Удобные, — говорил он убежденно. — Я видел, как ударили Федорина. Лучше б никогда не видеть… Так он и стоит перед глазами! Немец руку выбросил вроде шутя. Федорин не успел даже прикрыться… — и снова о том, что наболело: — Как считаешь, комиссар, огневая точка нужна на вершине?
— Нужна. А заодно подумаем, чем лечить раненых.
Кургин посуровел. В его болезненном взгляде была тяжелая озабоченность.
— Выйдем, комиссар, на ветерок. Тут, понимаешь, жгли аппараты, что ли…
От запаха сгоревшей пластмассы першило в горле. Бойцы кашляли. Зато не было мошкары: едкий дым выкурил ее надолго.
В траншее, на свежем воздухе, разговор пошел легче, но все о том же: где добыть медикаменты? Потом подосадовали, что так нелепо потеряли радиопередатчик. Ободряло одно: завтра полк будет здесь, и тяжкие заботы отпадут сами собой.
— А если не будет?
— Ты что, комиссар! Сожгли уже патронов, знаешь, сколько?.. В бою я радовался, что мы своими активными действиями отвлекаем фашистов на себя. А теперь боюсь даже себе признаться, что нового боя не желаю. Воевать голыми руками — абсурд!
Кургин раскрыл планшетку, выдернул из ячейки остро отточенный карандаш, стал водить им по карте.
— Вот здесь, по всей вероятности, южнее Сямозера, будет наноситься главный удар. Отступающие попрут вот сюда… Нам, понимаешь, отходить нельзя. Не для того мы носом рыли болото… — Командир задумчиво умолк.
Политрук напомнил:
— Хефлингу удалось поговорить с санитаром.
— Надо было их к чертовой матери…
— Пожалели…
— Ну и что он, санитар?
— Готовятся брать Петрозаводск.
— Чушь! Геббельсова пропаганда.
— А если не пропаганда?
— Тогда зачем вы их не высадили из машины? Допросили бы!
— Раненых?
— Раненые подождали бы. Хотя… наших они терзают и раненых.
— То — они, а то — мы. Нам, дорогой командир, опускаться нельзя — иначе одолеют.
Политрук поднял голову. Со стороны Ладоги плыли тучи. Горизонт заволакивала белесая муть.
— Портится погода, — сказал Кургин, поглядывая на небо.
Колосов вспомнил примету:
— «Нет тумана поутру — к ненастью». Что же получается? Обман.
— Карелия, — заметил Кургин, захлопывая планшетку. — С одной стороны — мама Балтика, с другой — папа Баренц, и оба о себе напоминают циклонами. Ненастье для нас, пожалуй, благо: хоть бомбы не посыплются на наши стриженые головы!.. А заметил, комиссар, что-то не видно фашистской авиации. Может, она над Ленинградом? Гады отгрохали доты, а движения — никакого. Днем даже охрана отсыпается. Здесь, комиссар, что-то не то.
18
В сосновом бору бойцы лейтенанта Лободы нашли вытоптанный участок — многочисленные следы подбитых шипами подошв.
— Тут у них выдача горячей пищи, — предположил Лобода. — Значит, передвигаются по ночам.
Приходилось недоумевать: почему немцы не торопились предъявлять свои права на доты? Шли уже не минуты, а часы. Все вокруг дышало покоем.
Тишину нарушила перестрелка около дороги на Хюрсюль. Били из винтовок. Выстрелы сухо отдавались в шумевших на ветру соснах. Кургин позвонил Лободе. Ответил Метченко, дежуривший у пулемета:
— Какие-то немцы. Лейтенант выясняет. Перестрелка произошла в лесу. Значит, немцы не рисковали выходить на дорогу: то ли они скапливались для атаки, то ли им нужно было обойти узел и следовать дальше.
Тянулись томительные минуты ожидания — из нижнего дота все еще не докладывали. Кургин начинал нервничать: его смущала неясная обстановка. Ну атаковали бы сразу — и все стало бы на свои места. Люди настроены на бой, отходить не будут. Да и куда? Назад, в болото? Зато там, за линией фронта, услышат и поймут: рейдовый отряд достиг цели, сражается. И ему нужна главная подмога — наступление по всему фронту.
Об этом наступлении — только и разговоров. А слова немецкого санитара — может, и в самом деле геббельсовская пропаганда? Если санитар это знал, то он, значит, понял, что узел в руках красноармейцев? Поведение фашиста было благодушным. А фашисты, как уже давно убедился Хефлинг, насколько жестоки, настолько и трусливы. Немецкий же санитар вел себя естественно.
На фронте так бывает: одно неосторожно оброненное слово, что противоречит ходу привычных мыслей, сеет в душе сомнение. А выполнять приказ, сомневаясь в его целесообразности, — вещь опасная: хочешь ты или нет, но уже не вкладываешь в дело всю силу ума и ненависти. Это политрук знал пока лишь по книгам, которые он читал, будучи курсантом…
Сомневаться полезно в научной гипотезе, но в бою, когда со всех сторон противник, тут в правильности приказа не усомнись, действуй, твердо помня: чем больше уложишь врагов, тем ближе победа.
Командир и политрук, занятые одними мыслями, ждали сообщения от Лободы. В доте — отсюда, из траншеи, хорошо было слышно — комсорг Арсен проводил беседу. Не иначе как по памяти, он делал выкладки:
— …Каждого бойца, который держит в руке оружие, обеспечивают минимум десять человек в тылу.
«Почему именно десять…» — недоумевал политрук. Горячая речь Арсена звучала в стенах капонира доверительно и призывно: дескать, вы, ребята, постарайтесь и за тех десятерых, что вас обеспечивают.
— Товарищ лейтенант, на проводе нижний дот!
Кургин взял телефонную трубку. Прерывисто дыша, будто после бега, Лобода докладывал.
— Это связисты… Линейщики… Я там выставил пост. Вот они и наткнулись.
— Сколько их?
— Было двое.
— Что значит, — «было»?
Лобода оправдывался:
— Они открыли огонь… Убили Разумовского. Сквореня ранили…
«Еще потеря», — подумал политрук, стараясь представить, какой он из себя, Разумовский.
— Усильте наблюдение. Не исключено, немцы вышлют многочисленную группу.
— Есть предложение, — вмешался политрук. — Неплохо бы послушать телефонные переговоры.
— Идея, — согласился Кургин. И в трубку: — Вот тут комиссар предлагает подключиться. Пусть Хефлинг побеседует. Если что интересное, докладывайте немедленно.
В сопровождении стрелка Седова и пулеметчика Сорокина Хефлинг вышел на линию. В нескольких местах прозвонил кабель — пусто. Где-то был обрыв. Искать обрыв, удаляясь от узла, Сорокин как старший группы не рискнул, но и возвращаться ни с чем тоже не хотелось. Продолжали искать провода вблизи дороги.
В соснах шумел верховой ветер, и до слуха не сразу донесся гул моторов. По дороге со стороны Хюрсюля двигалась колонна.
— Отходим! — приказал Сорокин.
Отходить старым маршрутом уже было нельзя, и бойцы рванули через бурелом. Под ноги то и дело попадали давно сгнившие деревья. Наступишь — коричневой пылью взрывается труха или же остается мокрое углубление — отпечаток подошвы.
Сорокин бежал, оглядываясь, не давая товарищам передышки. Только бы успеть предупредить. Бойцы выбежали на опушку, где все еще паслись кони, и тут из нижнего дота их заметили, но уже из-за поворота выползал бронетранспортер, сопровождавший колонну.
— Немцы! Немцы! — кричал, размахивая руками, Хефлинг, забыв о том, что и сам он немец.
Бронетранспортер — стальная коробка на толстых резиновых колесах — приближался к перекрестку. Машину видели отовсюду: из амбразур дотов и со стороны землянок, где занимала оборону подвижная группа Забродина — главное подразделение отряда по борьбе с бронированными целями.
