Илья Дубинский - Наперекор ветрам
Якир строго посмотрел на комбрига:
— Что вы? Ругаться — это не мой стиль. Да и обругать не всякого можно. Командир командиру рознь. И по способностям, и по чувствительности. — Якир задумчиво размял папиросу, закурил. — Звание вроде одно, а вот призвание разное. Один силен производить материальные расчеты, другой — предвидеть и планировать, третий — убеждать, четвертый — повелевать. Надо суметь в каждом распознать сильную сторону. Хорош тот командир, который способен не только повелевать, но и в нужный момент сам возглавить атаку. А трижды хорош тот, который сам умеет и рассчитывать, и повелевать, и предвидеть, и планировать, и убеждать. Кто умеет лишь повелевать, часто перерождается в солдафона. Кстати, я убедился, что солдафон не только тот, который горазд грубить и материться, не считаться с человеческим достоинством подчиненного, но и тот, кто способен сам выносить грубости, матерщину. Колесников не солдафон. Он не потерпел бы грубости от самого господа бога, а тем более от начдива. Обидел я его другим: не то что недоверием, а неполной верой. Какая это сила — вера в людей!
Уезжая, Якир достал из полевой сумки толстую книгу, дал ее Котовскому:
— Прочтите, Григорий Иванович, полезная штука. Мне ее подарил Гамарник.
— Так это же написано старорежимным генералом Драгомировым! Что же тут полезного? — удивился Котовский.
— Вы все же прочтите, — мягко и настойчиво повторил Якир. — Сами убедитесь в пользе книги. Знаете, что такое связь событий и времен? Мы с вами ведь тоже выросли из старого мира. Так и наша военная наука. Она еще даст богатые всходы, а корни ее в прошлом.
8. Тревоги начдива
Август, не растерявший еще прелестей лета и уже полный осенней благодати, — золотая пора на юге Украины — в том году выдался особенно трудным для молодого начдива. Постоянного и неусыпного внимания Якира требовал не только фронт, но и тыл. И то, на что в обычное время необходим был месяц, сейчас, в войну, надо было делать в один день.
Правда, после разгрома кулацкого восстания в Приднестровье в тылу дивизии наступило относительное спокойствие. Вместе с тем демагогические посулы махновских агитаторов вносили в умы местных крестьян брожение. Нельзя сказать, что селяне были настроены против Советской власти. Но, прислушиваясь к призывам демагогов, стали требовать каких-то особых, «вольных» Советов. Григорьевщина выдвинула лозунг «Трудовые Советы». Повстанцы Приднестровья поднялись за «Советы без чужаков». Махновцы же, не отказываясь от своего догмата: «Всякая власть — зло», ратовали за Советы с «настоящими коммунистами». А на вагонах «политдепартамента» махновской армии висел лозунг: «Нет справедливее в мире власти, чем безвластие Махно!»
Ясно было одно: никакое антисоветское движение не могло уже рассчитывать на поддержку масс, не выставив лозунга борьбы за Советы. Махно и его окружение учитывали это. Стремясь свергнуть Советскую власть, они шли на гнусный обман народа, особенно крестьян и отсталой части красноармейцев. И это, увы, не оставалось безрезультатным. Махновцам удалось оторвать от самой мощной, самой большой советской дивизии добрую ее половину.
Махновские агитаторы проникали и в полки 45-й дивизии, но красноармейцы, выслушав их, отвечали: «Может, и правда, что Махно бьется за настоящую свободу, но передайте ему вот что: куда Якир и Котовский, туда и мы! За кем они идут? За Лениным! Вот поэтому и мы вместе с ними!»
«Так красноармейцы дивизии говорят сегодня, пока стоят лицом к Бессарабии, — размышлял Якир. — А что они скажут завтра, когда получат приказ оторваться от Днестра и идти на север, к Киеву?..
Единство! Как много приходится толковать о нем, доказывать его чудодейственную силу и пагубные последствия раскола! Весной, когда молодые красноармейские полки, обрастая с каждым днем новыми контингентами добровольцев, грозной лавиной устремились к югу, сметая полчища немецких и австрийских оккупантов, гетманцев, петлюровцев, единство крепло с каждой победой. Общая цель объединяла в борьбе с общим врагом и советские дивизии, и сотни повстанческих отрядов, и вольницу Махно.
Боевые успехи Красной Армии приструнили противников молодой Советской власти. А вот временные неудачи на юге вновь оживили враждебные силы. Пошли гулять по белу свету с подновленными идеями новые вожаки. И чем их больше, тем чаще приходится говорить о единстве, дабы не допустить раскола, подобного тому, который возглавил не петлюровец Григорьев, не тайный белогвардеец Кожемяченко, а свой брат рабочий, да еще партиец Полонский. Это — раскол, который бьет по самому чувствительному месту и окрыляет смертельных врагов — Петлюру, Деникина. Нельзя закрывать глаза на правду. На данном этапе махновщина — грозная сила, и не столько боевая, сколько политическая. Как политическая, она становится властителем дум значительной части населения, подымает обманутых на неправое дело».
Якир, теперь уже возглавлявший все войска Южной группы, обстоятельно готовился к выступлению перед коммунистами. Он прекрасно сознавал, что от этого собрания будет зависеть очень многое. Ведь речь на нем пойдет о судьбе нескольких десятков тысяч людей, о судьбе армии, фронта, о судьбе всего юга Украины. Готовясь к выступлению, Иона Эммануилович не писал конспекта, не запасался шпаргалками. Лежа с закрытыми глазами на диване, он видел себя выступающим перед строгой, настороженной массой и в уме многократно повторял то, о чем следовало сказать.
«Что значит «глаголом жечь сердца людей»? Это — думать часы, говорить минуты». Вчера Якир был у товарища Яна. Допоздна толковали о последних событиях на фронте и в тылу. О многом договорились, но многие вопросы требовалось еще обдумать.
«Гамарник прав: глупо утверждать, будто трудовое крестьянство юга Украины отвернулось от революции, давшей ему землю и волю, что оно загрустило о царских временах. Из Таврии и с Херсонщины уже поступают сведения о зверствах помещиков: вместе с землей они отнимают и жизнь у тех, кто ее засеял. Вот почему, обожженные жарким дыханием анархистской демагогии, а теперь, чуя приближение барских кнутов, крестьяне стали метаться из стороны в сторону. Действительно, здесь на юге Махно кое-что значит! Он силен тем, что мы временно потеряли, а он подобрал. На стороне врагов и численное превосходство в войсках. У Петлюры десять, тысяч, у Деникина столько же, у Махно больше сорока, а у нас всего около тридцати тысяч на очень растянутом фронте.
Да, сейчас антициклон на некоторое время оттеснил от нас крестьянство. Но после антициклона наступает циклон. В Сибири тоже было такое: об этом говорится в письме Ленина к сибирякам. Как украинского селянина сейчас обманывает демагогия махновцев, так в недавнем прошлом сибирского земледельца сбила с толку болтовня эсеров, но потом многому научила тирания Колчака.
Нельзя закрывать глаза и на собственные ошибки. Разве мало говорилось об этом весной на восьмом съезде партии? Недооценка середняка! Тысячу раз прав Ленин: только в прочном союзе с середняком возможна борьба с разрухой, победа над врагом. А мы порой подходим к середняку с той же меркой, как и к кулаку. Тут и эгоизм отдельных ретивых администраторов из коммунистов, и фантазерство многих оторвавшихся от жизни теоретиков, и просто неопытность. Не очень-то богатый опыт оставила после себя Парижская коммуна…»
Якир вспомнил сходку в Попелюхах, состоявшуюся вскоре после ликвидации приднестровского восстания. Один оратор, жалуясь на недостачи, сказал: «Царь был нам чужой, а давал все. Вы — свои, а только и знаете брать. Где ситец, где соль, где керосин, где спички, где гвозди?» На это удачно ответил комиссар Николай Голубенко Он сказал: «Зайдем в хаты к старым хозяевам и к молодоженам. У стариков густо, у молодых пусто. Сколько хозяйничал царь? Триста лет! А мы у власти всего около трехсот дней. И то не столько собираем хозяйство, сколько отбиваемся от врагов». Это убедило селян. Выходит, тысячи пламенных слов ничто в сравнении с одним удачным образом, с одним ярким сопоставлением.
«На собрании надо будет сказать о советчиках и доморощенных стратегах. Много советовали раньше, теперь советчиков куда больше. Значит, люди думают, беспокоятся. Подсказывают, советуют не потому, что хотят выставить себя и досадить другим. Нет, все сознают остроту положения и сложность обстановки. Это не выкрики зевак на пожаре, таких, которых огонь ничуть не обжигает, а они считают своим долгом лезть ко всем со своими советами. Ныне поднимают голос те, кого пожар опалил до самых костей…»
Пулеметчик 397-го полка великан Калораш советовал начдиву плюнуть на Одессу, собрать всех бессарабцев до кучи и ударить на Кишинев. Иона Гайдук предлагал сделать «замирение» с румынами и Петлюрой и навалиться на Махно. Его мучило сознание, что он выпустил из рук дружка Халупу, который, по слухам, стал у батьки какой-то важной шишкой. Котовский доказывает, что всю тяжесть боев с обнаглевшим Петлюрой несет его бригада, поэтому требует передать ему весь скудный дивизионный запас патронов. Много всяких «прожектов» и у Николая Голубенко. Он настаивает, например, на том, чтобы всех одесситов собрать вместе и создать из них ударный коммунистический полк. Чтобы отговорить его от этой затеи, пришлось вмешаться членам Реввоенсовета Яну Гамарнику и Лаврентию Картвелишвили. Борис Церковный — морзист штаба 45-й дивизии — и тот не преминул предложить свой «стратегический план»: надо, мол, подтянуть все наличные силы к Николаеву и сбросить генерала Шиллинга в Черное море.
