Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки
– А глубокая ямка? – поинтересовался я. – Это ведь у немецких гранат углы разлета были другие, а наши? Ты пробовал?
– Сейчас попробуем, – засмеялся Стас.
Он был человеком, который напрочь истреблял в окружающих робость, постыдный страх и трусость.
На гребне стояла рота десантников. А мы нашли колею глубиной сантиметров пятнадцать, встали лицом друг к другу и по команде «три» положили в нее расчекованные гранаты, одновременно упав на землю.
Не знаю, как это выглядело со стороны, но ощущений у меня было минимум. Толчок, двойной тугой удар, запах пыли и гари. Все. Пара гранат взорвалась почти одновременно в полуметре от наших голов.
(Тешу себя надеждой, что никто не станет проделывать нечто подобное на основании моего скупого описания. Не забудьте, рядом со мной был настоящий десантник! Он погиб в воздухе. А прощальным салютом полковнику Марзоеву послужил взрыв детонировавших при ударе о землю гранат от подствольника. Об этом мне рассказал полковник Борис Подопригора, своими глазами видевший гибель вертолета «Ми-8» в сентябре 2002 года над Ханкалой.)
Тренировки в лощине шли день за днем. Через неделю я с удивлением, а точнее, с тайным самодовольством обнаружил, что большинство моих пуль поражает цели. А по поводу метания гранат в какую-нибудь щель или дыру ко мне подходили за советом солдаты. Но я ничего не мог толком объяснить. Дело в том, что и стрелял, и метал гранаты и штык-нож я исключительно левой рукой. Ну такой вот уродился. И к тому же совершенно не ощущал разницы между левой и правой половиной. В строю хоть сено-солому вяжи. Ну, преувеличиваю, конечно. Поэтому учитель был из меня никакой. Если душевно расслабляюсь, так и стакан левой рукой держу. Бывало, многие обижались. Приходилось извиняться, объяснять. Просто на улице, где я вырос, была такая незатейливая игра... камушки в какую-нибудь дырку забрасывать.
Фамили чой
К майским праздникам выдали первую чековую получку. Когда раздал долги, оказалось, что весь мой потенциал составляет шестьдесят рублей. Из них тридцать ушло на разную мелочь в магазине, а на остальные я купил чаю. Мне нужен был настоящий чай.
Томная и беспощадно раскрашенная афганской косметикой «полевая жена» одного из штабных начальников, к которой я зашел не помню зачем, держала разноцветные чайные жестянки в качестве украшений. Они были запечатаны. Потом. Дома. В Союзе. А здесь, в Афгане, можно и солдатскую труху заваривать. Но я так не хотел и дал двадцать чеков совершенно незнакомому афганцу в аэропорту, чтобы он в Кундузе выбрал самый лучший чай. Только не «парфюмерный» «Седой граф», как упорно именовали «Ярл Грей» – чай, пропитанный бергамотовым маслом. Что за охота к кипятку с одеколоном? А по поводу «Седого графа» – так народ смущал мужик в белом парике, изображенный на банке. Не иначе – «граф».
Афганец не обманул. Чай оказался великолепным. Я уже упоминал, что это был «Фри стар». Никогда потом не встречал такого названия, да и чая тоже.
Перед праздниками в аэропорту на «майдане» – площади – бывало оживленно. С дальних точек подтягивались «спецы» – бородатые, загорелые мужики с цепкими глазами. Они пытались как-то пристроиться в жидкой тени в ожидании бортов на Союз. В расположение частей их не пускали. Командование ревниво следило, чтобы «советники не проникали» на территорию частей. Почему? Скорее срабатывала зависть – они получали в десять раз больше офицеров, да и потом «спецслужбы», чужой глаз! А какие там «спецслужбы» – смех один! Всех нас попросту дурили и использовали в своих целях мудрые, расчетливые афганцы. Они, якобы воюя, не взрывали мосты, ЛЭП, заводы. Напротив, обрастали добром – строили двухэтажные виллы, заводили магазины и новых жен. Главное действующее лицо в Афганистане был торговец. Коммерсант. И надо сказать, по тому времени, их нищие в принципе лавчонки завораживающе действовали на меня. Там было все для человека.
Ну ладно. Это бесконечная тема о том, как советские идеологи не учли, что с потребительским рынком мы впервые на «общенародном» уровне столкнемся в Афганистане и погрязнем в нем с таким же удовольствием, как буйвол в жаркий день в жидкой черной грязи.
Итак, проходя мимо группки таких бородачей, я услышал вежливую просьбу о том, где бы попить водички. Прозвучала она из уст широкоплечего, круглолицего «спеца». Потертые джинсы, выгоревшая майка. Меня озадачили его глаза. Умные, внимательные. Он, видимо, был старшим в этой группе.
– Да пойдемте со мной. Тут рядом.
Так я познакомился с Александром Барласовым. «Потомственным чекистом», как он себя сам называл, питерским майором из уголовного розыска. Я налил новому знакомому чаю.
– А ребята там ваши, может, они тоже попьют?
– Ну, если можно.
Вот так с группы «Кобальт» из Тулукана и началась моя дружба со «спецами». Одни привели других. И редакция постепенно превратилась в перевалочный пункт и «явочную квартиру». Меня это устраивало. Новые, нескучные люди, новые сведения. Здесь заработал основной закон разведки: информацию получает тот, кто ею делится с другим. Но я получал больше. Для чего? Хотелось понять, что на самом деле происходит вокруг. Насколько можно доверять афганцам. Спецслужбы, скрывая данные друг от друга, я имею в виду моих знакомых, не скрывали многое от меня. Я не был конкурентом по службе. И мой интерес им был понятен: журналист, корреспондент, «хабарнигар» – любитель новостей. А еще у меня была пишущая портативная машинка «Москва». На ней «спецы», уединяясь, печатали отчеты. А потом давали мне на редакционную корректуру. С грамотой у многих было неладно.
Они были нетребовательны. Помню одного подполковника милиции, он просил все время позволить лечь спать на крыше машины.
– Мечта у меня такая. Под звездами выспаться на Востоке. У нас на «точке» не особо на крышу сунешься.
Мечту свою он осуществил в полной мере. Бойцы, завидя его, без напоминания забрасывали на крышу автотипографии матрас и подушку.
Махно как-то высказал сомнение в том, что нам нужно такое количество гостей. Я помню свой ответ:
– Епископ должен быть странноприимен. И вообще – это наши люди. Вот поедешь в «глубинку», тебя там тоже примут.
Вот этого Игорю не нужно было. Ехать куда-то. Он был мудрым, хоть и молодым. А я своими боевыми походами, едва ли не по три в неделю, видимо, вытравлял какой-то несознательный страх или вину? Доказывал что-то себе? Ведь формально никто меня не заставлял. Ни в каких приказах выхода на боевые, когда они оформлялись, я не числился. И, в случае чего, оправдания мне не ждать.
О правилах проживания «спецы» были осведомлены. Два дня – гость, на третий – член коллектива. Ищи себе занятие на пользу обществу. Думай о пропитании. К солдатам не лезь, не командуй, даже стакан не проси помыть. Это было строго. Оружие положи в сейф. Во хмелю не бузи. Впрочем, еще раз скажу: народ был совестливый, по-своему интеллигентный.
Один раз на часок зашли «бородачи» особой породы – «грушники». Об одном из них мне сказали, что он внук Федора Гладкова. И тоже Федор. На вид внуку известного писателя было около сорока лет. Значит, полковник.
У меня с писателем Гладковым были отношения особые. «Огненный конь», «Цемент» и «Зеленя» я прочитал запоем, будучи еще отроком, лет в 12. Так уж случилось. У соседа Султана, в книгах покойного его отца, доцента, Гладков был представлен этими тремя произведениями. Не улыбайтесь, но в детстве мне очень нравился «Перекоп» Олеся Гончара. В возрасте сорока лет я взял в руки эту эпопею и с первых строк почувствовал такую фальшь, что просто отложил и постарался забыть о самой попытке.
Когда гости, сравнив мой чай с коньяком, уже уходили к самолету на Кабул, я улучил момент:
– Я читал и помню некоторые романы вашего деда. В детстве читал. Рано, может быть. Но помню.
«Борода» благодарно посмотрел, протянул руку:
– Спасибо. Думаю, мы еще встретимся.
Не встретились. Вскоре мне сказали, что Гладков погиб. Кажется, под Джелалабадом.
Душой всех «спецов» из «Кобальта» был Барласов. Он именовал себя потомственным питерским чекистом и рассказывал немало занятных историй. Про то, как дед его ловил немецких шпионов и диверсантов во время блокады Ленинграда, как поступали с каннибалами.
– Было и такое. Ели человечину. Приходилось и с этим разбираться.
– Ну а как с ними?
– Да просто. Поступит сигнал. Проверят. Окружают квартиру, подвал, котельную и забросают гранатами.
Барласов не пил водку. А уж вино афганское или там «шароб» – самогон из кишмиша – тем более. Желудок не позволял. Гастрит. За столом, где звенели стаканы, он ограничивался прихлебыванием из плоской металлической фляжки, в которой плескалась жидкость с важным названием – «Бурже».
Сидя в самодельном шезлонге (кусок брезента, резные рейки от упаковки «НУРС»), кстати, я окрестил это сооружение «креслом Барласова», он просвещал меня о жизни молодых оперов уголовного розыска, которые по неделям выслеживали своих подопечных, питаясь пирожками в подворотнях. Нередко попадали под огонь своих же коллег из районных отделений, поскольку операции по захвату и тогда плохо согласовывались. А то, что в конце 90-х годов стали рассказывать и показывать в фильмах про милицию, он мне поведал в начале восьмидесятых.
