Михаил Белозёров - Контрольная диверсия
— Ну, принеси, — великодушно согласился Микола.
— Що ж ти такий скромний, аж противно. Так і воювати будеш?
— Не бійся, воювати буду, як треба! — заверил Микола.
— Тоді я пішов.
— Iди.
— Пішов! А ти?
— А я тут залишуся.
— Що б ти сказівся!
— Іди, іди…
— Ну і пішов, — обиделся тот, который говорил басом.
Можно было схитрить: прикинуться своим, майданутым бандерлогом, тем более с жёлтой повязкой, тем более с местным говорком, приблизиться внаглую и порешить обоих. У него был случай, когда он вошёл в киевскую мэрию через центральный вход, сославшись, что ищет друга, Кирюху Гончаренко. Имя и фамилию он, конечно же, выдумал на ходу. Нашёл тупиковую комнату на седьмом этаже, в которой было трое, «взял» их на три счёта и так же незаметно вышел. Четыре дня его искали и на Красногвардейской, и на Площади Толстого, мол, видели убегающего в ту сторону, а он хихикал в кулак под носом, в развалинах музыкальной академии, на пятую ночью, когда его считали погибшим, вернулся к Пророку живым героем, засел на кухне и залпом выпил два литра чая, не обращая внимания на друзей, пьющих водку за его счастливое воскрешение. Оказывается, он уничтожил отдел пропаганды и дюже «талановитого й вірного героя України», почти, ну почти, ни много ни мало — Павло Штепа, как кричали потом «обізнані» СМИ. Одну из центральных улиц тут же переименовали в улицу «Штепа», а ещё одну — в улицу «Бандеры», имя же «талантливого и верного героя» канул в лету. Правда, его плакат ещё долго таскали по улицам города под крики «Слава Україні!»
Тем не менее, на этот раз, повинуясь шестому чувству, Цветаев действовал по-иному, бесшумно отступив на этаж ниже, потом ещё ниже. В тот самый момент он незаметно для самого себя превратился в зверя повадками и движениями, всё-всё понимал и всё-всё видел, и даже дальше за зданием, до самого Днепра, определил, что бандерлогов в «Охотничьем домике» ровно девятеро и три женщины с ними и что они имеют их по очереди, разглядел даже капитана Игоря на крыше под плащ-палаткой, хотя он ловко маскировался, разглядел на крыше велотрека снайпера, который страшно скучал и завидовал прожигателям жизни в «Охотничьем домике», но не смел оставить пост и от этого безмерно страдал, потому что был алкоголиком в третьем поколении. Впрочем, сам едва не обмишурился, заметив в последний момент, что на бандерлоге бронежилет с воротником. А вот шлем бандерлог снял и остался в одной жёлтой косынке со свастикой. Действительно, зачем таскаться в тяжелом облачении, умная голова устанет.
Бандерлог же, ничего не видя и не ничего замечая, весь в предвкушении выпивки и девочек, музыки и секса, весело проскочил мимо Цветаева, который спрятался в темноте дверного проёма, и тут на площадке между этажами увидел его вещи, подошёл и с удивление поднял ранец, полагая, должно быть, что наткнулся на сакральное. Он соображал слишком долго, так долго, что за это время можно было три раза обежать вокруг земли. Цветаев прыгнул на него и ударил по голове тяжелым, заострённым навершием ножа. Будь бандерлог похлипче, он бы умер мгновенно, а так всего лишь досадливо крякнул, хотя и рухнул на колени, но, изогнувшись, сбросил с себя Цветаева. Так что пришлось завалить его на себя, из неудобного положения, задрав ему подбородок, нанести несколько ударов в кадык. Бандерлог забулькал-забулькал, засуча ногами, и Цветаев обхватил его и придержал, страшась только одного, что второй бандерлог явился раньше, чем умрёт этот здоровяк.
Действительно, сверху кубарем скатился Микола:
— Тарас! — И вытаращился, не силах разобрать, что происходит на тёмной лестничной площадке.
Цветаев столкнул с себя здоровяка, схватил автомат, который предварительно поставил на боевой взвод, и из положения лежа на боку одним выстрелом убил его. Дальше он действовал очень быстро: вскочил и на хриплом дыхании вознёсся на четвёртый этаж, и вся амуниция и оружие, которые сковывали его и тяготили его до этого, показались ему теперь легче пёрышка. В ушах всё ещё стоял выстрел, который в закрытом помещении прозвучал особенно громко. Главное, чтобы его не услышали за пьянкой в «Охотничьем домике».
Позиция бандерлогов была хорошо обустроена: крупнокалиберный пулемет «корд», куча «мух», не считая личного оружия. Целую минуту Цветаев всматривался «Охотничий домик» через оптический прицел, готовый расстрелять всю ленту из пятидесяти патронов. Однако кроме музыки, ничего не было слышно. Никто не бежал и не взрывался на гранате. И это было хорошо.
Для обстрела дороги позиция на четвёртом этаже никуда не годилась. Когда Цветаев тащил пулемёт на два этажа ниже, бандерлог-здоровяк ещё дёргался, он так же ещё дёргался, когда Цветаев перетащил станок и ящики из-под снарядов, на котором стоял пулемёт. Каждый раз Цветаеву приходилось перешагивать через лужу крови, натекшую из-под бандерлога. Он затих только тогда, когда Цветаев последний раз поднимался за «мухами» и другим оружием.
Пулемёт Цветаев уставил таким образом, чтобы простреливать не только дорогу, но и подходы к «Охотничьему домику». То-то капитан будет рад, утрём нос гаду, думал он, а то: «служил в армии или не служил?» Да какая разница?! Главное, злым быть! Уселся так, чтобы видеть дорогу, достал печенье и с большим удовольствием поел и напился чая. Хороший был чай, то что надо при данных обстоятельствах. Вспомнил жену Наташку, как её любит во всех подробностях, и с этой мыслью незаметно уснул. Снились ему собаки и кошки — никакой романтики.
Проснулся словно от толчка, от того самого верного толчка, от которого просыпаются по наитию, и сердце его похолодело: сорвал операцию! Светало, и лёгкий туман тёк в сосновых ветвях, как живой. Локалку они на всякий случай отключили ещё вечером, разбудить было некому. То-то капитан Игорь буйствует, ужаснулся Цветаев. Однако взглянув на часы, успокоился, времени в запасе ещё было минут пятнадцать.
Схватил ранец, автомат и, спотыкаясь, кинулся вниз, но, до цели так и не добежал, а весьма вовремя ткнулся мордой в траву и замер: мимо, взвизгнув, прошуршала машина, даже не притормозив на крутом повороте. Цветаева снова прошиб холодный пот — всё, оплошал, а вдруг это и есть граф, как его, Сморчевский-Потоцкий?! И только после этого услышал звук вертолёта. Он заходил со стороны Днепра и был хорошо слышан. Времени разбираться не было, скорее всего, решил Цветаев, охрана проверяла дорогу. Чувствуя себя полным ничтожеством перед его величеством случаем, на всякий случай скрестил пальцы и пополз к дороге. Капитан Игорь его проинструктировал: «Они будут ехать, как паны, по разделительной линии, больше здесь ездить некому, поэтому взрывчатку положишь аккуратно по центру. Кто обратит внимание на банки из-под пива? Но и наехать на них из-за большой скорости никто не решится. Так что у тебя будет фора в виде неожиданности». Сказано это было таким тоном, словно капитан Игорь не доверял Цветаеву и только из-за сложившихся обстоятельств сотрудничает с ним, иначе бы всё сделал самостоятельно, то есть оказывает большое одолжение.
Цветаев положил все три банки со взрывчаткой так, как ему велел капитан Игорь, и через мгновение уже вознёсся в дом на позицию. Его била нервная дрожь: при всей его вере в удачу, он всегда боялся её сглазить. А здесь ещё капитан Игорь со своим нравоучениями — как панацея от всех бед. Знал бы он, чей заказ выполняет, перекрестился бы на тёмный угол и не учил бы никого, а взял бы свою «дуру» и бежал бы, не оглядываясь, до самой Москвы.
Вертолёта уже не было слышно, и Цветаев, здраво рассудив, что кортеж может появиться в любое мгновение, со второй попытки набрал на телефоне номер взрывателя. Оказалось, что деревья заглушали шум, и машины вылетели с эстакады так внезапно, что пока Цветаев мысленно совмещал линию от позиции до дерева напротив, первая машина уже пролетела над банками со взрывчаткой, и он, испугавшись, что пропустил момент, нажал на кнопку вызова что есть силы. К его ужасу ничего не произошло, и казалось, всё пропало, и капитан Игорь оказался прав — Цветаев, самый большой разгильдяй, самоуверенный болван, которого надо списать на кухню; и в тот же миг вторую машину подбросило, как в кино, она медленно, почти нехотя, перевернулась через левый бок на крышу, потом ещё раз и в это же момент в неё врезалась третья машина. Самое странное, что Цветаев так и не услышал взрыва, только вспорхнула бог весть откуда взявшаяся стая голубей; и он, поведя стволом пулемета в сторону первой машины, которая оказалась почти за поворотом, всадил в неё очереди из трёх патронов, посмотрел в оптику, всадил ещё раз и ещё, и люди, вываливающиеся из неё, сразу куда-то пропали. Комната наполнилась пылью и газами, и некоторое время он ничего не видел, потом перенёс огонь и вторую и третью машины, и видел, как пули вспарывают их обшивку и как бензин растекается и вспыхивает на асфальте.
