Вадим Пархоменко - Вдалеке от дома родного
Такие вечера были похожи на добрую сказку.
Варница — не молния, не гроза. Пыль на дорогах лежит недвижно. Ни ветерка нет, ни дуновения. И дождя нет. Одно ожидание — тихое и щемящее…
Дел в эти летние дни хватало всем. Дел было по горло. И даже полюбившийся всем раненый красавец коршун, которого ребята быстро и просто окрестили Васькой, временно перестал привлекать их внимание.
Перво–наперво надо было побеспокоиться об огуречных грядках. Ведь просто так огурцы в Сибири не растут. Село Бердюжье находилось в зоне континентального климата, и если в конце весны — начале лета дни стояли уже довольно жаркие, то по ночам бывало холодновато, а случались и заморозки. Поэтому, чтобы огуречная рассада не погибла и растения развивались нормально, гряды делали из навоза, перемешанного с соломой. Были они широкими и сантиметров сорок в высоту. По всей их длине, по центру тянулись глубокие поперечные овальные лунки, в которые засыпали землю и высаживали рассаду. Навоз и преющая солома давали растениям тепло…
По грядкам, которые протянулись чуть ли не по середине интернатского двора, уже ползли в разные стороны огуречные плети и кое–где на них появились желтые цветки.
Всё, казалось, шло хорошо — интернат обзаводился своим хозяйством: в поле росли картошка, турнепс, репа, а здесь, прямо во дворе, огурцы; на той стороне Среднего озера по откосу небольшого холма уже выбрасывало метелки просо; в лугах за кладбищем паслись Ночка и рыжий бык Сокол, когда не возил воду или дрова… На днях должна была появиться и другая живность — колхоз передавал интернату одиннадцать поросят.
Вот тут–то и возник вопрос о спасении огуречных гряд. Ведь эта хрюкающая «братия» вмиг перероет их своими рылами!
— Надо поставить плетень, — сказала Надежда Павловна, — мальчики уже этому научились.
— Все равно поросята подроют и завалят, — возразил дядя Коля. — Для свиней это сплошное удовольствие — рылом землю рыть.
— Что же вы предлагаете?
— Тут основательно городить надо. Вроем столбы, жердями их скрепим. Жердь от жерди на таком расстоянии, чтоб и гряды видать было, и свиное рыло не просунулось.
— Ладно, — согласилась директриса. — Делайте, как знаете, только попрочнее, попрочнее, пожалуйста! Дети не должны остаться без огурцов.
— Да уж сами понимаем…
Дядя Коля обещал постараться и попросил разрешения взять с собой в лес за жердями ребят, сколько можно.
— Пусть порезвятся на природе, а обратно по одной–другой жердочке приволокут. Я думал было Сокола запрячь, да захромал он что–то.
Ребят дяде Коле уговаривать не пришлось. Лес их манил. Это не быка с коровой пасти, а тем более не картошку окучивать. В лесу можно полазать по деревьям или поваляться на полянке в душистой траве, слушая, как стрекочут кузнечики, можно найти где–нибудь в кустах или прямо на земле, за кочкой, гнездышко лесной пичуги и подивиться, крохотным, иногда причудливой раскраски яичкам, а если повезет, то и насобирать ранней земляники…
Все это делали ребята, пока дядя Коля, не торопясь, выискивал годные на жерди молодые березки и рубил их. Очистив деревца от веток, он сунул топор за пояс, достал из кармана синих, выгоревших на солнце галифе простенький матерчатый кисет, кресало, кремень и трут, свернул из обрывка газеты козью ножку, ловко высек искру и закурил.
Время только–только перевалило за полдень, до вечера было еще далеко, но в воздухе потемнело: небо обволакивалось тучами. Сначала тихо, потом все громче и тревожнее зашумел помрачневший лес. Попрятались и умолкли птицы.
«Не иначе — быть грозе», — подумал дядя Коля и крикнул: — Э–э–эй! Робинзоны! Где вы? Куда пропали? Пора возвращаться!
Ребята собрались быстро, вмиг разобрали жерди и заспешили домой.
Когда шли по мягкой от толстого слоя пыли дороге мимо кладбища, на их головы упали первые крупные капли дождя. До дома, до интерната, оставалось совсем немного — около километра или того меньше.
Петька Иванов неожиданно затянул песенку:
Дождь идет, и гром гремит,
Даже молния сверкает.
Это значит: бог сердит,
На кого — и сам не знает!
Дождь хлестанул в полную силу. Это был уже не дождь, а ливень. Ребята промокли вмиг. Может, и заныл бы кто–нибудь из малышей, но Петька, почти никогда не унывающий Петька Иванов не мог допустить, чтобы мальчишки распускали нюни:
Говорят, Илья–пророк
В небе молнии пускает.
Тоже, может, он промок,
Обсушиться как — Не знает! —
напевал на бегу Петька свои импровизации, волоча две березовые жердины.
Жалко бога и Илью —
Колесница их трясется.
Может, я слезу пролью —
Очень плохо им живется!
— Ты, сынок, не богохульствуй! Ишь как пшарют силы небесные! — тяжело, с одышкой, выкрикнул дядя Коля, трусцой вбегая в интернатский двор и прячась под навес.
Пацаны ринулись сушиться в комнаты, а Петька — ну, сумасшедший! — продолжал прыгать под дождем среди двора:
Дядя Коля! Ты чудак!
Чему ты удивился?
Разломаю я чердак
Там, где бог родился!
Из сеней выглянула Ольга Ермолаевна. Охнула, ахнула и, выбежав под дождь, ухватила самодеятельного певца и поэта за ухо.
А Петька словно взбесился:
Ольга Ермолаевна,
Не тяни за уши —
Как же я на фронте
Пули буду слушать!
— Ах ты, чертенок! — не то рассердилась, не то удивилась Ольга Ермолаевна. — Посмотрите на этого героя! На этого сочинителя! Он о фронте мечтает, а сам вести себя как следует не умеет!
— А как следует? — спросил Петька и, задумавшись, притих. Но ведь он был Иванов! И если уж дело начал, то идти на попятную ему никак было нельзя.
Слышал от батьки, как рвутся снаряды.
Знаю, как женщины носят наряды.
Слышал, что юбки и кофточки рвут,
Чтобы для раны готовый был жгут!
— Ну что мне с тобой делать?! — Ольга Ермолаевна на всплеснула руками.
Почувствовав доброту в ее голосе, Петька стрем глав сиганул через двор, вскочил на забор и оттуда — раз, два — в мгновение ока очутился на чердаке старого сарая. Ощутив себя в относительной безопасности, крикнул весело:
— Все равно убегу на войну!
Да, никто не ожидал от Петьки столь неожиданной выходки. Ласковый же мальчишка!
Дождь лил часа полтора, а потом снова засверкало солнце: над селом, над озерами и огородами перекинулась яркая радуга.
— Это к счастью, дети, — сказала тетя Капа. — Побьют наши ирода-Гитлера, не иначе. Разнесут изверга в клочья!
Ребята; и сами ничуточки не сомневались, что их отцы разобьют фашистов, другой мысли им и в голову не приходило. Они так мечтали о скорой победе! Правда, войну они представляли себе по кинокартинному и видели в ней только героическую сторону.
Но сегодня вечером заныли ребячьи сердца, когда в комнату вошла хмурая Ирина Александровна и спросила:
Кто сегодня дежурный у карты?
Я, — отозвался Николай Шестаков.
— Подойди и переставь один флажок, — голос у нее дрогнул. — Сегодня после двухсотпятидесятидневной героической обороны наши войска оставили Севастополь…
Это известие ошеломило ребят. И даже сообщение о том, что враг потерял под Севастополем около трехсот тысяч убитыми и ранеными, не могло успокоить их.
В наступившей тишине вдруг послышалось всхлипывание. Плакал Саша Цыбин.
— А у меня… отец там… воюет…
Однажды после ужина, пока не стемнело совсем, братья Шестакины и Колька Шестаков бросили клич:
* * *— Айда лягушат ловить! Коршун с голодухи дохнет!
— А он их ест? — полюбопытствовал Валька Пим.
— Там увидим. Не твоими же пауками его кормить! — подковырнул Шила.
Получив у старшего воспитателя Ольги Ермолаевны Лимантовой разрешение, ребята отправились на Бут — так называли местные небольшой, с раскисшими берегами водоем, который одновременно был похож и на старый запущенный пруд и на громадную, вечно не просыхающую лужу метров пятнадцати в поперечнике и сорока — пятидесяти в длину.
— Слушай, Петька, а ты это всерьез? Ну, я о том чтобы на фронт? — спросил Костя Луковников.
— Не-е… — сделал глупое лицо Иванов. — Куда тут! Увезли за тысячи километров — разве убежишь!
— Ну, а все–таки?
— Подумать надо. Одежкой запастись, да и сухари…
— Хватит мочалу–то трепать! — вмешался Шестаков.
Ребята принялись ловить лягушек. Здесь, на Буте, этой квакающе–прыгающей живности обитало предостаточно. Но придутся ли они по вкусу коршуну Ваське? Он хоть и стервятник, но птица с достоинством!
Последние дни его кормили мало и редко — случайно пойманными мышами–полевками да мелкими сусликами, а теперь вот уже сутки в хищный Васькин клюв вообще ничего не попадало: ребятам было некогда ловить грызунов — дело это долгое. Отсюда и поход за лягушками. Их–то наловить можно много. Не оставлять же Ваську голодным!
