Андрей Дышев - Оглянись
«Нет, это не про меня. Это о Шарыгине», — понял Нестеров.
Голова и плечи сержанта были накрыты курткой с зелеными лычками. Открытыми были только ноги. К черным ботинкам прилипли комочки рыжей глины. Тело покачивалось в такт носилкам. Все было забрызгано бурой кровью — брюки, бушлат, даже носилки.
Как много было у Шарыгина крови!
«Он — мертвый? — леденея, подумал Нестеров. — А вдруг ошибка? Может быть, еще можно его спасти? Сейчас медики чудеса делают. Надо только им рассказать, какой это хороший парень. Попросить, чтобы очень постарались. Трансплантацию сердца, пересадку кожи — все, что угодно, но только оживить!.. Потому что мне не жить с мыслью, что я виноват… Мне не выдержать этот груз. До старости еще долго. Всю жизнь носить этот крест на себе — это невозможно…»
Носилки не занесли в перевязочную. Два санитара, гремя сапогами, прошли в глубь коридора, в темноту.
«Почему его понесли туда? Что там — морг? А может быть, реанимация? — лихорадочно думал Нестеров. — Все врачи здесь, почему его понесли туда?..»
Фельдшер склонился над Нестеровым.
— Потерпите немного, не волнуйтесь, — сочувствующе сказал он. — Сейчас вас подготовят к операции… Все будет хорошо…
— Слушай, братишка, — прошептал Нестеров. — Ты соображаешь в медицине? Надо помочь Шарыгину.
Фельдшер заморгал глазами.
— Какому Шарыгину?
— Ну вот, только что сержанта на носилках понесли. Ранило его сильно…
Фельдшер, глядя на Нестерова широко раскрытыми глазами, силился что-то ответить.
Молчание фельдшера Нестеров понял по-своему.
— Я тебя очень прошу, помоги. Все, что нужно, я сделаю все! Денег хочешь? Двести чеков? Триста… Пятьсот дам! Ты только скажи, что надо, я все сделаю!
— Он умер, — едва слышно произнес солдат. — Ничего нельзя уже сделать… Ему разворотило гранатой живот…
— Ну, прошу тебя, — умолял Нестеров. — Ну, осмотри его сам, вытащи осколки, сделай искусственное дыхание, переливание крови… Если бы я умел, то не просил бы… Не слушай врачей, попробуй сделать что-нибудь. Пусть один шанс из тысячи… Прошу тебя!
— Вносите следующего! — крикнули из перевязочной.
Фельдшер присел у носилок и с состраданием посмотрел на плачущего офицера:
— Он умер, поймите… На животе разорвалась граната… У него порваны все внутренности. Все можно было бы сделать, но у сержанта нет сердца…
Нестерова подняли на руки, внесли в перевязочную, раздели, положили на холодный жесткий стол. Фельдшер прикрыл голое белое тело офицера простыней.
Врачи обступили стол. Женщина в очках срезала ножницами грязный, пропитанный кровью бинт. У окна, спиной к Нестерову, сидела медсестра и заполняла формуляр:
— Звание?
Нестерову подали стакан с водой:
— Выпейте!
— Спирта бы…
Его не поняли.
— Звание?
— Лейтенант.
Он склонил голову набок и увидел себя в зеркале. Черное лицо и прозрачное тело. Посреди груди — дырочка. Всего одна крохотная дырочка. А у Шарыгина нет сердца…
— Должность?
— Командир взвода.
Его знобило. Холодные, чистые руки врачей коснулись груди. Фельдшер низко склонился:
— Вам плохо?
— Когда же я наконец умру?..
— Фамилия?
— Нестеров…
Врач крепко сжимал его запястье, прощупывая пульс.
Фельдшер приложил к ране тампон.
— Срочно на операцию. Срочно, — сказал негромко один из врачей.
Офицеры расступились, и Нестеров увидел Ирину. Она молча смотрела на него, и в глазах ее застыло недоумение.
«Чистенькая, накрахмаленная, — вдруг с отвращением подумал Нестеров. — Музыка, танцы… Как это все гадко! И ты тоже виновата, что Шарыгина уже нет…»
— Тебе больно? — спросила девушка.
«Почему она здесь? Что она спрашивает? Шарыгина унесли туда, а она здесь. Хоть бы заплакала, что ли?»
— Ты не узнал меня? — одними губами прошептала Ирина и вымученно улыбнулась.
— Ненавижу, — с трудом выдавил из себя Нестеров.
Все поплыло перед его глазами, замелькала заслонившая собой мир цветастая мозаика, закружились, как грампластинка, замысловатые геометрические фигуры — они переплетались, наслаивались друг на друга, стекали тягучими цветными слоями с острых граней белоснежных гор, дробились на радужные брызги, и Нестеров падал и падал в бесконечную пропасть все глубже, все дальше…
* * *Палата. Ослепительный белый свет. Настолько ослепительный, что лицо следователя из военной прокуратуры кажется присыпанным мукой.
— Я к вам вот, собственно говоря, по какому вопросу. Нас интересуют подробности гибели группы сержанта Шарыгина. Вы, как свидетель, могли бы многое рассказать.
— Свидетелем я не был, — медленно ответил Нестеров, не сводя глаз с лица следователя. — А все, что знал, уже написал в рапорте начальнику штаба.
Следователь закивал головой:
— Все верно… Но меня интересуют еще кое-какие сведения. Я хочу понять, почему группа Шарыгина оказалась так далеко от основных сил роты.
— Вы спрашивали об этом Воблина?
— Спрашивал. Он сказал, что вы за что-то недолюбливали сержанта и часто ставили ему слишком рискованные задачи.
— Подонок…
— Аккуратнее с выражениями, лейтенант!
— Задачу сержанту ставил не я, а Воблин… — сказал Нестеров.
— Воблин? — усмехнулся следователь. — Начальник штаба батальона обычно командует батальоном, а не отделением. Ответственность за действия своих подчиненных несете вы, а не начальник штаба.
— И все же Шарыгину приказывал Воблин.
— Хорошо, допустим. Но кто это может подтвердить?
— Сейчас уже никто.
— В каком смысле?
— Бойцы, которые получали от Воблина задачу, погибли вместе с Шарыгиным.
— То есть живых свидетелей нет?
— Нет.
— И вы по-прежнему утверждаете, что группа Шарыгина оказалась в отрыве от роты по вине Воблина?
— Да, по вине этого подонка.
Следователь резко поднял голову. Ручка замерла в его пальцах.
— А откуда вы знаете, что конкретно поручил Воблин Шарыгину?
— Воблин поставил меня в известность.
— Вы не пытались ему возразить?
— Приказы не обсуждаются. А невыполнение приказа в боевой обстановке грозит судом военного трибунала.
— А за что вы недолюбливали сержанта? Я собрал на него характеристики — от командира роты, от секретаря комсомольской организации, поговорил с сослуживцами. Все характеристики безупречны. Шарыгин — прекрасный товарищ, смелый и мужественный боец. Что вы с ним не поделили?
«Знает?» — думал Нестеров, вглядываясь в пытливые глаза следователя.
— Что вы от меня хотите? — спросил он.
— Выявить меру ответственности каждого офицера батальона за неоправданно высокие потери.
— Да, — ответил Нестеров. — Я виноват. Виноват в том, что не застрелил Воблина. Виноват, что разрешил Шарыгину оторваться от роты. Виноват, что не развернул свой взвод на сто восемьдесят и не повел его домой, на родину.
— Это все патетика, Нестеров! — строго заметил следователь. — Мы выполняем в Демократической Республике Афганистан интернациональный долг. Вы офицер, который присягал своей Родине…
— Это тоже патетика.
— Ну, хорошо, — после недолгой паузы произнес следователь. Он склонился над блокнотом и что-то пометил в нем ручкой. — Давайте вернемся к операции. Вы вели переговоры с группой Шарыгина?
— Нет, это было невозможно — особенности рельефа.
Следователь искренне удивился:
— Как же? Выходит, группа была отпущена на произвол судьбы? И вы, командир взвода, даже не контролировали передвижение ваших подчиненных? Даже не организовали взаимодействие?
— Я ничего не мог сделать. Я сам был отпущен на произвол судьбы.
— То есть в боевой обстановке вы не смогли хладнокровно и правильно оценить ситуацию и принять правильное решение?
— Можно вопрос: а вы когда-нибудь на войне были?
— У меня другие обязанности, лейтенант! — вдруг резко повысил голос следователь. — Не надо корчить из себя героя! Вы не герой, вы преступник! По вашей вине, из-за вашей трусости погибли люди!
Нестеров нервно глотнул и закрыл глаза.
— Я понимаю, — несколько смягчился следователь. — Это тяжело осознавать. Потому я данной мне властью хочу разобраться во всех деталях и точно определить меру вины каждого офицера. Не беспокойтесь, и Воблин, и Звягин, и Вартанян ответят за все свои ошибки и промахи. Все ответят. Все…
* * *Потом Нестеров увидел Ашота.
— Тебя скоро выписывают, а выглядишь ты неважно, — озабоченно сказал Вартанян и присел на краешек койки.
— Ашот, — тихо сказал Нестеров. — Как ты думаешь, я виновен в смерти Шарыгина?
— Что?! — возопил Вартанян, вскакивая на ноги. — Тебя ненароком не в голову ранило?
