Михаил Ильин - Ради жизни на земле-86 (сборник)
— Да, это ко многому обязывает. Постараюсь оправдать доверие.
— Ну, желаю успеха, Миша. От души желаю тебе успеха.
…Вот и Красная площадь. Обветшавший, совсем облупившийся храм Василия Блаженного. Лобное место. Мавзолей Ленина. Все — давно знакомо и навсегда памятно. Михаил Ильич хорошо знал Москву, здесь прошли его детство и юность. Пришел он когда-то в столицу из родной ярославской деревеньки десятилетним мальчиком вместе с отцом — в лаптях, с котомкой за плечами. Был учеником, а потом рабочим на кондитерской фабрике. Отсюда ушел на гражданскую, воевал на Севере под Архангельском и на Юге под Царицыном. В двадцатом вернулся в Москву же, учился в Коммунистическом университете имени Свердлова. Потом наступила долгая разлука со столицей — работал в Вятке в губкоме партии, учился в Ленинградском политехническом, работал в ОКМО на Обуховском… И вот снова в Москве, правда ненадолго, проездом…
Красная площадь горбатится брусчаткой, образуя подобие полусферы, словно бы воспроизводящей зримые очертания вершины земного шара («начинается земля, как известно, от Кремля»). Величественно выглядят древние кремлевские стены с темно-вишневыми, полированного гранита плитами Мавзолея, краснокирпичным строгим Историческим музеем, длинным стройно-массивным зданием ГУМа. Но в памяти Михаила Ильича Красная площадь навсегда осталась иной. Вот и сейчас, в воображении он увидел ее в тот трескучий январский мороз, засыпанную снегом, заполненную толпами людей, дышавших морозным паром, но стоявших без шапок, низко склонив головы. Только на новеньком, тогда еще деревянном свежеокрашенном Мавзолее не было снега. И только один голос, негромкий и глуховатый, звучал над толпой, застывшей в скорбном молчании: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам…» Потрескивали костры, выбрасывая алые языки пламени. Слушатель Коммунистического университета имени Свердлова Михаил Кошкин стоял с траурной повязкой на рукаве почти у самого гроба, напряженно ловя каждый звук этого негромкого, но твердого голоса: «…Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы выполним и эту твою заповедь». И, казалось, вся скорбная толпа, выдыхая морозный пар, повторяла согласным эхом:
— Клянемся!
…А он лежал, уже безучастный ко всему, покрытый до пояса простым красным полотном, сложив на груди маленькие высохшие руки; лежал в просторном с большими накладными карманами френче грубого военного сукна, и снежинки не таяли на его высоком лбу…
…По Красной площади, мимо ГУМа, спешили вереницей, шурша шинами и гулко сигналя, юркие машины. У закрытого уже Мавзолея толпились группами экскурсанты и прохожие, наблюдая за сменой часовых. Никто из них не обратил внимания на невысокого, простецкого вида человека с типично русским лицом, в меру скуластого, с глубоко посаженными крупными серыми глазами, который остановился у Мавзолея в сторонке от зевак и, сняв кепку, молча постоял так с минуту.
Глава вторая. Старый конструктор
Сергей Сергеевич Болховитин жил на улице Горького недалеко от Кремля в одном из новых домов с великолепным фасадом, отделанным гранитом и мрамором. Нижний этаж сверкал огромными витринами магазинов. Внутренний квадратный двор с чахлым сквериком, горками порожней магазинной тары и многочисленными одинаковыми подъездами выглядел менее внушительно. С трудом отыскав нужный подъезд, Михаил Ильич поднялся на второй этаж и позвонил у высокой массивной двери. Открыла ему сухонькая старушка в темном платке, которая на вопрос, можно ли видеть Сергея Сергеевича, молча указала на дверь в комнату. И пока Кошкин раздевался в прихожей, куда-то незаметно и неслышно исчезла.
Болховитин лежал на простой, солдатского типа койке у глухой стены прямо напротив входной двери. Он повернул голову и сначала посмотрел на Михаила Ильича хмуро и отчужденно, но потом узнал, и его крупное с нездоровой желтизной лицо посветлело.
— А-а, вот не ожидал, здравствуй, — сказал он знакомым глуховатым баском. — Из Питера никого не ожидал. Очень рад, бери стул, садись.
Комната была высокая и длинная, но узкая и с совершенно голыми стенами. У окна стоял стол и несколько стульев.
— Как вы себя чувствуете, Сергей Сергеевич?
— Да как тебе сказать, Миша, — проговорил Болховитин, морщась, — все, что ниже пояса, — он показал на ноги, — никуда не годится. Отказалось служить, чужое. А здесь… и здесь, — он положил ладонь на грудь, а потом притронулся к широкому крепкому лбу, — все в порядке. Могу говорить и размышлять. Мыслю, следовательно существую. Пока, ergo, в здравом уме и твердой памяти…
Михаилу Ильичу показалось, что там, где должны быть ноги, под одеялом и в самом деле ничего нет, а грудь Сергея Сергеевича возвышалась горой и голова с крупным прямым носом и густой серой шевелюрой лежала на подушке величаво-спокойно.
— Ну как там в Ленинграде? Надолго в Москву? — спросил он.
— В ОКМО все по-прежнему, Сергей Сергеевич. А в Москве я проездом. Еду на Особый завод, назначен туда главным конструктором. Хотелось бы посоветоваться с вами, Сергей Сергеевич.
Михаил Ильич отметил про себя удивление, тенью промелькнувшее по лицу старого конструктора. С минуту тот молчал, видимо, обдумывая услышанное.
— Ну что ж, давай побеседуем, Миша, — сказал он, посветлев лицом, спокойным, задушевным голосом. — Главный конструктор — это очень и очень ответственно. Такое или подобное назначение ставит человека в ряд немногих, от которых прямо зависит наиважнейшее дело обороны страны. Не все это понимают, но это так. Если конструктор не даст армии ту машину, которая ей требуется, или, что еще хуже, даст плохую машину, ей придется пролить в боях немало лишней крови. Такова расплата за наши ошибки и просчеты.
— Но не конструктор, а сама армия определяет, что ей необходимо. Конструктор лишь выполняет задание.
— Формально это так. Но мне ли не знать, Миша, что в действительности все сложнее.
Болховитин на мгновение закрыл глаза, лицо его дрогнуло, словно от внутренней боли. Справившись с ней, он снова заговорил прежним спокойным голосом.
— Теперь, когда я, как видишь, наг и сир, как Иов, и ничего, в сущности, не могу ждать, кроме неизбежного конца, — Болховитин протестующе махнул рукой, предупреждая возможные возражения, — теперь, Миша, мне легко быть откровенным. С удовольствием с тобой побеседую. Может быть, этот разговор будет для тебя небесполезен. И первое мое признание состоит в том, что я был плохим, да, очень плохим главным конструктором.
— Вы сделали танк БТ. А это немало, Сергей Сергеевич.
— БТ сконструировал Кристи. Ох уж этот Кристи…
— Но, говорят, это был выдающийся конструктор.
— Говорит тот, кто ничего не знает. Изобретатель из неудачников. Конечно, небездарен, в свое время одновременно с Фордом сконструировал трактор. Но Форд свою мастерскую в Детройте превратил в огромный завод и заполонил своими фордзонами весь мир, а Кристи оказался банкротом, хотя и утверждал, что его машина лучше фордовской. Пытался выкарабкаться на других изобретениях, но столь же безуспешно. Как последнее средство решил урвать кусок от жирного пирога военного бюджета, спроектировал колесно-гусеничный танк для американской армии, но Пентагон отказался его купить. Золотой дождь долларов оказался очередным миражом. А тут подвернулись мы… Но дело не в этом.
Болховитин беспокойно задвигался, кашлянул и неожиданно громко позвал:
— Агафья!
Неслышно вошла старушка в темном платке с сурово поджатыми губами.
— Агаша, милая, принеси нам чайку, гость у меня. Старушка посмотрела на Михаила Ильича и вышла.
Вскоре она вернулась с маленьким подносом, на котором стояли две чашки и блюдце с ломтиками лимона.
— Лекарство пора пить, а не чаи гонять, — ворчливо сказала она. — Баламут ты, Сергей, как есть баламут.
— Ну, не ворчи, старая, — добродушно сказал Сергей Сергеевич, приподнимаясь на локте.
Когда старушка ушла, Сергей Сергеевич опустился на подушки и с минуту лежал с закрытыми глазами. Потом, словно что-то обдумав и решив, заговорил снова:
— Да, дело не в этом. Я, как ты знаешь, возглавлял всю работу над проектом БТ. Далеко не все удалось осуществить, что можно и нужно было сделать. И знаешь почему? Нашлись люди, которые и знать ничего не хотели, кроме проекта Кристи. «Кристи… Делать как у Кристи». Доходило до того, что болты и заклепки заставляли ставить такие же, как на чертежах у Кристи. А когда начались испытания опытного образца, любую поломку объясняли отступлением от проекта Кристи.
Воспоминания были неприятными. Сергей Сергеевич тяжело задумался, потом потер лоб, словно отгоняя докучное видение.
— Была у меня заветная мысль, Миша, — продолжал он. — И знаешь какая? Отказаться от двойного движителя, то есть от колесного хода. Тогда отпали бы жесткие ограничения по весу. Можно было бы усилить броню, довести ее даже до тридцати миллиметров. Двигатель это позволял — мощность-то полтысячи сил! Видел в мечтах этот танк — компактный, скоростной, а вместе с тем мощный, неуязвимый для врага… Замечательная получилась бы машина!
