Святослав Сахарнов - Камикадзе. Идущие на смерть
Потом без перерыва заиграла музыка и хорошо поставленный голос запел:
Десять тысяч лет счастливого правления тебе.
Правь, господин, пока стоят незыблемо скалы…
Плача, выключила радио, натянула одеяло на плечи, голова — на волосяном валике. Долго лежала неподвижно, молча, без сна…
Атолл Бикини. Когда к нему подошли наши корабли, они спустили на воду бронированные катера, вооруженные пулеметами, и те направились к берегу. Там оказалось всего пять японских солдат. Когда до катеров оставалось несколько сот метров, все пятеро покончили жизнь самоубийством.
На атоллах и вулканических островах, в тылу нашего наступавшего флота, остались маленькие японские гарнизоны. Скудные запасы еды они израсходовали в первые же месяцы. Потом в дело пошли крысы, крабы и мелкая рыба, подобранная в лужах во время отлива. Остров, продуваемый со всех сторон ветрами, севшие батареи радиоприемников, тишина в эфире, солнце, короткие частые дожди, белый безжизненный песок.
…Мы называли эти острова «полигонами» и посылали бомбить их молодых летчиков. Можно было спуститься до бреющего полета и попробовать попасть одиночной бомбой в землянку. Забавное занятие… Я думаю, японцы все подохли там с голоду.
На одной только Новой Гвинее, когда ушел флот, осталось сто двадцать пять тысяч человек. Японцы бродили по джунглям, полным москитов, малярийных комаров и змей. Пока были патроны, они охотились на диких свиней, а потом пытались ловить птиц силками, сплетенными из травы. Их находили лежащими на земле, уже мертвыми. У одного, когда мы обнаружили его, были вырезаны мышцы ног и рук. Их съели… Дольше всех по джунглям бродил один взвод. Их капрал спал, подложив под голову мешочек с солью, — в соли была вся его сила, он выдавал ее по щепотке. Винтовки у солдат — чтобы они его не убили — он отобрал. Когда через десять лет после окончания войны его поймали, он все время твердил, что ему нужен приказ сдаваться. Я думаю, он просто сошел с ума.
Это был великий день. Он запомнился. Слабый ветер шевелил верхушки пальм, листья, ударяясь друг о друга, стучали как жесть. На взлетной полосе стыли серые, горбатые истребители с неподвижными винтами. Около штабного барака вытянулась молчаливая шеренга — в строю девять летчиков, все в легких, расстегнутых на груди комбинезонах, без шлемов, на голове каждого белая повязка. В стороне — еще одна шеренга. Каждый стоял, чувствуя, как переминаются с ноги на ногу, наваливаясь на него, соседи. Солнце расплавленным шаром плыло над головой. Раскаленный бетон прожег ботинки. Тени у деревьев подобрались к стволам, сжались и исчезли. Через запыленные окна барака виден висящий на стене календарь. 9 октября. Белые повязки продуманы: самурай, идущий в последний бой, надевает ее на голову. Наконец из барака вышел генерал. Тень от длинного козырька упала ему на лицо. Генерал стал перед шеренгой и начал выкрикивать:
— Священный ветер… Спасенная родина… Путь воина… Американские авианосцы… — и наконец назвал имя — Юкио Секи.
Юкио Секи стоял первым в шеренге. У него было сухое, с провалившимися щеками лицо. Глаза напряжены и полузакрыты. Каждое слово генерала он жадно ловил, чтобы бережно унести с собой в небо. Все мы знали: приготовлено девять машин, под сиденьем у каждого летчика укреплен ящик с толом. Прежде чем бросить с высоты машину на американский корабль, каждый летчик выдернет из ящика предохранитель…
Четыре истребителя будут прикрывать самоубийцу. Юкио Секи, протянув ладони, принял из рук генерала маленькую чашечку саке. Идущие на смерть вкушают радость. Еще одна команда — шеренга дрогнула и распалась — летчики бросились к машинам.
Одна за другой они ушли в небо и там стали на круг. Сделав несколько оборотов, круг распался. Черные самолетные точки поползли на восток. Там, на подходе к островам, как мусор, брошенный на воду, рассыпаны щепки — корабли американцев.
Над крышей барака дрожали усы антенн. Никто не расходился. Время медленно ползло. Солнце сместилось, у подножия пальм появились зубчатые тени. Из барака вышел генерал. Он оскалил зубы и выкрикнул:
— Великий день… Священные традиции самураев… лейтенант Юкио Секи сдержал слово… Американский авианосец горит… Один самолет разбился о воду. Остальные вернутся…
Над островом в небе послышался гул. Стали видны четыре точки. Они превратились в крестики. Истребители прикрытия шли на посадку. «Он отдал жизнь за Японию. Его имя войдет в историю».
Офицер, перепоясанный ремнями, в плотно застегнутом у горла кительке, на стриженой голове зеленая матерчатая кепка, взобрался на бочку и осмотрел рыбаков. Лицо скуластое, сморщенное. Достал из полевой сумки бумагу. Люди стояли молча, со страхом ожидая.
Коротко вылаивая слова, объявил приказ — эвакуировать остров. На сборы дал два часа.
Рыбаки, ошеломленные, разошлись, и сразу же между хижинами засновали бесшумные, как летучие мыши, женщины, у раздвижных, покосившихся дверей появились узлы, тюки, над сараями, домами закурились дымки, офицер ходил и командовал, где поджигать.
— Куда они нас повезут? — спросила Сатоко у старосты. Тот пошел узнавать у офицера, офицер накричал на него. Но скоро прошел слух: везут на Хонсю, это большой остров, там много городов, но еще больше людей.
— Стариков заберут в армию, а женщин пошлют на фабрики.
Сатоко вспомнила Суги, вспомнила адрес, который назвал он ей на прощание: «Хиросима, Койтакио, 28». А вдруг… Стала одевать сына. Тот, ковыляя, сделал несколько шагов — не надеванные ни разу башмаки резали ноги, — заплакал, прикрикнула: «Тебя повезут на пароходе!» Пароходы он видел только проходящими мимо. Начала увязывать вещи. Подхватив узлы, подталкивая сына, побрела следом за теми, кто уже ушел. Открылась бухта, посреди нее на якоре однотрубный, с ржавыми бортами пароход, над ним молча кружат чернокрылые поморники. С бортов стекают струи воды — матросы моют палубу. Над берегом, над желтым раскаленным песком слезится воздух. Заметив приближающуюся толпу, на пароходе спустили две шлюпки.
Грузились на них, заходя по колено в воду. Одна женщина с ребенком на спине поскользнулась и упала. На пароход лезли по веревочной лестнице, верткие деревянные ступеньки выскальзывали из-под ног, пальцы Сатоко бились о железо. Мальчишка с неожиданной ловкостью, как обезьяна, полез впереди нее. Вещи подхватили краном и грудой вывалили на палубу. С трудом нашла свои узлы, перетащила к мачте, устроилась между двумя связками канатов, прикинула: не будет ли на ходу заливать, посадила мальчишку и села сама, подвернув ноги, прикрыв голову куском мешковины. В полдень застучал дизель, залязгала лебедка, с тоскливым стуком громыхая, поползла якорная цепь. Судно закачало, берег стал поворачиваться и отходить за корму.
Двое суток тащились по синей, голубой пустыне. Набегали короткие злые дожди, но люди были им рады — на время оставляли зной и жажда. Однажды на пароходе стали кричать и бегать: кто-то увидел ползущую по горизонту точку — самолет. Свой или американский?
В порт пришли ночью. Город показался черным, улицы, начинаясь прямо от причала, шли как ущелья. Стариков сразу же отделили, построили у трапа и увели. Кричали женщины — их задержали на палубе. Потом, когда причал опустел, на берег сошли и они. Растерянные, голодные, с плачущими детьми, застыли, сбившись в кучу. Когда небо над гаванью стало сереть, из темноты вымыло кирпичные стены складов и изогнутые крыши домов. Пришли служащие порта в сером и полицейские в синих форменных куртках, стали проверять приехавших. Какой-то чиновник сказал, что тех, кто пойдет за ним, он устроит на работы — рыть землю.
— Окопы. Скоро здесь будет война, — шепнула соседка, она держала за руки двух девочек — Я пойду с ним.
Сатоко осталась.
— Что ты шепчешь? — спросил ее сын. — Я хочу есть, ты слышишь, я хочу есть.
Она шептала: «Хиросима».
Ито призвали в январе. Пришел почтальон и принес красный листок Вторую такую же повестку принесли в мастерскую.
— Вот ты и попался, — сказал хозяин, — а я-то думал, ты протянешь еще годик, глядишь, война бы и кончилась. Наши войска уже вступают в Индию. И уже бомбят Австралию. Говорят, у нас есть оружие, которым можно разрушить любой город в Америке. С чего ты взял, что мы оставляем острова?
— Так говорят…
Юкки, увидев повестку, проплакала всю ночь. Ей очень хотелось иметь ребенка.
— Ну вот, а ты говорил, потерпи, потерпи, когда окончится война… А если теперь тебя убьют? Ито, постарайся, ну сделай это ради меня. Я так тебя люблю. Если бы не ты, я так бы и осталась под мостом. Меня покупали бы за деньги, а я бы говорила: ну вот еще один день прожила. Я не могу без тебя, без твоего ребенка, умоляю тебя, ну пожалей сегодня меня…
