Иван Кривоногов - Родина зовет
После общей поверки «счастливчики» бежали в свои бараки чистить и варить лягушек. Противно было брать в рот первую лягушку, но, узнав вкус лягушачьего мяса, мы перестали их даже чистить. Лягушки многим спасли жизнь. Один котелок лягушек заменял несколько порций немецкой баланды.
В нашей группе вся добыча делилась поровну на каждого. По вечерам мы собирались вместе в одном [74] бараке и «ужинали». Одну за другой отправляли печеных лягушек в рот и с наслаждением хрустели косточками.
За несколько дней мы приели не одну сотню лягушек, почувствовали себя крепче. Но вдруг нас опять перевели в лес. Здесь, кроме кореньев и сучков черной смородины, мы ничем не могли попользоваться. Среди кореньев попадались и ядовитые. Однажды, выпив отвар из каких-то сладких кореньев, пять человек ночью умерли. Наша группа варила только чай с веточками смородины.
В скором времени из нашей сотни выделили группу в двадцать человек и послали работать на линию «Мажино». Здесь работа была очень тяжелая. Нас заставили оттаскивать от дороги громадные ворота, вырывать из земли рельсы и надолбы. Здесь ничего съедобного достать не удавалось. Только мы с Володей нашли однажды старую лошадиную кость и прихватили с собой в лагерь. Вечером в бараке пережгли ее и съели. [75]
Побег не удался
Однажды во время утренней поверки немцы стали отбирать в какую-то новую команду двадцать пять человек.
Дойдя до меня, шеф ткнул мне в живот палкой и сказал «Auf» - значит «выходи». Я вышел из строя и присоединился к группе товарищей, стоящих поодаль. Здесь уже были Василий Истомин и Лобенко. Но Володя оставался в общем строю. Что же это? Неужели нам предстоит расстаться? Нас пересчитали - ровно двадцать пять человек. Шеф по-немецки дает команду: быстро взять свои котелки и сумки и вернуться в строй. Так как котелок у меня находился в сумке, сшитой из тряпки, а сумку я всегда носил с собой, то идти в барак мне было незачем. Но я попросил разрешения у шефа выйти из строя, будто бы взять у товарища ложку. Он разрешил. Я побежал к Володе. Мы взяли друг друга за руки и постояли молча.
Разве нужны слова людям, которые сделались более близкими, чем братья…
Солдат остервенело ткнул меня прикладом. Я вернулся к своей команде. Общий строй повернули, и колонна зашагала к выходу из лагеря. Володя махнул мне рукой.
Шеф подошел к новой команде и через переводчика объявил, что нас поведут работать в одно подсобное хозяйство. Шагая по извилистой, облитой весенним солнцем дороге, мы слышали только стук своих деревянных колодок да бормотание немецких охранников. [76]
Каждый думал про себя: «Что нас ожидает впереди, на новом месте?»
Было уже за полдень, когда мы вошли в одно из разрушенных сел недалеко от линии «Мажино». Кругом виднелись зарастающие травой воронки от разорвавшихся бомб и снарядов. При входе в село стоял разрушенный взрывом дот.
В центре села, возле двухэтажного дома, обнесенного в два ряда колючей проволокой, нас остановили. Мы сразу поняли, что это и есть наш новый лагерь.
Из дома напротив вышел громадного роста унтер-офицер. Он что-то пробасил на своем языке, пересчитал нас и, показав на обнесенный колючей проволокой дом, громко крикнул: «Ab».
Мы бросились в ворота.
Едва разместились на деревянных нарах в большой комнате, как пришел унтер-офицер с двумя солдатами проверить, все ли в порядке. Он спросил, кто умеет говорить по-немецки. В нашей группе нашелся один парень Гриша, который кое-как мог объясниться с немцами. Унтер-офицер произвел его в переводчики и возложил на него обязанности полицая. Эта должность совсем не подходила Грише. Он был скромный парень, до войны служил в нашей армии старшим сержантом. Раненный недалеко от границы, попал в плен. Унтер-офицер приказал ему взять палку и бить пленных, если они не будут достаточно расторопны. Но Гриша никого не ударил ни разу. За это немцы били его самого.
Унтер- офицер объявил, что завтра нас поведут на работу. Закрыв двери на замок, он ушел. Мы тут же дали ему кличку «Громобой». Он вполне оправдал свое прозвище. Его палки боялись не только мы, но и немцы-солдаты. Этот эсэсовец, как мы узнали позднее, служил в гестапо палачом, но за что-то его оттуда выгнали и поставили начальником небольшого лагеря, в который мы попали.
Рано утром, едва звякнул ключ в замке, вбежали двое солдат с палками. Под их ударами мы выскочили во двор и встали в строй, поджидая, когда подбегут задержавшиеся. Наконец все успокоилось - тишина. Немцы выровняли строй, сосчитали и пошли на доклад к унтер-офицеру. Вскоре на крыльце караульного помещения появился Громобой. Потянувшись и зевнув, [77] он сошел со ступенек крыльца и направился к нашему строю. Мы затаили дыхание. Один из солдат подал команду «Achtung!» и доложил унтер-офицеру. Громобой через переводчика объявил, что сейчас нас поведут на работу; того, кто вздумает бежать, будет казнить он сам. Не просто расстреляет, а будет казнить, повторил он. К строю подошел, слегка прихрамывая и опираясь на палку, пожилой человек в гражданской одежде и шляпе. Он поздоровался за руку с унтер-офицером и солдатами. Затем повернулся к нам и на ломаном польском языке, мешая его с немецким, начал говорить что-то. Я понял всего два слова: «добже робить».
Гриша перевел нам, что это начальник подсобного хозяйства и мы будем работать у него, а кто будет плохо работать, тому не дадут есть.
Скоро подошла группа гражданских французов, работающих здесь: два старика, два подростка и трое взрослых молодых ребят. Потом подъехали две телеги, запряженные парами лошадей.
Нас разделили на три группы. К каждой прикрепили француза в качестве мастера и под конвоем повели на работу. Группу, в которую попал я, заставили раскидывать камни возле разрушенного дома, убирать мусор и оттаскивать и складывать в сторону бревна и доски.
Этим мы занимались несколько дней. Кормили нас почти так же, как и в центральном лагере. Утром давали пайку хлеба, из расчета буханку на пять человек, и чай, а в обед литр супу, сваренного из свеклы, капусты или картошки, вечером чай. Но здесь мы не стояли в длинной очереди за супом. Немцы не присутствовали при раздаче пищи, и мы получали меньше палок, чем в центральном лагере. Однажды утром, перед тем как развести нас на работу, шеф-поляк спросил через переводчика, есть ли среди нас столяр и кузнец.
Вышли двое столяров и один кузнец. Еще одного пленного шеф назначил молотобойцем. Потом он показал палкой еще на одного и приказал ему выйти из строя. Это его не удовлетворило. Он прошелся вдоль строя, присматриваясь к нам, и выбрал почему-то меня…
- Это будет команда специалистов, - сказал шеф. [78]
«Двое в кузнице, двое в столярной. Что же будем делать мы двое?»-подумал я.
И тут шеф нам объявил:
- А вы двое будете конюхами, навоз вывозить из конюшни. Поняли?
- Поняли, пан шеф, - повторил мой напарник.
«Теперь у меня будет новая специальность - навоз возить», - невесело подтрунивал я над собой.
Старшим конюхом был немец солдат, он же являлся и нашим охранником.
Первое время было тяжело, тачка с навозом кувыркалась с боку на бок. Еле-еле мы довозили ее до места. Но потом привыкли, и тачка стала ходить послушнее.
Вскоре я понял все преимущества своей новой работы…
В полдень солдат засыпал в кормушки лошадям овес и уходил обедать. Мы с напарником Павлом Наруцким набивали овсом карманы, забирая из всех кормушек понемножку. Придя в барак, прятали его под матрацы. Вечером солдат снова засыпал овес лошадям, и мы снова набирали полные карманы и несли в лагерь.
Так неожиданно появилась возможность подкрепить силы.
Все повеселели.
Вечером, после поверки, когда немцы запирали нас на замок, мы приступали к обработке овса, из которого потом варили кашу. У нас была приспособлена бутылка, железина и кусок сетки, которую мы оторвали от сита старой веялки, стоявшей в разрушенном сарае. Этим инструментом мы превращали овес в муку, а из муки варили кашу. Одному, конечно, это сделать было трудно. Тогда мы объединились в группы по три-пять человек, лагерные «артели». Я был в одной «артели» с Наруцким, Истоминым и Лобенко.
Вечером мы все работали.
Один стоял на дежурстве у дверей или окна. Другие жарили овес на жестянке и высыпали его на стол, третьи растирали его бутылкой, четвертые просеивали через сетку несколько раз. Таким образом, получалась мука и крупа вместе, правда с остюками, но на это мы не обращали внимания. Тут же на железной печке кипятили воду, засыпали муку и варили. Получалась [79] полная кастрюля овсяной каши. Соли у нас не было. Вместо нее использовали удобрение, которое имело солоноватый вкус. Солили немного, чтобы не отравиться, лишь бы можно было есть.
Съев кашу и убрав все инструменты, так, чтобы немцы не могли их найти, остальное время ночи мы отдыхали.
