Юрий Слепухин - Сладостно и почетно
Ехали они без сопровождения охраны, дело было днем, а окрестные леса постоянно прочесывались, и вообще в этих краях последнее время было спокойно — насколько, конечно, может быть вообще спокойно в России. Когда из молодого березняка слева от шоссе ударили выстрелы (по звуку Тресков сразу узнал старую русскую винтовку образца 1891), лейтенант Шлабрендорф пригнулся к рулю и до упора вдавил педаль газа. Утробно взревев форсированным двигателем, открытый «мерседес» ринулся вперед, отбросив седоков на спинки сидений. Сзади, уже слабее, хлопнуло вслед еще несколько выстрелов.
— Наше счастье, что у них не было автоматов, — заметил полковник, когда машина перелетела невысокий бугор, на мгновенье словно оторвав колеса от земли, и понеслась вниз. — Странно, однако, что они вообще здесь. Вот вам и Красное.
— Где же им еще быть, — резонно возразил лейтенант. Сбросив газ, он достал из кармана платок и, сняв очки в тонкой золотой оправе, принялся методично протирать стекла, придерживая руль коленом.
— Нет, я хочу сказать, что последнее время не было сообщений. К тому же — зона усиленной охраны.
— О, русские умеют просачиваться…
Некоторое время оба молчали. Полковник сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, его темное от загара лицо с глубоко посаженными глазами и упрямо сжатым тонкогубым ртом было мрачно, почти скорбно.
— Возможно, случайно забредший отряд, — сказал он негромко, словно думая вслух. — Как, вы говорили, в советской печати принято называть партизан — «народные мстители»?
— Народные мстители, — подтвердил адъютант. — Если мне правильно переводят.
— Что ж, будем справедливы, им есть за что мстить. Но признайтесь, Фабиан, когда они открыли огонь, — у вас не мелькнула мысль, что судьба склонна к мрачным шуткам?
— Мне было не до философствования — слишком испугался. Я штатский человек, Хеннинг, воинские доспехи не сделали меня воином.
— Ну, если вы думаете, что профессиональный солдат не подвержен чувству страха, то могу вас разуверить. Я тоже испугался, но мысль об иронии судьбы меня все же посетила. Было бы, согласитесь, чертовски забавно… если бы эти русские мстители ухлопали своих германских коллег.
— Нам было бы поделом, господин полковник. За некачественную работу.
Хеннинг фон Тресков помолчал, глядя на бегущий навстречу разбитый и потрескавшийся асфальт Минского шоссе. Машину сильно качало, и укрепленное на пробке радиатора кольцо с вписанной в него трехлучевой звездой все время перемещалось вверх-вниз, словно прицел в руках неумелого наводчика.
— Когда приедем, распорядитесь проверить передние амортизаторы, — сказал полковник. — На редкость бестолковый парень этот мой новый водитель… Уж о таких-то вещах мог бы позаботиться сам. Да, Фабиан, сработали мы с вами некачественно, что правда то правда.
— Правда и то, что нас подвела английская техника. Этот коварный Альбион…
Англичане и в самом деле крепко их подвели со своей прославленной техникой. Мощную взрывчатку какого-то нового типа (она была похожа на липкую замазку) и полагающиеся к ней бесшумные кислотные детонаторы прислал помощник Канариса Ганс Остер; абверовец, который доставил в Смоленск этот подарок, всячески расхваливал британское изделие: удобно, надежно, безопасно в обращении… Самое забавное, что так оно, вероятно, и есть. Тресков, не очень доверяя не имеющему навыка Шлабрендорфу, лично проверил и взрывчатку, и взрыватели, истратив несколько штук из ограниченного запаса. Каждый срабатывал ровно через тридцать минут — хоть часы проверяй. А в нужный момент произошла осечка. Да какая!
Гитлер прибыл в Смоленск утром тринадцатого марта, после совещания пообедал и сразу же отправился обратно. Фон Тресков, поехавший на аэродром вместе с другими штабными, в последний момент попросил полковника Брандта из свиты фюрера прихватить в Растенбург посылочку для генерал-лейтенанта Штиффа — две бутылки коньяка, у старого камрада семейная дата, ему будет приятно… Брандт заверил, что передаст непременно, сунул пакет в портфель и пошел к трапу.
Самолет должен был взорваться над границей генерал-губернаторства, но он уже миновал Варшаву, а полет продолжался нормально. Потом в штаб поступило сообщение, что фюрер благополучно прибыл в «Волчье логово». Обычно невозмутимый фон Тресков ворвался к своему адъютанту с серым лицом:
— Шлабрендорф, это дерьмо не сработало! Сейчас в Растенбург вылетает курьер фельдсвязи — я позвоню на аэродром, чтобы задержали, отправляйтесь в ставку и найдите Брандта. Заберите у него пакет — придумайте что-нибудь: или что вас прислал Штифф, или что произошла ошибка — словом, что хотите, но только быстрее, может быть вы еще успеете…
Опасность заключалась не в том, что посылка попадет к самому Штиффу — тот был в курсе; Брандт мог на досуге развернуть невостребованный пакет, чтобы полюбопытствовать, какой марки коньячком балуют себя штабники на Восточном фронте. К счастью, Шлабрендорф успел вовремя и Брандт, не выразив удивления, передал ему посылку. До этого момента Шлабрендорф держался, а потом нервы не выдержали. Очутившись наконец в двухместном купе поезда Растенбург — Берлин, он, уже не соображая, какой опасности подвергает себя и других пассажиров, запер дверь и вскрыл пакет с бомбой. Вытащив и разобрав взрыватель, он не поверил своим глазам: запал, оказывается, сработал, ударник был спущен — а взрыва не произошло. Как потом объяснил ему один химик, детонирующее вещество по какой-то неясной причине разложилось, перестало быть активным…
— Альбион Альбионом, — сказал полковник, — но все это, ей-богу, начинает припахивать мистикой. У нас отказывает взрыватель многократно проверенного типа, через несколько дней граф Герсдорф пытается рвануть себя вместе с фюрером на смотре в цейхгаузе — а тот покидает помещение на две минуты раньше…
— Ну, там он мог что-то почуять, — заметил Шлабрендорф. — У мерзавца, надо отдать ему справедливость, и впрямь есть шестое чувство. Чует опасность издалека, как кобель — землетрясение. Это вполне объяснимо в свете парапсихологии — представьте себе душевное состояние человека с набитыми взрывчаткой карманами, который через минуту должен будет нажать кнопку. Его мозг, несомненно, что-то излучает… А излучение может подействовать на особо восприимчивую к таким штукам натуру. Вам приходилось бывать в толпе, охваченной какой-то одной сильной эмоцией — скажем, страхом или восторгом? Это ведь заразительно. Так что бедняга граф явно излучал… и тем самым спугнул птичку. Вот случай с нашим взрывателем для меня действительно необъясним ни с какой стороны.
— Вам же сказали, имела место самопроизвольная деактивация фульмината.
— Да, но почему? Мало, что ли, вы их перепробовали. У вас был хоть один случай отказа?
— Химия, — буркнул полковник. — Чертовски загадочная штука, Фабиан. Всегда ее опасался. Кстати — тот ваш химик, удалось его вытащить?
— Какой химик, простите?
— Вы зимой просили Ольбрихта помочь вытащить из-под Сталинграда какого-то химика.
— Ах, тот! Да, его оттуда эвакуировали. Только он не химик, а физик.
— Вот как. А вы, помнится, говорили, что он занимался изотопами?
— Да, Хеннинг, но это физика.
— Какая же, к черту, физика, если я отлично помню, как нам в академии морочили голову этими изотопами на лекциях по химии!
— Значит, то были другие изотопы, химические. Но что капитан Дорнбергер — физик, это совершенно точно. Я хорошо его знаю, он зять моего бывшего принципала, доктора Герстенмайера.
— Герстенмайер, — повторил полковник. — Что-то мне эта фамилия напоминает…
— Он был довольно известный берлинский адвокат, специалист по коммерческому праву. В его конторе я начинал практику, еще в конце двадцатых годов. Он тогда баллотировался в рейхстаг от народной партии.
— В конце двадцатых? Я в то время пытался поправить свои дела биржевым маклерством; возможно, на этой почве мы с ним и встречались. Если он занимался коммерческим правом, то вполне возможно. А где он сейчас?
— О, он умер в начале войны. Так вот, Дорнбергер женат на его дочери, там мы познакомились.
— Ах так. Значит, вы ходатайствовали просто за приятеля, — фраза прозвучала не как вопрос, скорее как констатация, и не слишком одобрительная.
— Не совсем так, признаться. Дело в том, что об этом меня попросил Остер. Не знаю, почему он сам не счел удобным обратиться к Ольбрихту.
— Он что, связан с абвером, этот ваш физик?
— Его хотели связать. Похоже, ничего не получилось.
— И здесь осечка. Зря, значит, вытаскивали…
— Не скажите. Просто подход, очевидно, оказался ошибочным… Дорнбергер — это, знаете… личность весьма любопытная. Мог сделать блистательную карьеру в науке, мне говорили специалисты.
— Но хоть человек-то порядочный?
— Временами — до глупости. Это ведь тоже поддается использованию. Я думаю, на Бендлерштрассе им будут довольны.
