Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака
Внезапно, где-то впереди, оживает треск выстрелов. Перестук автоматического оружия быстро приближается, бежит словно огонь по фитилю. Отчетливо, звонко лают противотанковые ружья. Гудят сигналы танков.
— В машину! Люки закрыть!
Танкисты стремительно соскальзывают вниз, захлопывают замки. Янек, вскочив в башню, хватается за ручки перископа, отводит его, чтобы сквозь окуляры увидеть небо.
Сначала весь прямоугольник заливает голубизна, потом появляется белый кусок облака, его сменяет более темный фон, и наконец вот они: один и другой следом за ним, немного сбоку. Летят низко, прямо над дорогой, стремительно вырастают на глазах — овалы фюзеляжей, круги пропеллеров, крылья, изогнутые, как распластанная перевернутая буква «М», а внизу колеса шасси, похожие на ноги, обутые в лапти. Даже здесь, внутри машины, слышен рев самолетов, а потом с боков и сзади раздаются взрывы бомб. Самолеты удаляются, их рев утихает, и сердце наполняет радость, что опасность миновала.
Гудение мотора, лязганье гусениц — эти звуки кажутся теперь почти такими же ласковыми, как журчание воды в ручье. И именно в это мгновение танк вдруг приподнимается, содрогается, свет в перископе краснеет, раздается страшный грохот. Янека швыряет вниз на механика, и не понятно, как Шарик оказывается у них на коленях. Мотор глохнет, танк замирает.
— Целы?.. Целы, спрашиваю? — слышится из наушников беспокойный голос поручника.
Да, все целы, только оглушены, а собака не скрывает страха. Янек, глядя на нее, перестает удивляться и начинает ощущать испуг.
— Выйти из машины на левый борт, — звучит приказ, не давая времени на раздумывание.
И вот уже они стоят на земле, смотрят на свой замерший у дороги танк и сорванную гусеницу, которая растянулась сзади, как длинный уж, ощетинившись на спине зубами.
— Съехал, Гриша. Рука у тебя дрогнула, — спокойно констатирует Семенов.
И в самом деле, танк стоит в добрых трех метрах за линией красных флажков, обозначающих правую сторону дороги. Один флажок, опрокинутый, торчит из-под разорванной гусеницы.
— Я увидел, что летят, ну и вверх посмотрел...
— Нельзя. На наше счастье, это была не противотанковая мина, а какая-то послабее. Янек, в машину, к пулемету! Не глазей по сторонам, это уже не учения. Григорий, ты тоже садись на место, а мы с тобой, Густлик, за дело.
Двух человек, чтобы натянуть тяжеленную стальную гусеницу, мало. Мимо них проносятся десятки машин, проходят тысячи людей, из которых каждый мог бы прийти на помощь, но колонне нельзя останавливаться. Нельзя из-за одного танка задерживаться остальным. Если надо, пострадавший экипаж может вызвать помощь: ранеными займутся санитары, поврежденными танками — рота технического обеспечения, идущая в хвосте колонны. А если справятся сами — тем лучше, но нельзя задерживать других.
Стальной трос уже накручен на ведущее колесо, его конец зацеплен за гусеницу. Семенов выбегает и останавливается впереди танка, чтобы подать знак механику, что тот может потихоньку двигаться правым бортом. Елень, сбросив с себя комбинезон, форму, рубашку, по пояс обнаженный, ухватился за конец металлического ужа и теперь, когда звенья начинают вздрагивать, направляет его куда нужно. Кос, сидящий пока без дела со своим ручным пулеметом, перекладывает его в левую руку, чтобы помочь Густлику.
И в этот момент спереди, с запада, с той стороны, куда они двигаются сейчас вслед за солнцем, снова доносится нарастающий треск пальбы. Янек бежит за танк, устанавливает сошки пулемета на броне и, щурясь, всматривается в небо. Из-за кучевого облака, словно из засады, снова появляются две машины, резко ныряют вниз. Может, это те самые, может, другие. Упираясь ногами в песок, Янек прижимает приклад к щеке и ведет стволом. Когда самолеты увеличиваются до размеров ястреба, Янек выбирает первый, что поближе, ловит на мушку, берет упреждение немного выше центра серебристого круга пропеллера, целится туда, где через какие-то мгновения будет находиться защищенный прозрачным фонарем кабины летчик.
Янек чувствует, как со лба на щеки скатываются капли пота. Вой стервятника и свист ветра, разрываемого крыльями, становятся все невыносимее, вызывают спазмы в горле. У носа самолета начинают мигать огоньки выстрелов. В то же мгновение Янек нажимает на спуск, видит рыжую трассу, переносит ее чуть ниже.
Слева и справа перекрещиваются строчки огня советской пехоты. Стоном отзывается кусаемый вражескими пулями металл танка, взметываются фонтанчики песка. На какую-то долю секунды пикировщик показывает свое желтое брюхо и два черных креста. Самолет сбивается с курса, делает полубочку, и вдруг в нескольких сотнях метров гремит взрыв, вырастает облако черного дыма.
Янек с пулеметом в руках бежит к Семенову, дергает его за рукав и спрашивает:
— Это я?
Тот отодвигает его в сторону и говорит спокойно:
— За дело, время уходит.
Над колонной молниями проносятся два остроносых истребителя со звездами на крыльях.
Снова ревет мотор танка, гусеница ползет по песку, протискивается под ведущее колесо, и наконец первый зуб захватывает ее. Семенов поднимает вторую руку вверх и кричит:
— Обоими, обоими бортами!
Танк сдвигается, вползает на гусеницу, и теперь только остается сменить разбитый трак, соединить гусеницу в разорванном месте. Это уже работа Еленя. Василий щипцами держит болт, а Густлик стучит по нему тяжелым молотком.
Кос стоит у танка и, как бы не веря своим глазам, дотрагивается пальцами до вмятин на броне.
— Поцарапал только поверху. Для начала хватит, а потом таких отметин станет больше, — объясняет ему поручник.
Наконец они убирают трос, инструменты, и снова звучит команда:
— В машину!
Все это длится недолго, но колонна за это время уже уходит вперед, и, когда они трогаются с места, им приходится сбоку протискиваться между тягачами, которые везут тяжелые орудия с длинными стволами. Теперь они едут одни среди артиллеристов.
Кос установил на место пулемет, правой рукой треплет Шарика, которому очень уж нудно в темном углу, и не перестает думать все о том же: «Я сбил или не я?.. Если бы отец видел...»
Так проходит, наверное, час. Елень выводит из задумчивости Коса, наклоняется к нему и показывает рукой, чтобы он перебрался на другую сторону башни, где сидит командир.
Лицо Василия покрыто пылью, по которой струйки йота проложили извилистые бороздки. Поручник трогает парня за плечо, притягивает к себе и прямо в ухо громко говорит:
— Я не знаю, ты или нет. Понял? Не знаю. В него все палили, все, но важно, что ты глаза не закрыл, не испугался. Это мне нравится. Молодец!
Василий уже не держит Янека за плечи, а обнимает, прижимает к груди и целует в щеку, а потом кричит:
— Оботрись, я тебя вымазал!
Елень, который вылез на башню и сидит, болтая ногами, стучит по броне и кричит:
— Ребята, речку видно и мост! Это, наверно, Буг?
Все трое наверху. Речка небольшая, извилистая, берега заросли вербой и ольхой.
— И верно, вроде Буг.
Они уже на подходе к мосту, не больше чем в полусотне метров от него, когда девушка в темно-синем берете предостерегающе поднимает красный флажок, а желтым категорически указывает в сторону. Саакашвили вовсе не хочется сворачивать, и танк продолжает двигаться прямо на девушку-регулировщицу, но та не боится его, хорошо знает, что она здесь самый главный человек. Она делает несколько шагов навстречу и стучит черенком по броне, как канарейка клювом по шкуре слона. Правда, пропорция несколько другая: танк весит столько же, сколько весят десять слонов.
Вынужденные отъехать в сторону и остановиться, они с сожалением смотрят, как орудия одно за другим переправляются на другой берег.
— И что она нас выгнала?
— Не наша очередь, — объясняет Василий. — Будем стоять здесь, пока эти не проедут. Может, ты, Густлик, уговорил бы как-нибудь ее. Скажи, что братья-поляки и еще там чего-нибудь...
Елень спрыгнул на землю, подошел к регулировщице и, вытянувшись, отдал ей честь.
— Милая девушка, пропусти нас.
— Не могу, нельзя. Вот эти пройдут, может, будет место.
— Наши уже на другой стороне. Мы же поляки. Домой возвращаемся. Кто теперь первым имеет право?..
— Ты. Даже поцеловать тебя могу, если хочешь, а танк пропустить — нет.
Елень покраснел и вернулся. Вскарабкался на броню, развел руками:
— Строгая девчонка! Как овчар, что только своих овец пропускает.
Снизу в башню поднялся Саакашвили и вмешался в разговор:
— Эх ты, джигит, девчонки испугался, убежал! Что же теперь будет? До вечера тут торчать, что ли?
— Знаете что? Есть одна мысль, - перебил вдруг его Янек и, наклонившись к остальным, стал что-то негромко объяснять, хотя их и так никто не подслушивал.
— Ну как, Василий, согласен?
— Согласен.
