Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника
Однажды ночью создававшая хоть какой-то уют бензиновая лампа в моем блиндаже чуть было не стала причиной бедствия. Взводный связной по неосторожности задел и опрокинул ее. Пролившийся бензин загорелся, и пламя охватило маленький столик. Пришлось вытаскивать наружу ящики с боеприпасами, включая тот, который служил мне подушкой, и одновременно гасить пожар. К сожалению, жертвой огня стала авторучка, один из моих подарков на конфирмацию.
В ночь с 23 на 24 июня наш батальон неожиданно заменили батальоном из 461-го полка и перебросили на участок возле деревни Нестеры. Вся дивизия была сдвинута вправо на один батальон, и таким образом мы стали самым крайним батальоном на правом фланге, на стыке с другим соединением. Марш протяженностью всего лишь 10 километров пошел всем на пользу. Само по себе движение, несмотря на то, что пришлось нести ранец и большое количество боеприпасов, было для нас освежающей переменой. Новый сектор обороны был оборудован великолепно. Блиндажи были хорошо заглублены и накрыты толстыми бревнами. Все огневые точки расположены грамотно. Траншеи были вырыты в человеческий рост. Незавершенными оставались проволочные заграждения. Заросшая травой дорога к деревне Нестеры проходила через главную полосу обороны посередине участка нашей роты. Участок моего взвода включал в себя лесополосу шириной 50 метров, по переднему краю которой проходила траншея. Высокие ели в сочетании с низким кустарником и полянами делали пейзаж похожим больше на английский парк, чем на то, что ожидаешь увидеть в сердце России.
Недостатком позиции было прямоугольное поле шириной 50 метров, которое начиналось перед траншеей и простиралось на 200 метров в сторону противника. В дальнем правом углу этого поля раньше располагались посты боевого охранения, но их оттуда вывели, так как по ночам они подвергались слишком большому риску. Через заросли могли бы проскользнуть целые роты. По этой причине каждую ночь для разведки местности должны были высылаться дозоры.
В одну из ночей, в очередной раз обойдя вокруг поля, я заметил, что русские расположились в окопах, которые раньше занимали наши передовые посты. Когда на обратном пути мы приблизились к своей колючке, русские открыли пулеметный огонь по проходу в минном и проволочном заграждении. Очевидно, они наблюдали за тем, как мы пробирались через проволоку, потому что станковые пулеметы, которые они, должно быть, навели на цель еще днем, били с поразительной точностью. Мы не могли прижаться к земле как следует, и пришлось ждать, пока обстрел не закончится. Когда все успокоилось и мы спрыгнули в свою траншею, связной Гриммиг сказал, что было самое время поднять руку и получить «выстрел на родину». Он опять упустил свой шанс! Гриммиг был таким человеком, который имел суровое выражение лица, но отличался наивным остроумием, добротой и мужеством. Насмешливые разговоры о «выстреле на родину» были проявлением так называемого свинского состояния души. Таков был характер простого немецкого солдата.
Моя добрая тетя Лотте прислала мне целый набор литературы в компактном издании для полевой почты. По-видимому, в ее глазах стояли образы окопных романтиков периода Первой мировой войны, «добрых отцов с фронтовыми бородками», предающихся назидательному чтению при мерцающем свете коптилки. Чтобы не расстраивать тетю, я излился в благодарностях и сразу же отправил эти маленькие книжки домой. Конечно, я бы мог найти время для чтения, но у меня не было для этого необходимого спокойствия. Впечатления от жизни на фронте были еще слишком новыми и слишком разнообразными, а жизнь в окопах, даже в позиционной войне, слишком тревожной, чтобы я мог погрузиться в чтение. Много времени отнимало написание писем. Была мать, которая была сердцевиной семьи, и отец во Франции. Правда, Руди пока еще находился дома, но я писал ему отдельно, чтобы рассказать то, что я не мог, не стал бы писать матери, чтобы не огорчать ее. Но были еще и друзья и, в конце концов, девушка. Мои чувства были тогда обращены к Мади Скорпиль. Однако вскоре она от меня отвернулась в очередной раз, хотя я и продолжал носить с собой церковную свечу в память о ней.
Приведу некоторые сведения о семействе Скорпиль, с чьим сыном Эрхардом я ходил в школу. Эрхард и его старший брат Ганнибал были оба убиты в бою в составе войск СС. Муж самой старшей дочери был обер-лейтенантом кавалерии. В 1941 г. он был ранен, попал в плен к русским и умерщвлен зверским образом. Это стало известным через его товарищей, и об этом знал весь город. Все пятеро детей Скорпиль были внешне очень хороши. Эльфрид, самая младшая, была голубоглазой блондинкой и со своими густыми, длинными волосами являлась олицетворением женской грации. Она была артистичной, занималась каллиграфией и играла на скрипке. В то время она еще не решила, пойдет ли она в консерваторию или в академию художеств. Позднее она стала художницей.
Во время наших ночных работ по установке проволочных заграждений мы понесли большие потери от минометного огня. Было приказано как можно скорее завершить эти работы ввиду ожидавшегося летнего наступления противника. Нам также приходилось принимать повышенные меры предосторожности против нападений и захватов наших солдат в плен. Говорили, что в последнее время специально подготовленные русские группы прокрадывались в расположение наших войск для захвата пленных. В одно и то же время на одном месте должно было работать не менее десяти человек. Иначе противник захватил бы одного или двух солдат в то время, когда они натягивали колючую проволоку.
Крыша моего блиндажа, с тремя накатами бревен общей толщиной 1,2 метра, предоставляла достаточную защиту для спокойного сна. Круглая металлическая печка, сколоченный гвоздями маленький столик и два стула из березы завершали обстановку моей «дневной комнаты». За натянутым куском тонкой мешковины располагались койки. Тогдашнее состояние траншейной технологии выражалось и в сооружении деревянных коек. В добавление к обычным доскам, которые имели то преимущество, что давали возможность лежать ровно, была еще и постель из проволоки, имевшая сходство с гамаком. Особенно хороша была моя постель из стволов молодых березок, которая проминалась под весом тела и ощущалась как перина. Иногда, когда приходилось засыпать на рассвете, я позволял себя роскошь снять сапоги, чтобы насладиться своей «периной» еще больше.
Траншейная культура проявлялась и другими способами. На столе перед «окошком», то есть перед световым проемом в половину квадратного метра, проделанным в задней стенке блиндажа на глубине полутора метров, красовался портрет Мади. Один умелец раскрасил его от руки, установил в березовую рамку и покрыл целлофаном вместо стекла. Никель, взводный санитар, смастерил для меня «устройство» для подвешивания часов. Оно состояло из опиленной до дна гильзы от осветительного снаряда. Дно это было зазубрено, и зубчики огибали фотографию.
Но время от времени спокойная жизнь в блиндаже прерывалась. Однажды русские, должно быть, увидели дым. Они выпустили по блиндажу ровно 75 снарядов из «рашбума». Два из них попали прямо в укрытие, но, к счастью, мы не пострадали.
Позиция у деревни Нестеры имела то преимущество, что можно было незамеченным пробраться из тыла до передовой. Благодаря этому можно было вовремя доставлять горячий обед. Но русские наверное приметили время раздачи пищи. Два дня подряд они с точностью подавали сигнал к обеду стрельбой из миномета. Обеденное время перенесли с 12.30 на 13.30. Но как только начали разливать по котелкам суп, начали падать мины. Для людей, которые принесли пищу и поели сами, эта помеха оказалась неприятной вдвойне, потому что с полными бачками в руках им было труднее укрыться. А если бы они пролили суп, то им бы досталось от своих товарищей.
Таким образом, стало ясно, что русские подслушивали наши телефонные переговоры путем подключения к наземным линиям связи, представлявшим собой всего лишь отрезки проволоки, крепившиеся к земле с помощью металлических стержней. Несмотря на то, что кодовые позывные постоянно менялись, например, в первую неделю июля я был «рюкзаком», русские тем не менее могли догадываться о многом. Нельзя было скрыть тон обращения командиров с подчиненными и наоборот. Действительно, в разговорах по телефону полагалось пропускать воинские звания и должности, но привычка и выучка часто приводила в смущение, когда вместо «так точно, господин майор», надо было отвечать «да» или «нет». Если слышимость была хорошей и подслушивающий владел немецким в достаточной степени, то он мог делать выводы из послушного тона одного участника переговоров и командного тона другого.
Однажды ночью я зацепился ногой за проволоку в районе перед нашей полосой обороны. С перепугу я сначала подумал, что это была установленная нами противопехотная «прыгающая» мина, к которой русские прикрепили свою проволоку. Она могла бы взлететь «к небесам» вместе со мной. Но, слава Богу, это был не тот случай. Очевидно это была линия подслушивания. Мы начали ее потихоньку сматывать, что оказалось непросто при общей длине проволоки 600 метров. Чувствовалось сопротивление, особенно с самого начала. Возможно, что на другом конце сидел русский. Как сказал Гриммиг, «у него, должно быть, глаза на лоб полезли», когда начали шевелиться его наушники!
