Александр Чаковский - Блокада. Том 2
«И каково там теперь?» — намеревался спросить Звягинцев. Однако вместо этого задал нелепый вопрос:
— Значит… прямо по льду трасса?
— Конечно, по льду! — ответил Молчанов, удивленный несообразительностью майора. — Говорят, долгонько наши ходили по озеру, никак надежный лед отыскать не могли. Потом будто в Ленинград папанинцев вытребовали. Специально для этого. Опыт же у них арктический! Ну, те быстро отыскали, что требовалось. То ли лично Папанин, то ли вместе с Отто Шмидтом, Разное говорят…
Звягинцев слушал и не слушал эту легенду. Он думал о другом. О том, что так и не спросил Молчанова, как выглядит сейчас Ленинград, как живется там людям. Побоялся спросить, хотя, кажется, ничего уже не боялся, ко всему привык, притерпелся — к артиллерийским обстрелам, к пулеметным и автоматным очередям, к бомбежкам с воздуха, к схваткам врукопашную. Война стала для него, как и для сотен тысяч других бойцов и командиров, повседневностью…
Он посмотрел на свои трофейные часы. Желтые стрелки на черном циферблате показывали четверть шестого. К часам этим Звягинцев успел привыкнуть, они теперь не вызывали у него брезгливости, как в первые дни. Но сейчас их черный циферблат представился ему частицей того черного, чужого, страшного мира, который со всех сторон обступил Ленинград.
— Что, или остановились? — раздался голос Молчанова; того удивило, почему майор так долго и так пристально глядит на часы.
И уж совсем несообразным показался ответ майора:
— Еще ходят, будь они прокляты…
Чем ближе подъезжала машина к Кобоне, тем реже встречались следы войны. Наконец они и вовсе исчезли. Безукоризненной белизны был снежный покров, не тронутый разрывами снарядов и мин. Во всей своей зимней красе стояли сосны, чуть приспустив густые, не иссеченные осколками ветви.
Машина сделала поворот, и мгновенно из тихого, казалось бы, задремавшего, наглухо укутанного снегами мира оказалась в другом — оживленном и шумном. Двумя встречными потоками мчались грузовики: наполненные людьми в гражданской одежде — на восток, груженные туго набитыми мешками, ящиками и тюками — на запад. А по обочине тянулся санный обоз, и ездовые, взгромоздившись на прикрытые брезентом грузы, весело погоняли лошадей.
— Хлеб везут в Кобону из Новой Ладоги, — объяснил Молчанов, остановив свою «эмку» на перекрестке в ожидании интервала между машинами, мчавшимися на запад.
Звягинцев, однако, и без объяснений сам понял все. На душе у него посветлело. Хотелось верить, что самое тяжкое для ленинградцев время уже позади, что продовольствия, которое везут сейчас эти грузовики, хватит, чтобы накормить город. И он решился наконец задать Молчанову вопрос, который боялся задавать раньше:
— Когда ты в последний раз в Ленинград ездил, как там было?.. Очень тяжело?
Ответ последовал такой, какого и ждал Звягинцев:
— Хуже некуда.
— Но теперь-то, — не то утверждая, не то спрашивая, продолжал Звягинцев, — наверное, получше стало?
— Надо думать, лучше, — не очень уверенно ответил Молчанов.
Забуксовавшая неподалеку полуторка чуть задержала движение машин, следовавших за ней. Молчанов моментально воспользовался этим. Он с лязгом включил скорость, и «эмка» их вклинилась в общий поток, устремленный к Кобоне.
…Кобона оказалась маленькой деревней, совсем не тронутой войной. Из труб над избами поднимались мирные дымки. Из зашторенных окон кое-где пробивался свет.
Дорога пошла под уклон. Молчанов то и дело притормаживал, чтобы не стукнуться радиатором в передний грузовик, который ехал все медленнее и медленнее. Кто-то в колонне на мгновение включил и тут же выключил фары. Звягинцев успел увидеть при этом поднятый шлагбаум и несколько стоявших там машин.
— Готовьте документы, — сухо сказал Молчанов, — тут пограничники службу несут… строгие.
Как только они миновали шлагбаум, Звягинцев поинтересовался:
— Когда же до Ладоги доедем?
— А мы уже едем по ней, — не поворачивая головы, ответил Молчанов.
Звягинцев с любопытством стал всматриваться в темноту. Но ничего примечательного там не было. Впереди катился все тот же грузовик с мешками, прикрытыми брезентом. Слева обрисовывались контуры встречных машин, набитых людьми, и оттуда же в оконный проем дверцы врывался в кабину пронизывающий ветер.
За несколько минут езды по ладожскому льду Звягинцев продрог так, что у него не попадал зуб на зуб. «Как же переносят этакую стужу те, кто едет в открытых кузовах грузовиков?» — с содроганием подумал он.
Потом Звягинцев увидел силуэты зенитных установок, вернее, их стволы, поднятые вверх, потому что все остальное скрывалось за снежными брустверами. В отдалении промелькнула едва различимая палатка, и он подумал, что там, должно быть, живут зенитчики.
Неожиданно впереди вспыхнул едва заметный огонек и, описав короткую дугу, исчез. Вскоре такую же светлую дугу описал огонек уже в другой стороне.
— Что это? — спросил Звягинцев.
Молчанов сидел боком, навалившись на баранку, будто защищаясь ею от свирепого ветра.
— Вы про что? — переспросил он.
— Про эти огни. Откуда они?
— Регулировщики. Дорогу указывают. Тут торосы кругом.
Молчанов говорил короткими, отрывистыми фразами, точно нехотя разжимая зубы.
На мгновение Звягинцев представил себя на месте регулировщика на этом пробирающем до костей ветру, от которого даже здесь, в «эмке», не мог защитить полушубок, надетый поверх меховой безрукавки. И ему стало еще холоднее. Чтобы сделать хоть какое-нибудь движение, он вынул руку из кармана, посмотрел на часы. С того момента, как они миновали погранзаставу, прошло около получаса. Это означало, что по крайней мере половина пути через Ладогу преодолена.
И как только Звягинцев подумал об этом, впереди слева вспыхнула ослепительно яркая серебристая ракета. При свете ее Звягинцев увидел уже не какой-то отдельный участок, а будто всю панораму Ладоги: две цепочки автомашин, зенитки, палатки и даже нескольких регулировщиков в полушубках с поднятыми воротниками и фонарями «летучая мышь» в руках. Но тут же грохнул оглушительный взрыв. Машину сильно тряхнуло.
Молчанов резко остановил «эмку» и буквально вывалился из нее, крича:
— Выскакивайте, товарищ майор!
Звягинцев надавил на ручку двери и тоже выпрыгнул, точнее, вывалился из машины, распластался на льду. Ему уже было ясно, что по трассе бьет вражеская артиллерия.
Он лежал, вдавив голову в снег, но, услышав негромкий хлопок, поднял ее и увидел, как с неба медленно падают зеленые брызги новой ракеты. Это был, видимо, сигнал о прекращении обстрела, потому что новых разрывов не последовало.
Звягинцев поспешно вскочил на ноги и увидел, что шоферы с грузовиков бегут куда-то вперед. Он позвал Молчанова. Ответа не было. Мелькнула тревожная мысль: «Не ранен ли? А может быть, и убит?» Звягинцев обежал машину, но Молчанова там не нашел.
Он посмотрел вперед, в том направлении, куда бежали шоферы, и увидел, что там, на льду, собралась уже толпа, мелькают фонари регулировщиков.
Звягинцев поспешил туда же и вскоре достиг полуторки, у которой ушли под лед передние колеса. А лед трещал, крошился, ломался, черная вода, выдавливаемая тяжестью грузовика, бурлила, выплескивалась на дорогу. Десятки людей в ватниках, полушубках и шинелях плечами своими подпирали кузов полуторки, загруженный мешками. Притом больше всех суетился парень в засаленной телогрейке и почему-то без шапки. Беспрерывный его крик походил на стон, на мольбу:
— Ребята, держите! Держите! Хлеб же у меня! Хлеб!..
Подпиравшие борта грузовика люди стояли уже по щиколотку в воде, и Звягинцев понимал, что лед под ними в любую секунду может треснуть. Тогда все они вместе с грузовиком уйдут вниз, в черную ледяную пучину.
Но голос здравого смысла был тотчас заглушен другим безотчетным призывом — делать то, что делают все. И он, хлюпая валенками по воде, все выше и выше поднимающейся надо льдом, бросился к грузовику и подставил под кузов свое плечо.
В эти минуты Звягинцев не чувствовал, как ледяная вода полилась за голенища его валенок. Однако он отчетливо слышал мольбы шофера с чумазым, совсем детским лицом, искаженным от отчаяния:
— Ребята! Милые! Не отпускайте! Держите! Ведь хлеб!..
Внезапно этот голос был заглушен другим, повелительным:
— Слушай мою команду! Разгружать машину! Быстро!
По голосу Звягинцев сразу узнал Молчанова.
— Цепочкой, цепочкой становись! — распоряжался Молчанов, первым оказавшись в кузове, на горе мешков, и, схватив один из них, бросил вниз. Несколько рук подхватили мешок в передали по цепочке дальше.
Шлепая по воде валенками, Звягинцев тоже подхватил этот мешок, передал стоящему рядом человеку в ватнике и протянул руки за следующим…
