Враг на рейде - Демченко Вячеслав Игоревич

– Отнюдь, я верю в Россию и не считаю печальные события в Пруссии провозвестником бедствий. Хотя поводом для оптимизма – тоже.

– Ранненкампф – предатель и, полагаю, даже германский шпион, – безапелляционно заявил Венцель. – После Мукдена и Ляояна я бы ему и гауптвахтой не доверил командовать.

– Ну-ну, – вступился Садовский. – В Маньчжурии он и командовал, и вел себя вполне достойно. Не сомневайтесь, я пережил в Порт-Артуре всю осаду.

– Но сейчас ваш драгоценный повел себя хуже предателя! – не сдавался Венцель. – Не удивлюсь, если окажется, что у него в сундуке зазвенело германское золото.

– Их золото уж точно зазвенело в турецкой казне, – перевел разговор Алексей Иванович.

– И в кошельках всех пашей и беев, может, что-то и мурзам досталось.

Ротмистр-разведчик в силу специфики профессии в некоторых случаях был информирован даже лучше статского советника А.И. Иванова.

Реплика его была встречена паузой, которую нарушил сам хозяин кабинета:

– Я уезжаю в Севастополь и не уверен, что нам еще удастся собраться.

На этот раз Алексей Иванович не добавил слова «здесь» – и все ощутили это как некий недобрый знак.

– Вы оставляете службу в МИДе? – спросил каперанг.

– Такой вариант пока не обговаривается. Но, во всяком случае, следовать в русле «большой политики» считаю для себя неприемлемым.

– Вчерашняя телеграмма господина Сазонова в Ставку вас так огорчила? – спросил Буровский, аккуратно подбирая выражения.

– Не так прямо. С главной идеей – всячески отсрочить войну с Турцией, не провоцировать и, если уж таковое неизбежно, стать ее жертвой – что в дальнейшем, после победы Антанты, станет неоспоримым поводом к овладению, де-юре и де-факто, Проливами, – я вполне согласен.

– Ого! – только и сказал Венцель, не знакомый доселе с содержанием меморандума Сазонова.

– Выгода здесь для России очевидна… И, уверен, не только для нас, но и для противника, который, прошу не сомневаться, господа, сделает все, чтобы этой российской выгоды избежать.

– Ожидаете провокаций? – осторожно спросил Буровский. – Но так это как раз не повод уходить из МИДа, где к вашему голосу прислушиваются…

– В прошлом. Все меры, которые доселе – и в телеграмме этой злосчастной предложены, – это все пассивная и недостаточная оборона. Чего стоит лишь это категорическое указание, что военные действия Черноморского флота возможны только по приказу Верховного главнокомандующего, с извещением посла России в Константинополе?! Да пока все эти телеграммы будут составляться, согласовываться, ходить взад-вперед, весь флот до последнего можно утопить прямо в Севастопольской бухте, где наши стратеги повелели ему пребывать!

Таким всегда сдержанного статского советника присутствующие прежде не видели. Однако поспешили с возражениями.

– Уверен, что вице-адмирал Эбергард – ваш земляк, кстати, господин Венцель, – примет меры к активной обороне, – заявил каперанг Садовский. – Он флотоводец опытный и никак не расположен принять роль жертвы.

А ротмистр сказал:

– Во всяком случае, у нас есть не меньше месяца: доковые и ремонтные работы на «Явузе» раньше не закончатся, а без него турки дальше своих территориальных вод не сунутся. Энвер-паша, конечно, самый воинственный из всей верхушки младотурков, но и самый умный.

Неожиданный итог подвел Венцель:

– А и в самом деле, Севастополь так Севастополь. Ваш голос и Эбергард, и его штаб услышат.

– Хоть и сочтут сухопутной крысой, – усмехнулся статский советник.

Севастополь. Накануне

…Собственно, ни денщиком, ни прислугой Карпенко, бывший марсовый с миноносца «Пущин», для семейства Ивановых не был. Но, списанный лет десять тому назад по выслуге на берег, считал своим долгом опекать семью лейтенанта, у которого и по судовой роли-то в подчинении быть не мог. Марсовых вообще не было на миноносце, но чин остался со времен крейсерской службы нашивкой и прибавкой к жалованью.

На палубе лейтенант – тогда кадет только – едва узнавал рядового матроса. Но, обнаружив как-то бывшего марсового со знакомым именем на бескозырке в виде самом неприглядном, чуть не под забором, кадет Иванов непререкаемым не по возрасту тоном приказал матросу привести себя в должный вид и явиться для получения дальнейших указаний по адресу…

Что только и требовалось пятидесятипятилетнему мужику, которого никто нигде не ждал и который только и знал во всю свою жизнь, что подчиняться регламенту и прямым указаниям.

С тех пор даже в случае неизбежного загула Осип мог рассчитывать на тарелку супа за столом Ивановых, когда, конечно, вид его был вполне бравым, иначе и сам бочком пробирался на кухню.

Выполнял за гроши мелкие поручения, хоть по трезву и бесплатно находил себе самое деятельное применение – в общем, полагал себя на службе и чаще ночевал в зимней оранжерее статского советника, чем в своем съемном углу в Матросской слободке, где немало пенсионеров из нижних чинов ему завидовали.

– Та нехай себе. Давно ж не виделись, – легко разрешил Карпенко смущение Вари, вернее возмущение: «Что за барство, в самом деле?!» – свалить на пожилого матроса как на прислугу багаж, рыбину и полкорзины мидий (половина таки вместилась в обширный подол гостиничного повара) и беспардонно ретироваться вспять по проспекту.

– А нам все одно Василя лавка по дороге будет, – просветленно и весело запихивал Осип в корзину свернутого в крендель осетра. Греческую фамилию Мишкиного отца он никогда и не трудился выговорить.

– Тебе ж, наверное, денег за то обещали? Так я заплачу, – спохватилась Варя, сообразив, что изрядный все-таки крюк от намеченного курса придется сделать Карпенко, чтобы усадить ее на Гартманский паровой катер [11].

Поборовшись минуту с совестью, матрос таки решительно замотал головой, хоть и екнуло что-то не то в желудке, не то в сердце, взыгравшем от предчувствия еще одной стопки вишневой:

– Та что вы, барышня, які гроші…

Тем более что Мишка, сжалившись, уже отдал ему гривенный, который, по учению лавочника-отца, должно было отдать только по окончании предприятия.

И потом, зная, что на берегу девицы Ивановы, Варя и Кира, сейчас одни-одинешеньки, по меньшей мере без мужского пригляду, и речи быть не могло, чтоб отказать. Даже совестно как-то стало Осипу, ведь вчера еще знал, что…

Встретить младшего брата никак не могли ни средний брат Кирилл, заступивший на дежурство по авиационной станции в Килен-бухте, ни Вадим.

К величайшей досаде Василия, еще 27-го числа эсминец «Лейтенант Пущин», на который следовало ему явиться, в составе 4-го дивизиона минной бригады ушел в Евпаторийский залив на маневры.

Откуда ввечеру 28-го, как только стало известно о выходе в море «Гебена», дивизион был отряжен в дозор против Севастополя…

Глава 4

Дела большие и малые

Комментарий

О провокации, благодаря которой удалось значительно приблизить срок начала войны с Турцией, да еще перечеркнуть взлелеянное в российском руководстве предвоенное преимущество, написано предостаточно.

Традиционно главная роль в этой провокации отводится Вильгельму фон Сушону, который под предлогом проведения учений и маневров – а сделать это можно было только в Черном море, поскольку выход из Дарданелл был достаточно надежно заблокирован Средиземноморским флотом Британии, – вывел в поход почти все боевые корабли. Конкретные приказы с заданиями нападений на российские базы и порты отдавались уже непосредственно в море – по команде на кораблях и суднах вскрывали секретные пакеты.

Распределив цели, германо-турецкий флот осуществил нападение на Одессу, Севастополь и Феодосию, произвел минирование Керченского пролива и обстрелы портов и военно-морских баз на Кавказском побережье.

Не меньше слов было сказано по поводу неудачной дислокации Черноморского флота в роковую ночь с 28 на 29 октября 1914 года, в связи с которой турецкогерманская сторона потерь не понесла, в отличие от стороны российской, при том что их, потерь то есть, вполне могло бы оказаться на порядок больше.