Гордон Оллред - Камикадзе. Эскадрильи летчиков-смертников
Томика улыбнулась, но взгляд ее стал серьезным, когда она опустила глаза и сказала:
– Мне двадцать шесть лет.
– В свое время у Томики будет муж, – заявил папа. – Когда мы найдем достойного мужчину с подобающим положением в обществе. А об этом лизоблюде я даже говорить не хочу. Как там его зовут?
– Тебе обязательно надо унижать дочь перед родственниками? – с укоризной произнесла мама.
Томика встала и, пряча покрасневшее лицо, быстро направилась к двери.
– Вернись! – приказал отец. – Не надо быть такой обидчивой!
Томика вернулась и села, покорно глядя в пол.
– А где Рэйко? – спросил я.
– Мы… нам пришлось ее отпустить, – ответила мама и улыбнулась моим дяде и тете. – Держать прислугу – лишние затраты. Я хотела сказать, это глупо во время войны, когда в доме сейчас живут всего три человека.
– Ясуо, – сказал дядя, – поведай нам о своих успехах. Как тебе понравилась подготовка в армии?
До самого вечера мы говорили о моей подготовке, о том, как лечил зубы Тосифуми, но в основном слушали, как дядя и отец вспоминали о своей военной службе.
Вечером, когда родственники ушли, ко мне заглянул Тацуно. За три месяца приятель написал мне два письма, и ни на одно я не ответил. Конечно, у меня не было для этого времени, но короткую записку послать я мог. Просто каждый раз, когда я брался за перо, что-то меня останавливало. Я не хотел, чтобы Тацуно попал на базу Хиро.
Но мой приятель все равно вскоре должен был оказаться там. Это произошло бы месяцем раньше, если бы во время учебного полета на планере он не порвал связки руки. В Тацуно было что-то трогательное и нежное. При мысли о том, через какие испытания ему вскоре предстояло пройти, я испытывал боль. Он чем-то напоминал Миягаму, который нашел выход, повесившись в уборной.
Из-за этого и потому что теперь у меня за спиной был кое-какой армейский опыт, я дал Тацуно несколько советов:
– Будет очень трудно, но запомни: самые тяжелые – первые два месяца. Ни в коем случае не уклоняйся, когда они первый раз начнут бить тебя битой… Не проявляй неуважения к сержантам… Не делай ничего, что может привлечь к тебе внимание. Просто будь одним среди многих. Как у тебя с выносливостью? Можешь пробежать ускоренным маршем хотя бы три мили? Тогда тебе следует начать набирать форму за несколько дней до отъезда на базу. Тогда тебя будут не так сильно бить. Когда через две недели к тебе приедут родственники, убедись, что твоя мама не привезла с собой ничего съестного. Скажи об этом остальным ребятам в казарме. Иначе вы будете ползать вокруг казармы, получать удары в лицо и… – Я остановился.
Тацуно выглядел уже не очень веселым. Он натянуто улыбнулся:
– Звучит забавно.
– Все не так плохо, Тацуно-кун! – Я обнял его за плечи. – В летной школе нас, видимо, ждут более серьезные наказания, чем тебя, и…
– Ясуо, – перебил он меня, – помнишь, как мы часто мечтали летать вместе, стать истребителями в одной эскадрилье?
Я кивнул.
– Теперь это трудно представить. Ты так далеко впереди меня. Сомневаюсь, что нам когда-нибудь придется летать вместе. Я знаю, что ты станешь истребителем, но что касается меня… не знаю. Я чувствую себя смешным. А сейчас… – Тацуно покачал головой, его голос стал хриплым, – сейчас я боюсь. Ты… ты единственный человек, которому я сказал это, Ясуо.
Я посмотрел ему прямо в глаза:
– Слушай, думаешь, я чувствовал что-то другое всего три месяца назад? Конечно, я не говорил всем и каждому, как мне страшно. Но я боялся, очень боялся! Так происходит с каждым, кто туда попадает. Не важно, кто он. Просто, между нами говоря, человек боится. Когда заглядываешь в будущее, три месяца базовой подготовки кажутся очень большим сроком, но когда оглядываешься назад, они уже не кажутся такими длинными.
– Сейчас я завидую тебе, – сказал Тацуно и посмотрел на царапину на моем подбородке.
– Да, – признался я, – но посмотри на вещи по-другому. Три месяца базовой подготовки, потом полгода в летной школе. Да, это кажется очень большим сроком. Но когда мы выходим оттуда, когда мы взлетаем, несколько месяцев уже не имеют значения. Только подумай, за год мы оба станем истребителями… и, может быть, будем летать вместе.
– Я надеюсь.
– Не унывай. – Я толкнул приятеля. – Мы же друзья?
Тацуно задумчиво кивнул и сказал:
– Наверное, я пойду.
– Встретимся утром! – весело воскликнул я. – Хочу зайти ненадолго в школу.
Неожиданное внимание со стороны семьи, родственников и друзей льстило мне, и я очень быстро почувствовал себя героем. В первый же день своего пребывания дома я высказал все патриотические лозунги, которых от меня ожидали. Я казался себе уверенным, отважным и теперь смотрел на все ужасы базовой подготовки совсем по-другому. Поздним вечером после долгого разговора с отцом и Тосифуми я отправился спать воодушевленным и гордым.
На следующее утро мы с Тацуно отправились школу. Меня приветствовали так, словно я уже совершил великие подвиги. Каждый день перед уроками в большом зале устраивались общие собрания. При моем появлении преподаватели обошлись без вступительных речей и попросили меня обратиться к ученикам. Мысль о том, что сейчаснужно будет что-то говорить, ужасно меня испугала, но несколько настойчивых учителей под громогласные аплодисменты ребят подтолкнули меня вперед.
К своему удивлению, говорил я спокойно, и речь моя длилась около пятнадцати минут. Я лишь слегка коснулся темы тренировок и ни разу не упомянул о Борове, «тайко бинта», побегах с базы или самоубийствах. О таких вещах просто не говорят перед широкой аудиторией. Вместо этого я описал сложности боевой подготовки и рассказал о занятиях в классах. Я говорил о священном наследии сынов Японии, о нашем будущем и о долге всех здоровых юношей. В заключение под громогласные аплодисменты я поклонился.
Затем слово взял старый директор нашей школы Хори-сан. Он был краток:
– Наша школа удостоена великой чести и горда тем, что в ее стенах воспитывался такой замечательный молодой человек. Мы с интересом будем следить за его дальнейшими достижениями и ликовать, когда он продолжит почетную службу нашему императору и родине. Может быть, многие из вас, кто сидит здесь сейчас, вскоре тоже пойдут его путем.
Я покинул школу Ономити, на зная, что увижу ее в следующий раз при совершенно других обстоятельствах.
За оставшееся до вечера время я навестил нескольких своих друзей, один из которых собирался в морской флот, а последние часы отпуска провел с семьей. Мы долго говорили о моем втором брате Сигэру. От него уже несколько недель не было писем, и мы волновались за него все сильнее. Как капитан контрразведки, служивший на острове Ява, он не мог ничего написать нам о своей работе. Некоторое время назад в одном из редких писем Сигэру просто сообщил, что с ним все в порядке. «Если мне не удастся написать вам еще, – закончил он свое послание, – буду ждать вашего посещения священной гробницы погибших солдат».
Вскоре после ужина мы проводили Тосифуми на поезд в Токио. Время неслось с невероятной скоростью. Казалось, я едва успел вздохнуть, как мой отпуск закончился. Незадолго перед полночью я попрощался с мамой и Томикой – в третий раз за три последних месяца. И хотя я возвращался сейчас с большей уверенностью, прощаться от этого легче не стало.
Отец проводил меня на станцию, где, к моему удивлению, собралось около двухсот пятидесяти учеников. Играл духовой оркестр. Когда мы подошли к станции, раздались приветственные крики, и мои друзья обступили меня, стараясь пожать мне руку на прощание. Мой отец еще никогда не выглядел таким гордым.
Меня засыпали подарками, включая школьное знамя и несколько подписанных флагов Японии. Многие ученики на самом деле порезали себе пальцы и написали на флагах свои имена кровью – символы вечной дружбы. Я должен был носить эти сувениры в бою, как талисманы.
Время от времени я поглядывал на поезд и говорил:
– Ну, может, мне пора…
– Ясуо! – крикнул вдруг кто-то. Это Тацуно отчаянно пытался пробиться ко мне сквозь толпу.
Через мгновение мы обнялись, как братья.
– Скоро увидимся, Тацуно, – сказал я. – Запомни, что я тебе сказал! – Скажи нам что-нибудь, Кувахара! – крикнул кто-то, и остальные подхватили этот клич.
Я попытался отказаться, но все было бесполезно. Оркестр нестройно и фальшиво играл «Огонек светлячка», но от этой музыки на меня нахлынули воспоминания, и на глаза навернулись слезы. Глядя в улыбавшиеся мне лица, я пробормотал:
– Надеюсь, многие из вас последуют за мной.
Наконец проводник гнусавым голосом объявил отбытие поезда.
Через несколько минут состав уже мчался в Хиро, а в моих ушах все еще звучали слова отцовского наставления: «В любых ситуациях поступай достойно, сын мой. Помни, что теперь твоя жизнь тебе не принадлежит. Если уронишь свою честь… не возвращайся и не приноси нашей семье позор и несчастье. Будь гордым, воюй отважно за императора. А если тебе будет суждено погибнуть… я приготовлю тебе достойное место погребения». Сжав мою руку, отец спросил: «Ты же знаешь мое сердце?»
