Владимир Мильчаков - Повести и рассказы
— Разговор есть. Баймурад мешает.
Джура внимательно посмотрел на крутившегося неподалеку Баймурада. Поняв, в чем дело, он неожиданно обрушился на него.
— Что ты тут вертишься, лизоблюд проклятый? Не слышишь, что ли, хозяин зовет.
Баймурад со всех ног бросился к террасе. Воспользовавшись этим, Джура подошел к Ахрос.
— Сейчас мы уходим. Но хозяин разрешил мне работать сегодня только до половины дня. Он еще вчера обещал. Я дома буду.
— Я приду, — пообещала Ахрос. — Сварю ужин для работников и приду. Надо так поговорить, чтобы другие ничего не слышали.
— Приходи, — согласился Джура, направляясь вслед за другими батраками к воротам.
А сплетня про Ахрос уже зазмеилась по Ширин-Ташу. Первый слушок Баймурад пустил среди работников Тургунбая. Когда Джура, умело спровадив Баймурада, подошел к Ахрос, остальные батраки переглянулись между собою. У каждого в голове мелькнуло: «Значит, не соврал Баймурад. Что-то у них есть». Еще никто не решался сказать об этом вслух, но у всех на губах появилась усмешка.
Однако на этом дело не остановилось. Баймурад действовал. Уже утром сплетня выбралась со двора Тургунбая, прошмыгнула в уши двум-трем одуревшим от скуки старухам и с их помощью пошла гулять из дома в дом. К полудню по всему Ширин-Ташу передавали как самую свежую и совершенно достоверную новость, что слепая Ахрос живет с батраком Джурой.
Среди жен наиболее уважаемых жителей селения нашлось немало таких, которые прямо заявляли, что они давно уже подозревали это, давно замечали, что с Ахрос творится неладное. Женщины состоятельных семейств, обреченные на безделье, изнывали от скуки и рады были возможности посудачить о таком интересном происшествии.
Обсуждая новость, женщины сначала между собой, а потом каждая со своим мужем возмущались глубиной падения Ахрос, кричали о том, что сейчас никому нельзя верить, что разврат разъедает души людей.
Мулла Гияс, услыхав от своей жены, что слепая батрачка Ахрос прелюбодействует с Джурой, задумался.
Ишан Исмаил Сеидхан, наставляя его в том, какие стороны жизни надо избрать для проповедей, чтобы воздействовать на верующих, несколько раз повторил: «Особенно ревностно следите за тем, чтобы не нарушались предписания корана и шариата. Клеймите всех отступников, поднимайте на них правоверных, требуйте именем аллаха примерного наказания для нечестивцев».
Старый мулла, уже получивший вести и о вчерашнем осмеянии в чайхане сыновей старшины Данияра, довольно покрутил своим длинным тонким носом и ухмыльнулся. «Случаи самые подходящие для наказания виновных. Надо будет поговорить с почтенным Тургунбаем, как там и что».
А Тургунбай в этот день встал позже, чем обычно. Проснулся он, как всегда, на рассвете, но не выходил из комнаты. Лежа в постели, Тургунбай слышал, как собирались на работу батраки, слышал визгливый голос торопившего их Баймурада и, усмехнувшись, подумал: «Молодец. Недаром хозяйский хлеб ест. Старается». Однако, когда Баймурад, обманутый Джурой, заглянул в комнату, Тургунбай с такой яростью рявкнул на него, что тот, как ошпаренный, кубарем скатился по ступенькам террасы.
Тургунбай снова погрузился в раздумье. Невеселые это были думы. «Как сломить упрямство Турсуной? — размышлял Тургунбай. — Через два дня Исмаил Сеидхан ожидает нас, а эта девчонка закусила удила и ни в какую. Завтра под вечер надо выезжать, а она… Что делать? Связать, что ли, ее?»
Тургунбай время от времени кидал взгляд на плеть, висевшую на стене. На эту плеть он недавно указал Баймураду. Конечно, Тургунбай, не задумываясь, испробовал бы ее и на дочери, но боялся, что этим только испортит дело. «Характер у сопливой девчонки мой, упрямый, — даже с некоторым самодовольством размышлял Тургунбай. — Станет женой ишана — все припомнит. Моя кровь. Не помилует».
Позднее, сидя за чаем, Тургунбай хмурился, слушая доклад Баймурада.
— Я глаз с них не спускал. А тут Джура крикнул мне: «Не слышишь, что ли, хозяин зовет?» Я и побежал сюда, а он сразу же — к слепой чертовке. Пока я бегал, они успели поговорить.
— Не наговорились за ночь-то, — сердито буркнул Тургунбай.
— Ночь-то, видать, им короткой показалась. Не до разговоров было, — подхихикнул Баймурад.
— А ты тоже хорош, — взбеленился Тургунбай. — Обманули тебя, дурака. Осла потяни за хвост назад — он вперед помчится. Так и ты.
Не допив чай, Тургунбай поднялся и вышел во двор. С полчаса он без всякой цели слонялся по двору, откатил зачем-то глубже под навес чурбан, на котором рубили хворост, а затем присел на него. Постепенно в душе у Тургунбая созревало решение. Дочь надо было сломить во что бы то ни стало. Старик понимал, что сломить ее он может только, лишив всякой надежды на помощь со стороны. «Надо сделать так, чтобы дочь осталась одна. Эта слепая кляча тоже в ее сторону смотрит, тоже помогать собирается. Каждую ночь, наверное, шепчутся до утра. Думают, как отца обмануть».
Старик поднялся, зашел к себе в комнату и, взяв с подоконника большой амбарный замок, направился к дочери. К его удивлению, Турсуной не сидела, как обычно, за вышиванием, а лежала в постели, с головой спрятавшись под одеяло.
— Ты что, дочка, все еще лежишь? — спросил Тургунбай, усаживаясь на ковер возле низенького столика, стоявшего среди комнаты. — Заболела, что ли?
— Заболела, — коротко ответила девушка, чуть приоткрыв лицо.
— Скоро ты болеть перестанешь, — делая вид, что не замечает холодного ответа дочери, весело заговорил Тургунбай. — Ишану Исмаилу Сеидхану стоит только помолиться около могилы святого Али Шахимардана, и всякую болезнь как рукой снимет.
Турсуной блестящими, как у загнанного в ловушку зверька, глазами молча следила за отцом.
— Святой ишан не допустит, чтобы его молодая жена болела, — все с тем же наигранным весельем добавил Тургунбай, обрывая затянувшуюся паузу.
— Я не пойду замуж за ишана, — звенящим от близких слез голосом ответила девушка.
— Пойдешь! — сразу потеряв самообладание, стукнул кулаком по столу Тургунбай.
Ничего не ответив отцу, Турсуной снова с головой накрылась одеялом. Плечи ее затряслись от беззвучных рыданий.
— Слушай, своенравная девчонка, — поднимаясь и подходя к постели дочери, грозно заговорил Тургунбай. — Нет у меня больше времени возиться с тобой. Тут люди к священной войне с неверными готовятся, не до тебя мне сейчас. Ты бы подумала, дура нечестивая, кем ты будешь, став женой ишана. Кем будет святой ишан после нашей победы над неверными!
Помолчав и не дождавшись ответа от дочери, Тургунбай яростно сорвал с нее одеяло и, брызгая слюной от душившего его бешенства, закричал:
— Слушай, упрямая девчонка! Завтра мы едем в Шахимардан! Послезавтра ты будешь женой ишана! Как я решил, так и будет. А чтобы кончились у вас здесь ночные разговоры, сейчас запру тебя на замок. Так у тебя скорее дурь-то из головы вылетит. Посидишь под замком — одумаешься. Не одумаешься — плети попробуешь.
И уже в дверях закончил:
— И кузнечонка своего ты больше не увидишь. Не вернется он в Ширин-Таш. А когда вернется, поздно будет. Со святым ишаном не поспорит. Голову-то сразу отвернут.
Тургунбай перешагнул через порог, плотно закрыл дверь, накинул щеколду и запер комнату дочери тяжелым амбарным замком.
Сунув ключ в карман, он с минуту постоял, чтобы успокоить клокотавшую в груди ярость, а затем, повернувшись, медленно зашагал прочь.
Навстречу ему со двора спешил Баймурад.
— Хозяин, к вам гость пришел. Вас ожидает уважаемый мулла Гияс, — сообщил он Тургунбаю.
Старик торопливо направился к террасе, приказав Баймураду подать чай и угощение.
В прохладной комнате, усевшись на застланном коврами полу, Тургунбай и мулла Сеид Гияс вначале пространно, по обычаю, расспрашивали друг друга о здоровье, о благополучии. Наконец, прочитав молитву и отправив в рот первый кусок белой чудесно выпеченной лепешки, мулла Гияс осторожно, исподволь приступил к интересовавшему его разговору.
— Когда же вы намерены отвезти свою прекрасную дочь к высокочтимому хранителю святилища Шахимардана, ишану Исмаилу Сеидхану, да продлит всемогущий аллах его благочестивую жизнь, — медовым голосом осведомился он.
— Завтра вечером думаю выехать, — самодовольно ответил Тургунбай. — По холодочку ехать приятнее. К утренней молитве как раз будем у святой могилы.
— Великое счастье выпало вам на долю, уважаемый братец Тургунбай, — почти пел от избытка высоких чувств мулла Гияс. Он даже, сладко улыбаясь, закрыл глаза и сделал головой и руками несколько плавных движений, показывая, какое это счастье быть родственником такого человека, как ишан Исмаил Сеидхан. — Конечно, ваша прекрасная дочь, я не сомневаюсь, является совершенством всех совершенств, но мало ли красивых девушек в Ферганской долине?! В том, что выбор святого пшена Исмаила пал именно на вашу дочь, я со всей очевидностью вижу указующий перст всевышнего.
