Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник)
А «Решид-паша» уверенно шел курсом на Одессу — напрямик от Константинополя! Он тяжело переваливался с борта на борт, клевал носом, но казаки, пристроившиеся на верхней палубе и вглядывавшиеся вдаль, вроде даже не замечали качки.
Кто-то из казаков наизусть прочитал манифест-сатиру на барона Врангеля, сочиненный Демьяном Бедным. Год назад советские аэропланы сбрасывали «Манифест» на позиции белых, на города. Он тысячами экземпляров расходился по всему Крыму, его читали и шепотом и на митингах; для желающих сдаться в плен красным «Манифест» служил пропуском. И конечно же казаки и солдаты, даже офицеры заучивали «Манифест», хохотали, когда кто-нибудь смелый читал его вслух:
Их фанге ан. Я нашинаю.
Эс ист для всех советских мест,
Для русский люд из краю в краю
Баронский унзер манифест.
Вам мой фамилий всем известный:
Их бин фон Врангель, герр барон.
Я самый лючший, самый шестный
Есть кандидат на царский трон…
Говорят, когда Врангель поднялся на борт «Генерала Корнилова» перед отплытием в Константинополь, то у себя в кабинете нашел «Манифест». Возможно, ему тогда подумалось, что это последний «воздушный поцелуй», посланный Михаилом Фрунзе. Но он ошибался.
Последний «воздушный поцелуй» сейчас ему послал соратник М. В. Фрунзе Макошин, который стоял на палубе и бормотал вслед за молодым казаком, который возвращался к себе в станицу:
Их фанге ан…
Но это уже было прошлое. Впереди каждого ждало будущее, и все волновались, хотя и старались казаться веселыми. Как сложится будущая жизнь? Да как бы ни повернулась — хуже не будет, хуже просто не может быть…
Минуты? Часы? Вечность? Бугрилась вспененная вода за бортом. Вода, ветер, тьма… А потом справа по борту — малиновый рассвет, а впереди — видение бело-розового города, встающего из воды…
Заложив руки за спину, Макошин стоял на носу парохода со своими товарищами-чекистами и тихо радовался тому, что экспедиция заканчивается. Все обошлось. Он вдруг вспомнил слова Фрунзе: «Вернетесь, расскажете о Константинополе»… Улыбнулся.
Мысленно оглянулся назад, и только теперь пришло в голову: а что рассказывать? Константинополя, по сути, и не видел. Не успел посмотреть. Не до этого было. Крутые берега Босфора остались далеко позади, будто во сне. Залив Золотой Рог, Галатская пристань в устье залива, Анатолия… Там Макошин не бывал. Не был он и у Айя-Софии, видел издалека купол — и все. Галату пришлось пересечь, когда пошел к Гравицкому. У Галатской башни постоял немного. Башня как башня…
Голова уцелела — и то ладно. А ведь могла запросто слететь… Зато создал в Константинополе как бы опорный пункт для репатриации. «Ни одного солдата и офицера на новую авантюру!..» — слова Гравицкого. Оказывается, солдаты врангелевской армии раскиданы по разным сторонам: много их на Балканах. Следовало бы послать туда миссии советского Красного Креста, которые вели бы работу но репатриации. Уже сейчас, несмотря на террор, в Болгарии возникает «Союз возвращения на Родину».
Дело сделано.
Капитан «Решид-паши» Абдул-бей находился на мостике. Нелегко далось ему это последнее морское путешествие: лицо почернело, глаза ввалились. Но он улыбался. Увидев Макошина, приветственно помахал ему рукой. Теперь-то Макошин все осознал: всю меру ответственности за этот смертельно опасный рейс в Одессу мужественный капитан взял на себя. И вся команда, все они, все были за него и вместе с ним, вместе с Макошиным и его товарищами!.. Когда капитан вернется в Константинополь, его, скорее всего, арестуют и бросят в тюрьму. Его и его «сообщников». И они знают, что их ждет. Но вопреки всему они совершили подвиг во имя жизни, во имя международной солидарности. У многих в Константинополе семьи, дети. И все же они отважились… Спасибо вам, турецкие друзья. Спасибо за все.
…6 апреля 1921 года газета «Правда» сообщила: турецкий пароход «Решид-паша» доставил в Одессу 3800 пассажиров, подавляющее большинство которых — казаки и солдаты, служившие в армиях Врангеля и Деникина.
Солдаты настойчиво требовали возвращения на родину с острова Лемнос…
Только в июле смог Макошин попасть на прием к Фрунзе. Михаил Васильевич был нездоров. Худой, с запавшими глазами, с землисто-серым лицом сидел он в своем, кабинете. Поздравил Макошина с блестящим завершением «немыслимой» операции. Неожиданно сказал:
— Военная промышленность — вот что нам нужно сегодня! Попробуйте свои силы на этом поприще, Константин Алексеевич. Я уже дал со своей стороны рекомендацию… Пойдете в воздушный флот… Желаю успеха! Или вы не рады?
На мгновение Макошин смутился, затем глаза его загорелись:
— Отчего же? Рад. Большое спасибо. Именно об авиации я и мечтал.
— Завидую. А мне, судя по всему, экономистом, как мечталось, не суждено стать. Мы всегда тоскуем о том, чего не имеем, и нам всегда хочется быть не там, где мы есть. Я испытал это на себе…
И трудно было понять, сожалеет он об утраченных возможностях или шутит.
Александра Анисимова
В ЯНВАРЕ СОРОК ПЯТОГО…
«…Во второй половине января 1945 года Бренна, занятая партизанами, окруженная со всех сторон немецкими войсками, была практически Партизанской республикой с командованием, разместившимся в начальной школе № 1. Возглавил партизанский штаб майор „Степанович“ — командир советской разведывательной группы».
Матушчик Анджей. В долине Бренницы. Государственное агентство печати. Катовице. ПНР. 1981«…23 января 1945 года майор „Степанович“ создал партизанский штаб в школе № 1, на которой с того момента развевались бело-красный и красный флаги».
Геллер Михал. Движение Сопротивления в Силезии Тешинской в 1939–1945 гг. Институт Силезии в Ополе. ПНР. 1982Яничка горестно вздохнула, покачала головой и сказала:
— Как сейчас, все помню… Привели тебя тогда, а ты — вся мокрая, грязная, в глине…
«Ну уж откуда было взяться глине?! — мысленно не согласилась я. — Придумывает Яничка. Зима ведь стояла. Январь, самая середина». Но перебивать не стала и всем своим видом не выразила я и малейшего сомнения в правдивости ее слов. Возможно, что была и глина. У того дерева, где мы с Франеком плашмя на землю бросились, снег лежал неглубокий. А нам не до того было, чтобы землю рассматривать. Метнуться к ней скорее, прижаться, врасти в нее — единственное было желание. Мгновения решали нашу судьбу. Кто-либо из немцев мог выглянуть на улицу и увидеть нас — бегущих что есть силы через открытое поле. У меня через плечо — сумка с радиостанцией. А в небе — лунища. Огромная, ясная!
Франек Завада сам вызвался выполнить просьбу майора — поместить меня на время у кого-либо из связных в Устрони, сам и договорился обо всем. Но в доме, куда мы пришли, неожиданно оказались немцы — нагрянули с обыском. Нам просто чудом удалось ретироваться. Оставалась одна надежда — бункер у Янички. Небольшой партизанский бункер, вмещающий не более шести-семи человек.
— Такая ты замерзшая была… — все тем же сочувственным тоном продолжает Яничка, глядя на меня, но явно в расчете на других гостей — бывших партизан и работников повятового комитета партии. — .Грязная и замерзшая… Вся дрожала…
«Интересный человек — Яничка. — Я только улыбаюсь и не мешаю ее рассказу. — Интересный она человек. Замерзшая была, говорит. Еще бы не замерзшая! Дрожала с тех пор, как выскочила из бункера на Орловой — в легоньком жакетике. В чем сидела за радиостанцией, в том и выскочила. Хорошо, что платок был накинут на плечи. И счастье безмерное — „Северок“ на время сеанса связи из сумки не вытащила. Словно что-то предчувствовала. Рывком отключила шланг питания, схватила сумку за ремень — и ходу! Наушники на бегу в сумку затолкала. Если бы промедлили несколько секунд — могло от нашего бункера ничего не остаться. И от нас самих — тоже. Ведь немцы уже в пяти шагах от входа были. Шли со связками гранат… Франек сразу автоматной очередью этих, первых, навечно на землю уложил. Майор, как услышал выстрелы, тут же сорвался с нар, схватил автомат и — наверх.
Когда вслед за партизанами я выскочила из бункера, вокруг уже вовсю грохотали взрывы, строчили автоматы. Сквозь этот гром и шум слышался голос майора, приказывающего занять круговую оборону, чтобы мы все успели подняться наверх. Он, наверное, предвидел, что я буду последней…»
Яничка говорит медленно, чуть растягивая слова. Болезнь — тяжелая, продолжительная — дает знать о себе. А в тот январский вечер сорок пятого была Янина Жердкова стройной, гибкой, быстрой и поразительно веселой. «Какая смелая! — подумала я тогда с завистью. — Ничего-то она не боится!»
Боялась, конечно, понимаю сейчас, но держалась очень мужественно. Завидно мужественно. Мне пример подавала.
