Павел Автомонов - Каштаны на память
Перед Андреем стояла Леся, такая же солнечная, как и вчера утром, такая же задумчивая, как и минувшей ночью, когда вела его взгляд по небу к звездам Надежды, Любви и Юности. Она держала в руке повод, а другой гладила вспотевшую шею коня. Глаза у девушки были заплаканы, на запыленных щеках остались потеки от слез. Сердце ее еще щемило от разлуки с матерью. На сколько они расстаются? На неделю? На месяц? А может, на годы? Или навсегда?..
— Ты действительно необыкновенная… — тихо сказал Андрей, зная, что Леся отвозила детей.
— Ты это серьезно? — спросила она.
— Лучше бы ты поехала с матерью, и мы бы писали друг другу письма, чем вот это возвращение, — смешавшись, сказал Андрей.
— Не нужно! — ответила Леся. — Я обо всем подумала! Обо всем!
Ее волновали глаза Андрея, так много сейчас говорящие. Впервые в жизни девушка поняла, что глаза тоже могут говорить. Усмехнулась уголками губ. «Удивительно! Эти глаза могут много сказать…»
Глаза Андрея: «Вот так бы и смотрел на тебя».
Глаза Леси: «Будто всю свою жизнь ждала этой минуты».
Глаза Андрея: «Вижу себя в твоих глубинах».
Его руки легли на ее плечи:
— Я так хотел увидеть тебя перед вашим отъездом, да не смог…
— Любимый… — прошептала девушка и, очнувшись от треска пулеметов, вздохнула.
Андрей тоже вздохнул. Он взял коня за повод, вскочил на него и помчался к заставе. Но вдруг остановился, вернулся к девушке. Они посмотрели друг другу в глаза.
— Мы еще будем вместе! — сказал он. — Верь!
— Да… Да.
Им уже казалось, что они были знакомы очень давно.
Воронки от снарядов и мин, развороченные клумбы. В стенах зданий пробоины. На доме догорает крыша. Всюду валяются обгорелые доски, битая черепица. Такой увидел заставу Андрей.
Измазанные в саже бойцы готовили шланги и противопожарный инвентарь на случай очередного артналета. С ними был Иван Оленев. Киномеханик Шишкин и Колотуха выносили из кладовой мешки с тряпками и паклей.
«А-а! Вот почему ты задержался! — подумал старшина об Андрее. Он тоже был не менее удивлен, чем Стоколос, увидев Лесю. — Все-таки отважилась! Примчалась быстрее лейтенанта Рябчикова».
— Василий Михайлович повернул к железнодорожному мосту, — сообщила Леся.
— Тогда все ясно! А мы вот пришли за материалом, чтобы покончить с деревянным мостом! — со вздохом сказал Колотуха. — Вот тебе, Андрей, два письма! Одно от Шаблиев, а второе, второе… — не мог остановиться разбитной Максим. — А второе от Тани.
Андрей поблагодарил и с упреком глянул на старшину. Тот понял, что о втором письме сейчас говорить не следовало бы. Об этом свидетельствовал и румянец, который мгновенно разлился по Лесиным щекам.
— Что пишет Таня? — пытался выйти из затруднительного положения бывалый старшина. — Наверно, об экзаменах? Это же она, как Леся, закончила школу?
— Нет. Она только перешла в десятый! — ответил Андрей, почувствовав, что Колотуха шел на выручку.
— Хе! Еще совсем дитя! — бросил старшина, взглянув на Лесю. — Правда же, Леся?
— Смотря, о чем идет речь, — сказала девушка.
— Не о любви же, а вообще… понятия жизни в такую пору…
— «Любви все возрасты покорны…» А девятикласснице особенно, — добавила Леся наигранно-равнодушным голосом. — Может, я могу чем-то помочь вам? — обратилась к Колотухе.
— Спасибо за письма! — еще поблагодарил Андрей. — Но они уже устарели на целую эпоху, потому что писались в мирное время.
Стоколос спрятал конверты в карман гимнастерки.
Близился к концу первый и очень тяжелый день войны. Солнце садилось. Оно было страшным, светило каким-то кровавым светом и медленно скрывалось за горизонт на вражеской стороне и потому казалось совсем чужим, невиданно грозным. Таким Андрей видел солнце, может быть, раз в жизни, во время затмения.
Он успел прочитать письма. Душу его наполнили воспоминания о неповторимой и безмерно дорогой жизни, потому что цену всему увиденному, прожитому и пережитому по-настоящему он узнал в этот первый день войны. А каким же красивым было солнце в Белой Церкви… В ясный день Андрей всегда видел его восход: два окна их хаты выходили в ту сторону. Парень будто инстинктивно просыпался на зорьке, чтобы поприветствовать солнце, засвидетельствовать ему свое присутствие в хате старой Софьи Шаблий, а потом снова засыпал, пока не говорили ему: «Пора!»
А когда возвращался из школы домой, оно тоже светило ему в лицо. В минуты, когда солнце уходило на отдых, Андрей останавливался возле казацкого дуба в вишневом саду и провожал его взглядом, прощаясь с последними красноватыми лучами. Ему казалось, что солнце порой разделяет его настроение: то оно было веселое, то беспечное, то хмурое.
Он успел взглянуть на Танино письмо. Таня писала 17 июня.
«Жизнь у нас будничная. Приезжают на неделю-другую хлопцы-студенты, курсанты военных училищ. Если бы ты знал, какая у них красивая форма! И у будущих пилотов. А тебя не приняли в училище? Так и служишь рядовым?..»
Андрей горько усмехнулся. Наверно, каждой девушке хочется, чтобы ее друг был «не рядовым». А почему же Лесе все равно!
«Еще приезжал на два дня с Балтийского флота Павло Оберемок. Умерла бабушка, и его отпустили. Павел говорил, что переписывается с тобой и что будет поступать в Высшее военно-морское училище. Девчата даже руками всплеснули, увидев Павла-моряка. Когда он был дома, то казался незаметным, обычным. А сейчас встретился с курсантами, они первыми отдавали ему честь…»
Андрей вздохнул.
«Мне так хотелось, чтобы ты был хотя бы лейтенантом. Или чтобы задержал нарушителя государственной границы и о тебе написали в газете…»
— Смотрите! На мост вывели Сокольникова.
Пограничники приподнялись в окопах, выбрались из блокгауза.
Сокольников в разорванной гимнастерке, со связанными руками подошел к берегу в сопровождении офицера и двух солдат. Один из них держал рупор.
— А сказали, что он убит!
— Тихо! — крикнул политрук Майборский. — Не пришел Сокольников, а привели его сюда.
— Посмотрите на его одежду! — не удержался Стоколос. — Его, видно, били.
Тулин вытер рукавом пот, а Майборский наклонил голову, подперев ее обеими руками.
— Заткнем им глотку! — обратился к начальству старшина Колотуха. — Или предложим обменять на немецкого лейтенанта.
— Замолчите, старшина!
— А чего же они!
На том берегу переводчик выкрикнул в рупор:
— Пограничники и красноармейцы! От имени вашего солдата заявляем, что ваше сопротивление бессмысленно. Ваша война уже проиграна. Доблестные немецкие войска и их союзники сегодня нанесли такой удар по Красной Армии, после которого она уже не опомнится. Немецкие войска почти что по всему фронту продвинулись на вашу территорию на десятки километров…
— А вы на сколько продвинулись? — выкрикнул Колотуха громче рупора.
— От имени вашего товарища предлагаем вам прекратить сопротивление. Сложить оружие. Дарим жизнь. Обещаем хорошее питание…
— Сейчас я из снайперской пальну ему в глотку! — сказал кто-то из пограничников.
— Не смей! — предупредил капитан Тулин.
Офицер и те, кто сопровождал пленного, начали переговариваться, все время обращаясь к Сокольникову. Тот кивнул и вдруг крикнул:
— Брешут фашисты! Сокольников никогда не изменит своим!.. Так и напишите в Москву моей маме!..
Сокольников рванулся в сторону, ударил головой в живот одного конвоира и кинулся к реке. Но второй солдат сразу дал очередь из автомата, и боец упал возле воды. А потом произошло непостижимо ужасное, чего не видели раньше пограничники. На берегу вдруг вспыхнула лужа из бензина, к тяжело раненному Сокольникову подбежали несколько фашистских солдат, схватили его и кинули в огонь.
Да, такова была беспощадная месть врага, месть человеку, который не изменил Родине, своим товарищам. Огонь бушевал, поднимались длинные языки пламени, из-за которых доносились последние, предсмертные выкрики Сокольникова. Но их заглушили пулеметные очереди с двух сторон…
В этот первый день войны бойцы, казалось, видели уже все: и смерть, и тяжелые раны, а вот такую жестокую казнь не мог представить никто. Столько ужаса, крови за один день! И сердце Андрея колотилось, возмущалось от невиданной расправы над Сокольниковым, который еще вчера считал, что попал в большую беду, забыв мелодию песни. Как все-таки ужасна эта война!
Все были потрясены увиденным.
В добрые сердца красноармейцев входила ненависть, они думали, как отомстить за сожженного Сокольникова, за погибших товарищей.
10
Вечером пограничники приготовили зажигательную смесь, облили керосином тряпье и отнесли все на берег. Там груз тихо взяла пятерка солдат и поползла к мосту. Преодолели первый десяток шагов. С того берега взметнулась ракета, осветив реку. Пятерка замерла, распластавшись на мосту.
