Константин Черкассов - Генерал Кононов. Том II
«Вот поэтому мы и воюем против Сталина, что он хуже любого русского царя. Не хотим мы больше никаких царей — ни белых, ни красных — довольно с нас! Хотим жить свободно, так как живут люди в других странах?» — громко и дерзко, глядя на Кестринга, сказал один из молодых кононовских офицеров.
Все притихли и вопросительно смотрели на Кестринга.
«Знаю я вас — казаков. Вы всегда бунтуете», — дружески хлопая офицера по плечу и довольно улыбаясь, сказал Кестринг.
«Господа! Выпьем за вольнолюбивое казачество!» — возгласил Кестринг и поднял стакан.
Кто-то из офицеров подарил Кестрингу донскую белую папаху и он, с удовольствием заломив ее «чертом», просидел в ней за столом до конца обеда-ужина.
«Подарите ему еще шашку, сыночки», — шепнул Кононов. Один из офицеров смотался куда-то, притащил донскую шашку и торжественно вручил ее Кестрингу.
Одев на себя шашку, довольный подарками Кестринг, расчувствовался и стал показывать фотографии своего сына, 7–8 месячного младенца.
«А вот и моя молодая жена», — сказал Кестринг, протягивая фотографию молодой (лет 30–35) и очень красивой женщины.
Фотографии пошли по кругу. Один из офицеров, рассматривая фотографии жены Кестринга, с восхищением сказал:
«Очень красивая, и довольно молода!»
«Да и адъютант у него недурен и молод, так что… все понятно!» — выпалил, подвыпивший сотник, Ломакин. (Адъютант Кестринга — красивый 30-летний немецкий ротмистр — ни слова не понимавший по-русски — сидел за столом почти напротив своего начальника).
Все замерли, наступила гробовая тишина. Но выручил, не растерявшийся Кононов. Поднявшись со своего места, рядом с командующим, он провозгласил:
«За сына!»
Все подхватили тост Ивана Никитича и добавили к нему поздравления командующему и его жене.
Кестринг и глазом не моргнул, — сделал вид, что ничего не слышал — и стал благосклонно чокаться с офицерами.
«Вас загта? Вас загта?» (Что он сказал? Что он сказал?) — заметив замешательство, стал спрашивать Шульц.
Кто-то ему что-то перевел, конечно, не имевшее ничего общего со словами Ломакина. Все уладилось. Не теряя хорошего настроения, Кестринг продолжал рассказывать свои истории.
Около полуночи поднялись из-за стола. Прощаясь, Кестринг благодарил Кононова и его офицеров за хорошую службу и обещал твердо защищать перед «фюрером» казачьи интересы. Пожав всем руки, командующий Восточными Добровольческими Войсками, гене-рал-от-кавалерии Эрнст Кестринг, отбыл.
* * *2-го апреля 1944 года в теплый весенний день, по случаю дня рождения Кононова, в нашем полку состоялись торжества. В этот день, часов около 10, я случайно зашел в канцелярию сотни. Сотенный писарь, Сергей Крюковцев, увидя меня на пороге, радостно воскликнул:
«Вот он! А я тебя, как раз, хотел искать! Комсотни приказал, чтобы ты немедленно летел в Лекеники, — там Батьке день рождения справляют. Приказано со всех сотен танцоров и музыкантов прислать на гуляние».
Обрадованный, взяв с собой коновода, я помчался в Лекеники.
«Как бы не опоздать, а то все без нас попьют», — шутил мой коновод, прижимая коня.
Уже в селе, осадив коней, мы увидели картину: у здания, где располагался штаб полка, гремела музыка и шумел, и толпился народ. Казаки и молодые офицеры оттанцовывали с хорватскими девушками хорватский национальный танец — «Коло». В середине стояли столы с угощениями и каждый сам подходил и пил и ел что хотел. В доме — двери были раскрыты настеж, — во главе с хозяином веселья, за столом сидели старшие офицеры, были и хорватские офицеры.
Самым почетным и дорогим гостем у Кононова в этот день был приехавший из Германии, по случаю торжества, ген. Шкуро.
Последний, в дорогой расшитой серебром черкеске и приподнятом веселом настроении, командовал «парадом».
Каждая «чарка» выпивалась только по его команде. Он, как всегда и везде, чувствовал себя хозяином и невольно заставлял всех себе повиноваться.
В самом разгаре веселья ген. Шкуро вышел на крыльцо, за ним все остальные. Рядом стояла открытая большая немецкая «генеральская» легковая машина (кажется командира 1-й или 2-й бригады). Шкуро, взобравшись на нее, потребовал, чтобы было тихо. Все умолкли, однако немецкие офицеры, не понимая что он сказал по-русски, продолжали переговариваться между собой.
«А вы можете помолчать, когда я говорю?!» — нахмурив брови, строго сказал обращаясь к немцам ген. Шкуро. Кто-то перевел, и немцы почтительно заулыбавшись, притихли.
«Господа офицеры и казаки! — начал Шкуро. — Сегодня мы празднуем День рождения одного из лучших сынов казачества! Одного из храбрейших, доблестнейших офицеров — нашего дорогого Ивана Никитича.
Двадцать пять лет, находясь заграницей вдалеке от Родины, я никогда не сомневался и всегда верил, что несмотря на то что большевикам удалось уничтожить большую часть казачества, на казачьей земле, вопреки всему и вся, народится новое казачье поколение, которое народит и своих героев достойных нас и наших доблестных казачьих предков.
И я не ошибся. Пришлось убедиться воочию и многим тем, кто в этом сомневались. Мечта большевиков затушить и уничтожить навеки на Руси очаги свободы, — не увенчалась успехом.
Большевистский террор и насилие оказались бессильными уничтожить казачий дух. Оставшееся семя, на обильно политой казачьей кровью казачьей земле, вновь как и прежде породило такое же самое гордое и свободолюбивое казачье племя. Вы, казаки из Советской России, испили наигорчайшую чашу казачьей трагедии.
Но, истекая кровью, вы не склонили свои головы перед презренным врагом и не утратили казачьего духа. Вы, как и прежде ваши славные предки, при первой же возможности поднялись на борьбу за свою исконную казачью свободу.
Быть может, вам придется погибнуть в неравной борьбе, но слава о вас никогда не умрет. А это — самое главное для казака. Это — дороже самой жизни. Была бы жива казачья слава!
Славой казачьей больше всего на свете дорожили наши славные предки и они эту славу казачью донесли и до наших дней. Ваша задача, мои герои, нести эту славу, казачью славу, дальше по всему свету и передать ее вашим детям.
Во имя славы казачьей, сегодня, лучшему из вас, вашему командиру и отцу — вашему Батьке, я дарю свой дедовский именной подарок.
Иван Никитич, подойди-ка сюда, пожалуйста», — позвал ген. Шкуро Кононова. Тот подошел и стал «смирно».
«Цией плетью мий батько меня по ж… стягав, — сказал Шкуро по-украински, показывая всем казачью плеть дорогой кавказской работы, с позолоченным черенком, — А теперь я ее дарю, как родному сыну — Ивану Никитичу Кононову. Бери плеть, казак! У тебя — моя закваска. Ты достоин этого подарка».
Один из адъютантов Шкуро подал ему круглый картон и он, вынув из него донскую фуражку (вероятно сделанную специально для подарка — на заказ), одел ее на Кононова.
Командир 2-го дивизиона, есаул Борисов, мигнул глазом, толпившимся казакам и офицерам и те, поняв знак, подбежали и подхватили ген. Шкуро и Кононова на руки и начали «качать».
«Що вы робитэ бисовы диты?!» — упираясь и смеясь говорил подбрасываемый высоко в воздух генерал Шкуро.
Грянувшая музыка — «Скину кужель» — словно толкнула плясунов. И началась залихватская бешеная пляска, та, которая и по сей день часто демонстрируется казаками на больших и малых сценах во всех столицах и городах земного шара, та, которая на Руси называется «казачком», та, которая ярко отражает характер, нрав и быт вольнолюбивого казачьего народа.
Уже стемнело, когда я со своим коноводом возвращался домой. Чувствуя приближение к дому, кони просили повода.
Генерал Шкуро приехал к Кононову не только для того, чтобы участвовать в торжествах последнего, отнюдь — нет.
Он, прежде всего, приехал поделиться радостными вестями, с которыми он «летел», а не ехал. Вечером на квартире у Кононова, наедине с ним, он с восторгом и радостью рассказывал о встрече с Власовым, у которого он смог побывать, и с которым много и долго говорил.
Шкуро сказал, что Власов пребывает в полной уверенности, что политика Гитлера бесповоротно ведет Германию к неизбежной катастрофе, и что немцы в поисках своего спасения вынуждены будут дать возможность развернуть Освободительное Движение Народов России — и в большом размахе. Нужно только быть готовыми к этому моменту; нужно только сколотить вооруженные силы, достаточные хотя бы только, для первого массивного удара.
Рассказывал он и о окружении Власова: о генералах Трухине, Малышкине, Жиленкове и других, с которыми познакомился, — как о твердых волей и весьма умных талантливых людях.
Говорил Шкуро и о том, что делу уже дан ход и уже существует школа власовских пропагандистов, что уже куются офицерские кадры Русской Освободительной армии; что Власов передает пламенный привет Кононову и просит его не падать духом и быть на чеку.
