Адий Шарипов - Фронтовые повести
В кабинете полумрак. Окно темно-фиолетовое от низких густых туч, затянувших вечернее небо. Майор Дитер фон Гаген сидит за столом, ухватившись за голову обеими руками. Сейчас он забыл о своей прическе, о подтянутости. Сейчас он один, никто его не видит, и потому майор может погоревать и поразмыслить над своими делами.
А дела, надо сказать, неважные. Неделю тому назад он сообщил верховному командованию, что все партизаны в районе уничтожены.
Но куда деваются солдаты фюрера? Достаточно им выйти из деревни, как они пропадают, словно проваливаются сквозь землю. Как докладывать об этом? Значит, партизаны растут, как грибы после дождя, черт их подери! Там убит офицер, там пущен под откос эшелон с боеприпасами, там взорван мост… Проклятая страна! Проклятый народ! Сколько ни привлекаешь их на свою сторону, ничего не помогает. Как волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Этому мерзавцу Белякову доверяли, а он оказался партизанским шпионом. Такой обоз отдали партизанам!
Майор взъерошил волосы, провел ладонями по щекам.
Дурнов врать не станет. Нюх у него собачий. Если говорит, что Беляков предатель, так оно и есть. Емельянов интеллигент, может колебаться. Но он тоже говорит, что в тот злосчастный день Беляков привез из лесу дрова… Потом Беляков сбежал в Епищево. Причем сбежал заранее, до прихода партизан. Значит, знал, что они придут… Так-та-ак… Сейчас его должны доставить сюда, голубчика, поговорим по душам…
Майор склонил голову еще ниже.
Так о чем теперь докладывать командованию?
Неожиданно резкий свет ослепил майора, он вскочил. В дверях стоял начальник гестапо подполковник Ранкенау.
— Почему сидите без света? — спросил подполковник тем небрежным тоном, который свойствен только сотрудникам гестапо. — Привезли Белякова?
— Нет еще. Жду с минуты на минуту.
— М-да, — холодно сказал подполковник.
Тон и манеры Ранкенау давно раздражали майора Дитера фон Гагена. Подполковник вел себя так, будто но имел никакого отношения к установлению порядка в районе, как будто этим делом должен заниматься только комендант. Нет, черт побери, обоим придется отвечать.
— Самого повесить, семью расстрелять, дом сжечь, — сказал майор, протягивая Ранкенау сигареты.
Начальник гестапо криво усмехнулся — этот белокурый красавчик задумал учить его, как надо вести себя с партизанскими лазутчиками!..
Разговор не вязался. Оба самолюбиво молчали, ожидая Белякова и надеясь перещеголять друг друга в умении вести допрос.
Через полчаса в коридоре послышался топот кованых сапог. Слышно было, как кого-то бросало из стороны в сторону под ударами кулаков и прикладов.
Белякова втолкнули в кабинет. Огромного роста солдат доложил:
— Господин подполковник, доставили партизана Белякова. При задержании пытался бежать.
— Да не бежал я вовсе! — высоким голосом завопил Беляков. — Я просто шел по деревне, не думал, что они за мной приехали, господин полковник, вы же меня знаете!
— Позвать сюда Емельянова и Дурнова! — приказал майор.
Один из солдат бросился выполнять приказание.
Беляков упал на колени и пополз к Ранкенау. Тот хладнокровно выждал, когда Беляков подполз поближе, и ударил его сапогом в лицо.
Предатель что-то попытался объяснить, но у двери его схватил за шиворот верзила солдат и так тряхнул, что у Белякова мотнулась голова, будто сломались шейные позвонки. Не успел он прийти в себя, как солдат сорвал с него одежду и уложил на пол лицом вниз. Ни слова не говоря, сам Ранкенау несколько раз до кровавых полос стегнул Белякова плетью.
Потом Ранкенау велел посадить свою жертву на стул. Солдаты подняли обмякшее тело, усадили. Беляков навалился на спинку стула, он еле держался, готовый вот-вот свалиться на пол.
— Беляков, — негромко окликнул Ранкенау, — вы меня слышите, Беляков?
Белякову подняли голову.
— Кто, кроме вас, еще связан с партизанами?
— Не знаю… — прохрипел тот.
— Бандитская морда. Партизан!
Подполковник, окончательно рассвирепев, начал бить кулаками по лицу, по голове, куда попало, пока Беляков не рухнул на пол.
Вошедшие Емельянов и Дурнов видели эту картину. И никто из присутствующих не знал, что эти двое русских торжествуют каждый по-своему. Они были разными людьми, но причина торжества была одна — наказывали предателя. Только Дурнов оставался в дураках, а старый учитель мстил за советских людей.
— Если он и завтра будет запираться и не назовет ни одного бандитского имени — повесить на площади, — решил подполковник и жестом приказал вынести безжизненное тело.
…На другой день всех жителей города согнали на центральную площадь, посреди которой зловеще темнела виселица. Неподалеку стояли начальник гестапо, комендант и бургомистр. Иван Михайлович не хотел идти на казнь, но майор приказал — ему хотелось, чтобы горожане видели среди вешателей и своего, русского. Эти минуты были мучительны для Ивана Михайловича — ведь не все в городе знают, какая сволочь Беляков, не все понимают замысел народных мстителей.
Солдаты потащили Белякова к виселице. Он был почти без сознания, ноги его волочились по земле, и, когда палач надел ему на шею петлю, солдат-верзила вынужден был поддержать его тело, чтобы оно не свалилось как мешок. Дурнов произнес назидательную речь. Майор хотел, чтобы эту речь произнес бургомистр, но Иван Михайлович отказался. Дурнов подошел к виселице, плюнул в лицо своему бывшему дружку и прокричал толпе:
— Все, кто попытается связаться с партизанами, рано или поздно будут болтаться на виселице!
Солдат дернул веревку, и Беляков повис, вывалив язык. По толпе пробежал стон, заплакали женщины. Иван Михайлович почувствовал тошноту. Ему захотелось подбежать к виселице и крикнуть: «Люди, не жалейте его!.. Это месть партизан, и так будет с каждым, кто предаст Родину!» Ему стало трудно дышать, он оглядел лица стоявших напротив, ненавидящие глаза, понял, что не сможет сейчас прокричать, не сможет потому, что слишком мало сделал для них в свое оправдание…
XПришла весна. Первая военная весна. Наступила пора, когда, как говорят казахи, толстый становится тонким, а тонкий рвется. Стаял снег на опушках, в открытых лощинах, и только в лесной глуши под деревьями все еще держался плотный, словно отлитый из серебра, наст.
Для отряда Коротченко наступила трудная пора. Иссякло продовольствие, кончились боеприпасы. Ели пареную рожь, доедали последние сухари. Разведчики Жилбека ходили по окрестным деревням, налаживали связь с населением, узнавали, где можно разжиться продуктами и особенно оружием.
Однажды через Тамару разведчики получили весть от Ивана Михайловича: в деревне Сергеевке живет тринадцатилетний мальчик по имени Толя. Когда здесь шли бои и наши отступили, он собрал оружие и спрятал у себя в огороде. Но какое оружие — неизвестно. Может быть, две-три винтовки? Стоит ли ради них рисковать, тем более что рядом с Сергеевкой находится большой Сещинский аэродром с немецким гарнизоном.
В ту же ночь разведчики Жилбека пошли в Сергеевку. Ночную темень то и дело прорезали мощные лучи прожекторов — в двух километрах от Сергеевки фашисты бдительно охраняли аэродром от ночных налетов наших бомбардировщиков. Время от времени были слышны отрывистые и гулкие залпы зениток. В самой Сергеевке немцев не было, но по дороге между деревней и аэродромом беспрерывно патрулировали мотоциклисты.
На встречу с Толиком вышла целая рота. Собственно, в саму деревню вошла небольшая группа во главе с Жилбеком, а два взвода остались у околицы на тот случай, если фрицам вдруг вздумается прочесать деревню.
В доме, где жил Толя, уже спали. Жилбек пропустил вперед Павлика, велел ему постучаться в дверь. Сны в войну тревожные, сразу же за дверью послышался сонный женский голос: — Кто там?
— Открой, тетка, не бойся, свои, русские, — ответил Павлик.
— А много вас?
Павлик оглянулся. Жилбек показал ему два пальца.
— Двое.
Женщина открыла дверь. В темноте смутно белело ее лицо.
— Проходите, только побыстрее!
Жилбек с Павликом, наталкиваясь в темноте на пустые ведра, стукаясь головой о притолоку, на ощупь вошли в комнату. Пахло вареной свеклой.
— Свет зажигать нельзя, немцы шныряют, — шепотом предупредила женщина.
— Ладно, не зажигай, — согласился Павлик. — Мы к тебе по детскому вопросу. Где твой пацан?
— Толька, что ли? — испуганно проронила мать.
— Он самый. Да не бойся, ничего плохого не сделаем с ним, поговорить надо.
— Здесь я, — послышался голос откуда-то сверху.
Глаза партизан уже привыкли к темноте, и они увидели, как на светлой печке зашевелилось что-то темное, приподнимаясь под потолком.
— Спи давай! — прикрикнула на него мать. — Какое тебе дело?
