Николай Иванов - Зачистка
— Повезло мне — ты такой ласковый! И приехал опять на чуть-чуть?
— Не дождешься. До завтрашнего вечера — как минимум. Если не закончится война. И ты помнишь, что завтра — годовщина моего первого преподношения тебе цветов?
Олег отстранился, но лишь для того, чтобы раскрыть пакет. Получив свободу, в нем блаженно расправили согнутые спинки веточки с белыми колокольчиками.
— Это же ландыши! — Округлила глаза Лена. — Тебя проклянут юные натуралисты и арестует зеленый патруль.
— А я сразу на Библии, Конституции и Боевом уставе Сухопутных войск чистосердечно поведаю, по какому поводу и для кого старшим лейтенантом Олегом Урмановым проделан этот благороднейший акт вандализма. И буду прямо в зале суда прощен и категорически оправдан.
— А мне расскажешь?
— Не-а. Вот этим вот ушкам еще рано слушать взрослые слова.
Спасаясь от щекотки и сама все прекрасно зная, Лена прильнула, прикрыла глаза. В транспорте женщины часто уходят в себя, отдаваясь воспоминаниям. Тем более, что сиреневая ветка метро длиннющая, и станция «Тушино» — в самом конце ее. А на ушко шепотом все же рассказывается то, что запрещено слушать маленьким…
— Погоди, люди смотрят, — отстранила Олега, когда он совсем близко приник к ней. А чтобы не сопротивлялся, полезла в кармашек. — Ты обманщик, а я вот на самом деле приготовила тебе подарок. Не из ландышей. Зато из самого Валдая.
Извлекла на свет колокольчик, легонько пошевелила им. Раздался мелодичный звон, сумевший перекрыть перестук колес и свист ветра в вагоне метро, гомон стоявших рядом студентов, музыку из одного плеера для двух пританцовывающих тинейджерок, воткнувших себе в уши по черной кнопке наушников. На звон обернулись, старушки с лавочек подняли головы, готовые перекреститься, и Лена торопливо зажала колокольчик в ладошке. Прошептала:
— Пусть этот звон отгоняет от тебя всех злых духов и других женщин.
— Про духов — это хорошо, — выцарапал пальчиком из женского кулачка колокольчик, полюбовался. — На Кавказе этих духов…
Лена замерла, посмотрела внимательно на Олега.
— Погоди, на каком Кавказе? И что ты говорил про войну? Ты что, едешь в Чечню?
— Какая Чечня? Мы едем к твоей бабушке.
— Ты что-то не договариваешь…
— Если о чем и не скажу даже за компот — это про пароль и военную тайну. Где мы едем?
2.Прошлым летом они точно так же мчались по московскому подземелью, вырываясь на окраину города. Скрипучий ветхий автобус довез их до еще более ветхого Дома отдыха, где, согласно веянию новых времен, не заглядывали на четырнадцатую страницу паспортов со штампом о семейном положении. И им достался номер люкс с портретом Ленина, читающего «Правду». И — одной широкой кроватью, на которую они сразу бросили понимающий взгляд.
— Нет, — Лена категорически выставила вперед руки, едва он опустил сумку и подался к ней.
Но номер, не считая Ленина, был один на двоих, одна на двоих была кровать, и зачем ехали сюда, понимали оба — не цветочки же рвать в лесу.
Оказалось, их.
Но поначалу Лена все находила и находила, все придумывала и придумывала себе занятия, любая попытка оторвать ее от которых могла смело рассматриваться как измена Родине: погоди, еще не накрыли стол; минуту, перемоем посуду; надо хоть немного поправить шторы…
— А можно еще помыть полы, то бишь надраить палубу, — подсказал Олег, когда фантазия ее иссякла, а глаза продолжали искать очередную зацепку в оттяжке времени. — Но поскольку ты все равно сделаешь это хуже, чем мои матросы, а к тому же сегодня и не суббота, я отменяю твой парково-хозяйственный день. Ты хочешь понести наказание за невыполнение приказа старшего по званию?
— А какое оно может быть?
— Иди ко мне.
— Идти к мужчине — это наказание? Вот видишь, а я не согласна с таким отношением к нам, женщинам. И от всего нашего сообщества, от их имени… Не надо. Не хочу. Больно же.
Оттолкнулись, как два бильярдных шара, откатились каждый к своему бортику. У него под рукой оказался уже накрытый столик и он наполнил вином два граненых стакана, первыми перечисленными в пожелтевшей описи за 1975 год. Лена у окна бесцельно водила пальчиком по стеклу.
— Я очень боюсь, что ты решишь, будто мне нужна от тебя только и исключительно постель, — объяснился издали Олег на случай, если Лена вдруг упрекнет его в недостаточной решительности.
— Правильно боишься.
— Тогда — все: нельзя так нельзя, — с горечью развел он руками. Они знакомы ровно год, трижды он ухитрялся вырываться к ней из своего мурманского морского далека, но пионерское расстояние в их отношениях не сократилось ни на йоту и дружили они в самом деле только щечками. — Поверь, я принимаю и благодарен даже той толике, чем разрешено владеть. За тебя.
Выпил один. В самом деле — все. Они взрослые люди и каждый сам определяет, чего ему хочется. Другая бы на ее месте…
Оборвал себя: если Лена не замужем, это вовсе не значит, что она может или даже должна бросаться на шею первому встречному-поперечному. Другое дело, что он не стал для нее близким и желанным, что, наверное, есть кто-то другой, с кем она более откровенна. Значит, не разбудил, не заинтересовал, не увлек. Потому владейте малым, товарищ гвардии старший лейтенант — простой возможностью любоваться Леной издали и тешить свое самолюбие знакомством с такой красивой женщиной. Хотя, черт возьми, все же обидно…
Лена глянула из-за плеча:
— Мы больше не дружим?
Он грустно улыбнулся ей все так же издали, посмотрел долгим взглядом, словно запоминая и прощаясь. И — вышел из номера. Да столь неожиданно и резко, что Лена не успела остановить его ни голосом, ни жестом. Только пальчик, не дорисовав ромашку на запотевшем стекле, упал вместе с рукой на подоконник.
Комната мгновенно стала пустой, убогой, в коридоре тут же послышался топот, заурчала вода в трубах, в соседней комнате стали дергать балконную дверь, под окнами взвыла собака. Скорее всего, все это происходило и раньше, но лишь теперь, с исчезновением Олега, привлекло внимание и стало пугать, настораживать. Растерянно огляделась. Машинально пересчитала лепестки, что успела нарисовать в ромашке — «любит, не любит, любит»… Шесть штук, четное, роковое для гадания количество. Но это она просто не успела дорисовать узор…
И только в этот момент на глаза попался оставленный Олегом берет морского пехотинца. Осторожно перевела дух. Быстро, словно за ней подсматривали и она боялась не успеть, дорисовала на стекле еще один лепесток. И даже подышала после этого на стекло, чтобы ромашка стала видна более отчетливо. Она — любит.
Тут же испугалась снова, но на этот раз уже своему состоянию: неужели Олег занял в ее жизни так много места, что она теряется без него и, в конце концов, не хочет, чтобы он когда-либо куда-либо исчезал? Но ведь он обязательно, обязательно, обязательно вернется. Он должен, должен, должен появиться в комнате и увидеть ромашку. Он не мог, не мог, не мог вот так просто обидеться и уйти. Она, конечно, сама дура, но нельзя, нельзя, нельзя же верить всему, что исходит от женщины. Ее поступки — это путь сомнений.
Вернись!
Олег услышал, широко распахнул дверь. Но вначале появился небольшой букетик ландышей.
— Больше не нашел, — отыскалась вслед за ними и пропажа. — Небось, местные старушки подчистили все для продажи… Ты чего дрожишь?
— Я испугалась…
— Это по коридору таскают новую мебель.
— …что ты ушел. Наверное, этого нельзя говорить.
— Я никогда не уйду от тебя. И даже не надейся.
— Тогда ура. Мне повезло. Здравствуй.
Сквозь дрожащие белые колокольцы сама коснулся губами его губ, но едва задрожали оба от страсти, Лена вновь, уговаривая то ли себя, то ли его, попросила:
— И все же так нельзя. Ведь нельзя же?!
Огляделась беспомощно по сторонам, но даже добрый дедушка Ленин, восьмое десятилетие читающий одну и ту же газету, сделал вид, будто не замечает мольбы оказавшейся в его покоях женщины. Понимая неизбежное поражение, в тайне души даже желая его, Лена вдруг уцепилась за последнюю соломинку:
— Я здесь не могу. Здесь… здесь столько народу было до нас… Нет, нет, нет. Прости.
Вырвалась, протиснулась на балкон мимо рассохшейся, застрявшей посреди проема двери. Стала рассматривать растущие под балконом голубые елочки, уходящую мимо детских качелей тропинку, утыкающуюся в спокойную гладь озера. Олег при выборе места отдыха еще сказал, что там, где вода, там спокойствие. Только где оно, спокойствие?
Урманов вышел следом, обнял застывшие в ожидании плечи, коснулся губами волос. Они показались холодными, и он принялся согревать их дыханием. Губы ощутили скрытый под прической шрам, и мимолетно подумалось, что они все же мало знают друг друга. Но тех штрихов и моментов, деталей и полутонов, которые проявлялись в их редкие встречи, видать, хватило, чтобы у него создался не глянцевый, а объемный портрет однажды встреченной в метро женщины. И близость — не самоцель, здесь он не лукавит. Но если она случится, он должен помочь Лене подойти к ней с достоинством. Потому что насколько он понимает женщин, их более всего страшит не «как это будет», а «что будет потом». И не с ней лично, а с отношением к ней. Вот создал Бог материю…
