Павел Кодочигов - Так и было
* * *
Время шло, мать уж, наверно, заждалась его, а он все стоял на опушке, пока не стукнуло: дяде Матвею надо все рассказать, вдруг что придумает.
Огородами, чтобы не увидела мать, стал пробираться в деревню.
Бригадир жил в полуподвале — четыре венца над землей — на месте сгоревшего дома. На постое у него были немцы.
— Дядя Матвей, мне оселок надо, косу поправить, — нашел подходящий предлог парнишка, чтобы вызвать бригадира на улицу.
Матвей Иванович подыграл:
— А умеешь ли ты править? Пойдем покажу, как это делается.
Он прихватил оселок, и они вышли.
— Ты что нос повесил? Случилось что?
— Случилось, — вздохнул парнишка и рассказал, в какое положение он попал из-за своей неразумности.
— У, гребена ниченка, серьезное дело. Не пойму, однако, что ты нашел, наган или пистолет?
— Да наган! Но я его не буду отдавать! Ни за что! Я его в лесу спрятал.
— Так убьют же тебя, Гриша.
— Я знаю... Может, в лес уйти партизан поискать?
— Тогда твоих расстреляют.
— И я всех немцев перестреляю! Собачника в первую очередь. Приведу партизан, и мы тут такое устроим...
— Пустое, надо о деле думать, — прервал бригадир. — Вы когда за клюквой ходили?
— Да я и не помню. В конце марта или в начале апреля.
— Гм, три месяца назад ты нашел этот наган, а с тебя спрашивают сейчас! Значит, отдавать придется, не отвяжутся!
— Нет! Нет! Мой он!!
Гришка в отчаянии схватился за голову, и слезы брызнули из глаз.
— Да погоди убиваться! Ты вот что, ты пистолет им отдашь!
Гришка ошалело уставился на бригадира:
— А где я его возьму?
— Ну-ну, еще скажешь, что ты на Алешкином гумне ни разу не бывал, сгоревших пистолетов и другого оружия там не видел? Выбери пару получше и приходи в овраг, а я туда керосинчик принесу. Почистим, смажем и...
Ну и Матвей Иванович! Ну и... Дослушивать бригадира Гришка не стал, мигом слетал в гумно, прихватил там три пистолета и быстренько назад. Из них кое-как собрали один, очистили от ржавчины и окалины, керосином протерли, попробовали, как работает, и приуныли — перекалившаяся пружина еле возвращала затвор на место. Другие были не лучше. Из такого пистолета не выстрелишь, а Гошка слышал выстрел.
Сильные, жилистые руки бригадира с треском ломали подвернувшуюся на глаза палку. Капельки пота стекали по носу и падали на землю. Молчал он долго, потом изрезанное резкими морщинами длинное лицо Матвея Ивановича разгладилось, будто кто провел по нему утюгом:
— Давай так сделаем: просуши пистолет на солнышке, чтобы керосином не пах, отдай «моим» немцам — они здесь недавно и не знают, что у нас такого добра навалом, — а у них попроси бумажку, пусть напишут, что ты сдал пистолет. Завтра ее Собачнику и сунешь.
Бригадир ушел, а Гришка совсем пал духом: «квартиранты» дяди Матвея могут не дать нужной бумажки, тогда Собачника и его немцев придется вести к ним, и все раскроется. Дострелялся! Еще раз протер насухо пистолет, поелозил его о траву, чтобы лесным духом пропитался, и поплелся в полуземлянку. Матвея Ивановича, как и договаривались, дома не было. Гришка к немцам:
— Вот пистоль нашел! Лес, лес нашел, — заговорил, коверкая русские слова на немецкий лад и протягивая на вытянутых руках свою «находку».
Один поднялся, прихватил патрон и пошел на улицу Гришка за ним, с надеждой на несбыточное — вдруг пружина зацепится за что-нибудь, потом сорвется, и пистолет выстрелит. Чуда не случилось. Солдат вернулся обратно, швырнул пистолет в угол и повернулся к нему — чего тебе?
— Мне папир, папир надо, что сдал пистоль. Иванов моя фамилия. Ива-нов, — выговорил по слогам и показал на ладошке, что написать надо.
Немец озадаченно поморгал и расхохотался:
— О, какой хитрый кнабе! О-о-о! Малшик Иван хочет иметь документ?
— Да, да, — закивал головой парнишка, радуясь, что его поняли.
Немец хмыкнул, однако подошел к столу, нацарапал там что-то и протянул маленький листик Гришке. Он схватил бумажку, сказал спасибо и показал солдатам спину.
— Штейн! Хенде хох! — остановил его грозный окрик.. Парнишка оглянулся и не узнал своего спасителя, а тот рычал еще свирепее:
— Ко мне, Иван. Шнель!
Гришка подошел к столу, а немец, тараща злые глаза, запустил руку в железную банку, пошелестел там чем-то и жестом фокусника вытащил конфету в красивой золотой обертке!
Парнишка невольно отступил на шаг, вид у него был такой, что солдаты схватились за животы, показывая пальцами то на него, то на «фокусника».
— Презент! — сказал немец, вкладывая конфету в негнущуюся руку Гришки. — Я шутиль — надо смешить друзья. Ком.
Гришка выскочил на улицу. Вслед ему раздались новые взрывы хохота. А его радость, вспыхнувшая было при одном виде полученной бумажки, померкла, — может, показавшийся ему таким добрым немец и с ней какой-нибудь трюк устроил? Домой вернулся смущенным и растерянным. Мать ждала на улице:
— Принес?
— Да.
— Давай сюда!
— Я его немцам отдал!
— Что брешешь, окаянный? Они завтра хотели приехать.
— Я тем, что у дяди Матвея живут, отдал.
— О господи! И в кого ты такой бестолковый уродился? За пистолетом какие немцы приезжали? Ивановские. Им надо отдавать, им, а не нашим. Беги и попроси пистолет обратно.
— Да не кричи ты, мама. Не надо мне никуда бегать. Они бумажку дали.
Мать рассердилась еще больше:
— С нас пистолет требуют, а не бумажку. Где она?
Он подал расписку. Мать вгляделась в нее и заголосила:
— Ну, дурак! Ну, дурак! Ты хоть знаешь, что тут написано?
— Откуда?
— Поди, написали, что тебя нужно вздернуть на первой лесине, а ты уши развесил.
Что тут возразить? Мог и так написать немец, мог и хуже. И спасет ли его самая хорошая бумажка, если он хранил оружие столько времени? Но семью-то может она. спасти.
— Расстреляют, так меня...
— Утешил. И на том спасибо!
— Они мне конфетку дали. Вот! — разжал вспотевший кулак. — Похвалили меня!
Столь неожиданный подарок озадачил мать. Повертела она конфетку и сплюнула в сердцах:
— А черт поймет этих немцев, прости меня, господи! Смотри у меня! Если обманываешь, не знаю, что с тобой сделаю!
Много ночей в ожидании неминуемой смерти провела семья после прихода немцев. Эта, летняя и короткая, показалась самой длинной и безнадежной. Сестренки, намаявшись за день, как-то уснули, а они с матерью даже не ложились.
Мать молчала. Заговорила только под утро, и так, как говорят перед длительной разлукой или прощаясь навсегда:
— Никакого горя я с тобой не знала. В школу уезжал, так боялась, чтоб не избаловался там без семьи. Устоял. И учился хорошо, и за поведение твое краснеть не пришлось. Сейчас-то почему все не то делаешь? На что тебе этот чертов пистолет сдался? На что-о? Как мне перед отцом за тебя отчитываться? Ой, да ладно, не о том хотела сказать, совсем не о том, а вот слов нужных не найду, — замолчала, поправила на — голове сбившийся платок, подошла к окошку. — Солнце уже высоко поднялось. Скоро приедут. Посидим еще немного и на улицу выйдем.
Мать думала согласно с ним: семью могут и не тронуть, а его расстреляют.
— Мама, разбуди девчонок, пусть уйдут, чтобы не видеть...
— Нет, Гриша, беду надо вместе встречать, а там уж как бог рассудит.
Они приехали. Немецкий офицер и Собачник направились к ним. Сжимая в руке бумажку, мать побежала навстречу, стала объяснять, что сын сдал пистолет, вот документ об этом. Офицер прочитал бумажку, передернул плечами. Истолковав этот жест по-своему, Собачник с готовностью снял винтовку, скомандовал матери:
— Отойди, не заслоняй свое большевистское отродье.
Скомандовал так непривычно тихо, что Гришка не поверил своим ушам. Обычно этот маленький, вертлявый человек говорил возбужденно, а когда кричал, то переходил на визг. Пока догадался, что Собачник сдерживает себя в присутствии офицера, мать выхватила из кармана конфету:
— Вот же, вот, — протянула ее офицеру, — мальчику, — Гришка не помнил, чтобы она когда-нибудь называла его так, — дали за то, что сдал пистолет. Вот! — выдохнула еще раз, не зная, что говорить дальше.
— Мальчику! — чуть не подпрыгнул Собачник. — Я ему сейчас еще одну «конфетку» подарю! — Он передернул затвор и стал поднимать винтовку.
«Вот и все!» — ухнуло в груди Гришки, но офицер остановил Собачника жестом руки, взглянул на девчонок, долго-долго, как показалось Гришке, разглядывал его и поманил к себе.
Обостренным опасностью женским чутьем мать уловила происшедшую перемену и подтолкнула сына:
— Иди, Гриша, иди. Не бойся.
Сама встала так, чтобы загородить его от полицая. А Гриша шел, ничего не видя перед собой, и едва не ткнулся в живот офицера. Тот отступил на шаг и, размеренно выговаривая что-то, хлестнул его плетью раз, другой, третий, еще что-то сказал и пошел к машине. Собачник покрутил головой и последовал за ним. Не заезжая к Матвею Ивановичу, машина покатила в Ивановское.
