Джордж Паттон - Война, какой я ее знал
Противник минирует тела своих погибших, стреляет нам в спину и использует пули дум—дум.[63] В результате подобных действий у нас растет число убитых и раненых, но все же неприятель несет куда большие потери.
После сражения к югу от аэродрома Бискари, где шли особенно жаркие бои, погибших было столько, что, когда я ехал по дороге, запах разлагавшихся тел преследовал меня на протяжении десяти километров.
В нескольких случаях немцы минировали итальянцам пути отступления, так что те подрывались, когда обращались в бегство, что, разумеется, не добавляло итальянцам любви к их союзникам.
У нас отмечались случаи проявления подлинного героизма. Так, 10–го числа итальянским танкам удалось прорваться в Джелу, где подполковник Дэрби держал оборону с двумя батальонами рейнджеров. Дэрби сам начал стрелять из ручного пулемета по одному из танков, однако, видя, что пули не причиняют машине никакого вреда, он под огнем трех танков поспешил на берег, где взял 37–миллиметровую скорострельную пушку. Поскольку она оказалась незаряженной, подполковник топором разрубил ящик с патронами, зарядил орудие и, вернувшись, занял позицию менее чем в ста метрах от танка. Тот шел прямо на Дэрби. Только со второго залпа ему удалось подбить машину, но экипаж не выходил, и Дэрби, подкравшись поближе, бросил термитную гранату, которая сделала из итальянцев жаркое.
На следующий день этот офицер получил назначение возглавить полк и был повышен в звании, однако отказался от предложенной чести, чтобы остаться со своими ребятами, которых сам обучал. В тот же самый день генерал Ведемейер[64] попросил разжаловать его в полковники, чтобы он тоже мог командовать полком. Я нахожу и тот и другой пример достойными подражания.
Во время высадки один артиллерийский лейтенант поднял в воздух свой Пайпер—Каб[65] прямо с десантного судна, использовав в качестве взлетной дорожки металлическую сетку длиной пятнадцать метров. Весь день он летал над городом, подвергаясь обстрелу неприятеля, и самолет его был весь изрешечен снарядами. Несмотря на это, офицер продолжал корректировать действия 3–й дивизии, сообщая необходимую информацию ее командиру.
Морской офицер, управлявший шестидесятиметровым LCT,[66] увидел, что у берега слишком мелко, чтобы он мог развернуться кормой и произвести нормальную высадку десанта. Тогда он направил судно вперед и с разгона выскочил на берег. Оказавшись там, офицер открыл огонь из 20–миллиметровой пушки по вражеским пулеметам и заставил их умолкнуть, благодаря чему солдаты смогли спокойно осуществить высадку.
Огневая поддержка флота — я имею в виду обстрелы укрепившегося на берегу неприятеля с моря — заслуживает всяческих похвал. Мы обращались за помощью к морякам даже ночью, и не было случая, чтобы они не поразили цель уже третьим залпом корабельной артиллерии.
Я никогда не встречал столь забытых Богом, столько несчастных людей, как народ этой страны. Как—то я находился в городе, а неприятель так внезапно атаковал, что чуть не овладел им. При этом снаряды и бомбы убили нескольких мирных жителей, а все прочие подняли жуткий вой, точно койоты, и выли, наверное, минут двадцать кряду.
С животными здесь обращаются хорошо, заботятся о них, потому скот тут крупнее и упитаннее, чем у арабов. Со всем остальным дела здесь обстоят гораздо хуже, чем даже в Северной Африке.
Повозки у сицилийцев весьма специфические. Они похожи на ящик, в углах и по бокам которого имеются стойки. Панели, соединяющие стойки, размалеваны какими—то рисунками. Между днищем ящика и ходовой частью расположены причудливо вырезанные рамы — такими орнаментами украшали у нас крылечки домов году этак в 1880–м.
Оглобли выступают вперед от хомута сантиметров на шестьдесят, а у многих лошадей имеются плюмажи, прикрепленные к сбруе в районе макушки.
Первые два—три дня, когда бои идут в предместьях того или иного города, население, мягко говоря, не проявляет к нам дружелюбия, но, уразумев, что бьем мы только немцев и итальянцев, быстро американизируется и, освоившись, употребляет всю свою кипучую энергию на выклянчивание сигарет.
Взятие Палермо
23 июля 1943 г.
Во второй половине дня 21–го числа мы закрепились на позиции к северо—востоку от Кастельветрано, чтобы оттуда бросить в атаку 2–ю бронетанковую дивизию,[67] которую прежде держали ближе к центру острова, чтобы неприятель не знал, куда ее в конечном итоге направят.
Выдвижение на позиции началось в 16.00, и с наступлением темноты мы прочно заняли их. Наутро наши войска неудержимо двинулись вперед.
Первоочередной задачей являлся прорыв фронта, что и было достигнуто силами 41–го пехотного полка[68] при поддержке батальона средних танков 66–го полка.[69] Противник начал откатываться, и с этого момента главным тактическим приемом стали массированные танковые атаки в тех местах, где враг еще продолжал оказывать наиболее упорное сопротивление.
В какой—то момент 75–миллиметровая гаубица, установленная на полугусеничной бронемашине, вступила в схватку с 105–миллиметровым немецким орудием на дистанции менее чем полкилометра и уничтожила неприятеля. Действия экипажа и расчета были настолько же героическими, насколько Фортуна оказалась благосклонна к ним в тот день.
Последнюю остановку мы сделали в горах к юго—западу от Палермо, который оказался крепким орешком, но был в конечном итоге расколот с помощью артиллерии и танков.
Немцы устраивали для нашей техники ловушки, подобных которым я прежде не встречал. На правой стороне дороги они выкапывали ямы длиной шесть и глубиной три метра, накрывали их металлической сеткой, посыпали сверху землей и пылью, так что внешне поверхность этого участка дороги ничем не отличалась от других. Затем метров через десять такую же ловушку строили уже на левой стороне. Чтобы в яму не угодила какая—нибудь дичь помельче, перед ловушками ставили проволочные заграждения, рассчитывая, что танки с такими помехами считаться не будут. Однако мы в их ловушки не попались. В иных местах они выкапывали ямы шесть метров в ширину и пять в глубину на протяжении участка в несколько километров, но мы следили за дорогой, и потому никакого вреда нам эти лопушки не принесли.
Я проехал через колонны наших танков на машине, встретив очень теплый прием со стороны личного состава 2–й бронетанковой дивизии. Похоже, многие знали меня лично: танкисты при моем приближении отдавали честь, а потом долго махали мне вслед.
Когда мы приблизились к городу, уже стемнело, так что я захватил с собой в качестве проводника начальника штаба дивизии полковника Р. Ф. Перри. Он уверял меня, что город наш, и мы решили поехать и проверить.
Когда мы подъехали ближе, то увидели, что холмы по ту и другую сторону города объяты пламенем. Мы двинулись вниз по проложенной по склону скалы длинной дороге, проходившей по деревне, жители которой выходили на обочину и кричали: «Долой Муссолини!», «Да здравствует Америка!».
Когда мы очутились в городе, там происходило то же самое. Тех, кто успел въехать в Палермо до темноты, как, скажем, генерал Кейз,[70] забрасывали цветами, кидали им лимоны и арбузы, причем в таком количестве, что солдаты едва успевали ловить их, чтобы не быть покалеченными гостеприимными сицилийцами.
Губернатор успел сбежать, зато мы взяли в плен двух генералов, которые заявили, что счастливы сдаться в плен нам, потому что местные жители не люди, а настоящее зверье. Количество пленных в тот день дошло до десяти тысяч. Утром 23–го, осматривая порт, я проходил мимо группы пленных. Они вовсе не выглядели удрученными и, поднявшись при виде меня, отдали честь.
Гавань не очень пострадала, однако разрушения в районе губы были весьма значительны. На глубину в два квартала практически все здания превратились в груды камней. Некоторые корабли — маленькие рыболовецкие пароходики — были, по—видимому, взрывной волной выброшены из воды на пирсы и причалы. Просто я не нахожу иного разумного объяснения тому, что они там оказались. Большое количество мелких судов затонуло, а некоторые были разломлены взрывами пополам.
Используя труд пленных, мы очистили от грязи так называемый Королевский дворец, в котором никто не убирался, похоже, со времен греческой оккупации. Те же самые пленные по нашему приказу очистили от мусора улицы, а также заделали пробоины и воронки в гавани.
Итальянцы из Палермо смотрятся неплохо, они гораздо крупнее, чем жители других районов Сицилии, и, судя по количеству стариков, продолжительность жизни у них выше.
Меня посетил викарий кардинала, и я уверил его в том, что восхищен храбростью итальянских солдат, а также их глупостью. Как я сказал ему, они не могли оказаться трусами, потому что были итальянцами, а глупость их в том, что они храбро сражались за неправое дело. Я попросил его передать им это, чтобы пустить слух о том, как высоко американцы ценят мужество итальянской армии и как сожалеют, что она — на стороне противника. Я также сказал, что мы продемонстрировали свою способность уничтожить их, и если бы они не поняли намека, то действительно были бы уничтожены. В действительности я отменил обстрелы с моря и бомбардировки с воздуха, понимая, что это повлечет за собой большое количество жертв среди мирного населения, а также осознавая, что мы сможем достигнуть цели силами лишь одной 2–й танковой дивизии. Ни к чему зря крошить людей, пусть даже они и держат сторону врага.
