Януш Пшимановский - Четыре тануиста и собака - книга 2
— Не было шестого, а он есть, — торжественно объявил он. — Не искал — сам нашелся.
— Где он был?
— Закрылся в складе на барже. Там гора боеприпасов и этого добра. — Он положил на стол «трофеи».
— Теперь нам и танк не страшен, — успокоился Янек.
— Может, провинился, и обер-лейтенант посадил его под арест? — добавил Елень.
— Почему не в подвал?
— Не знаю. — Он повел плечами, кончая развешивать на веслах выстиранную одежду, которую подавал ему пленный. — Но если его спросить, он скажет. Опусти руки, — жестом показал ему Елень и начал представлять Косу: — Обер-ефрейтор...
— Обер-ефрейтор Кугель, — быстро добавил тот. — Я из подрывной команды «Хохвассер».
Кос встал и, не выпуская из рук автомата, в который вставлял магазин, подошел к пленному, всматриваясь в его отекшее лицо и выцветшие глаза, за очками в деревянной оправе. Во взгляде сержанта было столько презрения, что обер-ефрейтор отступил на шаг и ударился о ручку весла.
— Янек... — Густлик легко толкнул командира. — Ты его знаешь?
— Нет.
— Так почему ты на него так смотришь?
— Глупый Кугель застрелил пуделя. Понимаешь, этот Кугель мужского рода. Этот шкуродер застрелил собаку.
— Не застрелил, — по-польски ответил пленный. — Не застрелил, ошибка, — повторил с твердым акцентом, но правильно. — По-немецки это значит «сделать ошибку», так же как по-польски «быка стшелич»5.
— По-польски говорит? — удивился Елень.
— Поляк? — не смягчая взгляда, спросил Кос.
— Немец, — запротестовал тот.
— Почему ты знаешь польский язык?
— Я из Шнайдемюля, по-польски этот город называется Пила, я там был в зингферайн.
— В хоре, — подсказал Густлик.
— Да, в хоре, а в нем была одна девушка. Думал, она станет моей женой, а она не хотела говорить по-немецки.
— Что означает эта надпись? Что за ошибка? Почему ты спрятался на барже?
— Не спрятался.
— Его там заперли, — сказал Елень.
— Они посадили меня под арест, потому что я говорил: не надо взрывать шлюз и уничтожать город.
— Кто должен был взорвать шлюз?
— Наша подрывная команда «Хохвассер».
— Зачем?
— Здесь озеро, — показал вверх рукой, а потом опустил ее. — Шлюз держит воду, а внизу — у канала Ритцен. Когда противник войдет в город, тогда команда затопит его и не пустит противника дальше. Гитлер сказал: «Любой ценой удержаться на Одере».
— А ты бы хотел пустить воду? — спросил Елень.
— Найн, — подумав, ответил немец. — Гитлер капут, но Германия, люди нихт капут. В Ритцене мой дом и розы. Четыреста роз. «Хохвассер» уничтожит розы, все уничтожит и ничего не изменит: война проиграна... — Немец говорил это с истинной болью в голосе. Потом замолчал и стоял с опущенной головой. Как всегда, в минуты тишины еще отчетливее слышно было артиллерийскую канонаду. — Я говорю... Герр обер-лейтенант, никто сюда больше не придет. Достаточно перерубить провода — и город будет спасен. Теперь, когда нет нацистов, шлюз останется и розы тоже останутся...
Немец стоял в сенях лицом к двери. Лучи заходящего солнца отражались в стеклах очков и освещали его лицо. Танкисты, внимательно слушая, неподвижно стояли перед ним. В том, что говорил Кугель, была какая-то правда, которая заставляла их забыть о войне и думать о том, как спасти город и розы...
Слова пленного прервал резкий металлический удар колотушки у ворот: один удар, пауза и еще три удара.
Ситуация изменилась мгновенно. Янек и Саакашвили моментально связали обер-ефрейтора и заткнули ему рот кляпом. Густлик надел немецкую куртку, пояс и шлем.
— Присматривай за ним, — приказал Кос грузину, а сам с Еленем, схватив оружие, побежал к воротам.
Стук раздался снова.
— Подожди! — крикнул Елень и, надвинув шлем на глаза, выглянул в окошко в стене.
На другой стороне стоял солдат с сумкой на груди. Ствол автомата торчал за плечом.
— Пакет. — Связной протянул конверт и книгу для расписки. — Повар отдал богу душу, — сообщил он.
— Да, мы видели, — по-немецки ответил Густлик.
Связной сел на велосипед и укатил, а Елень закрыл окошко и задвинул засов.
— Этот Томаш, черт бы его побрал, ничего не видит, — ворчал он, отдавая пакет Косу. — Прочитай-ка, что там Гитлер пишет.
— Надо лампу зажечь.
Вернувшись в сени, они закрыли двери, опустили занавески на окна. Саакашвили зажег карбидную лампу — электрическое освещение было только в бункере. Елень поднялся на несколько ступенек и спросил:
— Томаш, ослеп ты, что ли?
— Я видел, но подумал, что проедет мимо.
— Много будешь думать, быстро состаришься. Докладывай...
— Все идет неплохо, ребята, — оживился Кос. — Штаб нашего отдельного специального саперного батальона сообщает, чтобы мы были в готовности, потому что завтра на подступах к Ритцену можно ожидать появления польских большевистских частей, то есть нашей армии... Вытащи у него кляп и развяжи руки.
Саакашвили выполнил приказание и пододвинул немцу табуретку.
— Садись.
— Теперь можем вернуться к прерванному разговору, — усмехнулся Кос. — Значит, ты предложил обер-лейтеианту не выполнять приказ, а он посадил тебя под арест на баржу, стоящую в заминированном шлюзе...
Несколько минут тянулось молчание. Где-то недалеко раздались залпы тяжелой артиллерии. Показались языки пламени. Немец встрепенулся.
— Это наши, — успокоил его Густлик и добавил: — Можешь меня поблагодарить, что твои не отправили тебя к богу в рай.
Опять молчание. Немец сидел с опущенной головой.
— Где фугасы и откуда их должны были подорвать? — спросил Кос.
Немец поднял голову и, окинув танкистов недоброжелательным взглядом, произнес:
— Ни слова больше.
— Ни слова? А почему?
— Фронт еще не прорван. Я не хочу, чтобы город был затоплен. Ни обер-лейтенантом, ни вами.
Кос так и подскочил.
— Ты думал, что фронт уже позади? Тебе людей не жалко, а только розы! Посади его, Гжесь, в подвал, только отдельно от тех.
Саакашвили кивнул очкарику головой и первый стал спускаться по лестнице. Елень стоял задумавшись, Кос ходил взад-вперед.
— Сидит, — сказал Григорий и бросил ключ на стол, на котором лежало оружие.
— Отмокает, — сказал Густлик.
— А мы-то собрались пригласить его в нашу компанию. Обер-ефрейтор Кугель, спаситель роз и городков... — продолжал Кос с хмурым задумчивым видом, меряя сени шагами. — Чуть-чуть и мы бы сделали такую же ошибку...
— Застрелили бы пуделя, — поправил Елень.
ЖРЕБИЙ
Кос быстрыми шагами ходил взад-вперед по сеням. Елень то и дело заслонял лампу ладонью, чтобы не погасла от движения ветра, посматривал на командира экипажа и наконец не выдержал:
— Далеко тебе еще?
— Докуда?
— Не знаю докуда, но ты все ходишь и ходишь...
— Отцепись, — буркнул Янек. — Хожу, потому что думаю...
— О чем? Может, нам скажешь?
— Скажу.
Он присел на табурет между Еленем и Саакашвили, посмотрел внимательно им в глаза.
— Ребята... — Янек быстро вывернул нагрудные карманы, вынул мокрый сверток, нашел толстый карандаш и, отодвинув оружие, начал чертить. — Здесь мы, здесь озеро и шлюз... Дальше канал, а внизу Ритцен. Город, конечно, укреплен, в стенах бойницы, в подвалах окна с автоматами. Все это можно затопить.
Все трое еще ниже склонились над столом.
— Под шарнирами ворот заложен тротил, а провода ведут в бункер, — подсказал Густлик. — Только проверить, в порядке ли взрывная машинка, и взорвать.
— Прямо сейчас?
— А чего ждать?
— Наших. Город должен быть затоплен, когда пехота пойдет в атаку. Не позже и не раньше. Оборона будет прорвана, дивизии выйдут на Зееловские высоты и... на Берлин.
— А как узнать время наступления? — спросил Саакашвили и, машинально развернув вынутый Косом сверток, увидел ордена, тигриное ухо и две фотографии.
Янек взял фотографию и принялся так внимательно ее рассматривать, будто увидел впервые. Улыбка озарила его лицо.
— Надо сообщить обо всем нашим, и по сигналу взорвем.
Замигала лампа, пламя немного ослабло, потом снова вспыхнуло. На стене заколыхались большие тени.
— Надо перейти линию фронта.
— Я могу, — предложил Григорий.
— Я пойду, — решил Кос, касаясь уха тигра. — У меня большой опыт — по тайге ходил. Могу передвигаться бесшумно, как Шарик.
— Нет, командир, тебе нельзя идти. Ты должен командовать, — возразил Григорий.
— Правильно. Ты должен командовать, — поддержал его Елень. — Если немцы что-нибудь пронюхали, придется защищать шлюз, а тогда надо уметь командовать.
— Это не танк.
— Да, не танк, «Рыжего» больше нет, — печально сказал Саакашвили.
— Все равно: командир ты, и никуда тебе нельзя идти.
— Пусть жребий все решит. — Янек взял со стола коробку, вынул три спички.
