Константин Эрендженов - Сын охотника
На столе в большой чаше аппетитно дымились куски жареного мяса.
– Вчера отец отбил у волков загнанного сайгачонка. Они уже горло ему перегрызли. Еще минута – и разтерзали бы! – рассказывал Мерген, пропуская гостью через порог. – Сейчас мама нас угостит свежатиной.
Когда сели за стол, Мерген опять залюбовался девушкой. У Кермен были тонкие, словно птичьи лапки, пальцы. Она так красиво держала ими кусок мяса и так аккуратно откусывала маленькие кусочки, что Мерген стал следить за собою. Раньше он вообще не обращал внимания на то, как кто ест. А теперь понял, что мать была права, когда упрекала, что он не умеет аккуратно есть.
Мерген и Кермен не стали долго угощаться. Обглодав по косточке сайгачатины и выпив по пиале чая, они убежали к колхозной конторе, возле которой уже собралась молодежь. На гладко утоптанной площадке парни и девушки танцевали. Но когда к этой импровизированной танцплощадке подошла Кермен, все бросились к ней с приветствиями. Девушки обнимали ее, тискали, чмокали. Парни степенно пожимали руку, не скрывая своего восхищения ее красотой. Дольше всех не подходил к ней Бадма. Он издали любовался необычайно похорошевшей девушкой и решил, что этот цветок расцветает для него, только для него, самого богатого здесь парня. Он, безусловно, лучше всех одет, у него гордая осанка, выработанная перед зеркалом. Одно Бадме было неприятно в Кермен – это то, что она одинаково деликатной была в обращении со всеми. «Для кого здесь ее деликатность! – мысленно возмущался Бадма. – Вон как улыбается этому сыну охотника. А от него волчатиной прет за версту».
Взвесив свои достоинства, Бадма потрогал дорогой перстень, специально по случаю приезда Кермен надетый на палец, и, когда заиграла музыка, подошел к ней.
– Разрешите пригласить вас на танец, – вместо приветствия сказал он, уверенно протягивая руки к девушке. Он даже назвал вальс специально для того, чтобы показать свою образованность.
Но Кермен, словно не замечая его намерения с нею танцевать, протянула ему руку для приветствия, весело говоря:
– О, Бадма, как ты вырос за эту зиму. Стал красивым и, говорят, круглым отличником закончил семилетку.
Бадме ничего не оставалось, как пожать протянутую руку. Но он и тут решил отличиться от всей этой серой массы. Пожимая руку гостьи, он приблизил ее к своему сердцу и учтиво склонил голову.
Казалось, все направлялось в нужное русло, но тут подошел Мерген и, положив свою черную мозолистую лапу на белое плечо девушки, увел ее на танец, повел так, будто бы только он один здесь имел на это право.
– Пока, Бадма, мы еще поговорим, – вежливо, но холодно сказала Кермен.
Боже! Как этот неповоротливый сын охотника танцевал! Сколько раз он наступал на туфельки своей воздушно-легкой в танце партнерши! Как на нем топорщились неотутюженные рыжие штаны, в которых он, наверное, ходит и на охоту! Да и вообще все в нем Бадма ненавидел до лютой злобы в эти минуты.
Чтобы проверить себя, насколько он неотразим, Бадма на каждый танец приглашал новую девушку, и ни одна ему не отказывала. Уж на что неприступна дочь уполномоченного, которая и родилась, и выросла в городе, но и та охотно с нимм танцевала несколько раз. А Кермен даже не смотрит на него. Весь вечер она только с Мергеном, словно они уже невеста и жених.
С вечеринки Бадма ушел один, хотя мог бы проводить любую девушку, кроме этой зазнайки Кермен. Ночь была лунная, теплая. Ярко освещенные мазанки, мимо которых проходил Бадма, казались ему жалкими жилищами сурков, разбросанными по степи. Зато войдя в свой сад, благоухавший зреющими плодами, он почувствовал, что только он имеет право на Кермен. Правда, освещенная луной белая кибитка издали показалась ему оторванной от всего мира, отчужденной. Но мысленно взор его перенесся в конец сада, где в чащобе невидимые отсюда находились развалины старого погреба, и на душе стало тепло и спокойно. В голове замелькали картины веселых вечеров, танцев, и на первом месте, рядом с ним она, Кермен. Во дворе молодого хозяина радостным поскуливанием встретил Цохор, единственный пес, оставшийся от огромной своры. Цохор уже стар, но все еще зол и необычайно чуток. Привязанный на цепь, одним концом прикрепленную к туго натянутой проволоке, он бегает от кибитки до конца сада, к развалинам старого погреба.
Бадма благодарно потрепал пса по холке, зашел в кибитку, чтобы взять свечу и спички. Мать, видимо, не спавшая до сих пор, окликнула его. Но он прикрикнул на нее, чтобы спала, и ушел в конец сада, приказав Цохору лежать у ворот.
Давно Бадма не был в своем тайнике, и вот теперь, пользуясь тишиной и одиночеством, он разбросал трухлявые бревна, которыми недавно завалил вход в свою сокровищницу. Бадма знал, что Цохор издали услышит приближение постороннего, но на всякий случай посидел на одном бревне, осматриваясь и прислушиваясь к ночным шорохам. И, лишь убедившись, что никто его здесь не видит и не слышит, спустился в погреб. Наглухо закрыв за собою тяжелую, окованную железом дверь, он зажег свечу и пристроил ее на полочке, специально прикрепленной к стенке еще отцом. Погреб был выложен кирпичом и со всех сторон оцементирован, чтобы не проникала дождевая вода. А изнутри и стены, и потолок, и пол были обиты уже заплесневевшими и почерневшими досками. Неосведомленный человек мог подумать, что в погреб вставлен добротный деревянный сруб, который и сдерживает землю с боков и сверху. Видно, строил отец навечно.
Немного осмотревшись, Бадма стал вынимать из дальней стенки толстые доски и по порядку их складывать. Когда разобрал деревянную обшивку, открылась грубая кирпичная стена. За нижним бревном Бадма нашарил ремень и потянул за него.
В корявой глиняной стене открылась дверца, за которой чернела довольно вместительная ниша. Бадма глубоко засунул руку в нишу и вытащил оттуда небольшой, но очень тяжелый деревянный ящичек. Поставил его под свечкой и раскрыл. Благоговейно опустившись на колени перед раскрытым ящиком, он поднес свечу к своим сокровищам, и они загорелись, засверкали желтыми, зелеными, рубиновыми, снежно-искристыми огоньками. Здесь были золотые и серебряные браслеты, серьги, кольца, колье и прочие украшения с драгоценными камнями. Бадма достал со дна перстень, в котором была какая-то всеми цветами вспыхнувшая искра. Об этом камушке отец сказал, что он дороже всех его табунов и кибитки вместе со всей утварью.
«Может, спрятать его отдельно от всего», – мелькнула мысль в голове Бадмы. Но он тут же прикинул и понял, что более надежного места не придумаешь. Вот разве только придется уезжать отсюда, то можно в одежду зашить. А пока что пусть лежит.
Долго перебирал Бадма свои сокровища и наконец, положил себе в карман самую недорогую на его взгляд вещь – серебряный браслет с каким-то цветным камнем. «Вот уж от этого она никуда не денется!»– подумал он о Кермен. Закрыл свой сундучок, поставил на место и стал заделывать, как было.
А тут и случай подвернулся. Через несколько дней выяснилось, что у Кермен скоро день рождения, ей будет восемнадцать лет, и она приглашает всех юношей и девушек хотона. «Лучшого подарка ей никто не поднесет!»– заранее предвкушая победу, подумал Бадма и поехал в город за новым костюмом. Надо было и приодеться соответственно дорогому подарку. Ко всем его плюсам добавлялось еще и то, что председатель колхоза, узнав, как он успевал в математике, приглашал его на работу помощником счетовода, обещая осенью, сразу же после окончания сезонных работ, послать на курсы. Никому такого не предложил, только ему. Это значило, что он все же лучше других. Неужели Кермен не поймет?
Через неделю Бадма торжественно прошел от дома к конторе с новенькими счетами под мышкой. И в первый же день работы понял, что стоит ему подучиться на курсах, и он столкнет прежнего счетовода, у которого и образование всего лишь два класса, да и старый он такой, что даже на курсы не берут.
Возвратившись домой после первого трудового дня, Бадма объявил матери, что продаст своего совсем теперь не нужного верблюда со всей упряжью и построит дом. Мать завопила, что не даст денег, которых осталось совсем немного. Бадма спорить не стал. Мысленно заглянув в свой сундучок и нацелившись на один из золотых перстней, подумал: «Что толку от золота, зарытого в землю, если я буду жить по старинке, в кибитке, и тем оттолкну ее». Теперь он размышляя о Кермен, часто не называл ее даже по имени, а просто: она. Все теперь в его жизни крутилось вокруг нее. Уж больно хороша эта девушка, чтобы достаться кому-то другому.
* * *Мерген, как был избран в начале последнего учебного года секретарем колхозной комсомольской организации, так и остался им после окончания учебы. На первом же собрании он поставил вопрос об избе-читальне. Кермен, как они и уговорились заранее, выступила с предложением прежде всего силами самих комсомольцев построить помещение.
