Алим Кешоков - Долина белых ягнят
Второго парашютиста удалось взять живым.
Апчара слышала из своего убежища всю стрельбу.
— Апчара! — раздалось у самой двери. Она узнала голос Чоки, вылила бульон снова в котел, выскочила на улицу и действительно нос к носу столкнулась со своим женихом. Лицо Чоки было залито кровью. Но рана была не пулевая. Во время гонки по валунам он стукнулся лбом о ветровое стекло, разбил его и рассек себе бровь. Кровь заливала правый глаз, тот, которым нужно целиться, когда стреляешь. Но стрелять было уже не в кого. Победа была одержана совсем как пели тимуровцы — «малой кровью, могучим ударом».
Апчара показала, что не зря занималась в школьном кружке медицинских сестер. Она живо обработала рану, остановила кровь, как нужно перевязала. Чока выглядел теперь героем из кинофильма, с белой повязкой, пропитанной кровью. Он и правда чувствовал себя героем. Ведь все произошло на глазах Апчары и даже при ее участии.
Как-то не верилось, чтобы свой же человек вернулся презренным прислужником Гитлера, изменившим своей земле и народу. Апчара вспомнила легенду, которую не раз в зимние вечера рассказывала Хабиба. В этой легенде за измену с предателя содрали кожу, притом сдирали ногтями с живого, чтобы как следует насладиться его страданиями. Вот бы и с этого так.
«Хъачабз» держался нагло. Он улыбался, будто никого не боится, видно, верил, что не сегодня-завтра сюда придут немцы, его истинные хозяева, и тогда вздернут всех этих молокососов. О своем напарнике, которого Чопрак катил и волок сейчас по камням, он не говорил, будто его и не было.
— Да обернется в тебе материнское молоко неизлечимой болезнью, не вышло твое дело? — первой бросилась к пленному Апчара. Она ударила бы его, но очень уж болели пальцы, обожженные о горячее ведро.
— Дал маху. Надо было сразу тебя прикончить. Не донесла бы…
«Хъачабз» не договорил. Чока сильно ударил его ногой в живот и свалил на землю. Тот долго корчился на земле, стонал, скрежетал зубами.
Чока схватил его и заставил сесть.
— Фамилия, сволочь!
Пленный долго молчал, как видно, не мог говорить, потом выдавил из себя:
— Казухов. Мухтар Казухов.
— Врешь! — встрепенулась Апчара. — У нас Азиза — Казухова, стряпуха. Она заболела теперь. В больнице. — Апчара не могла допустить мысли, чтобы у Азизы мог быть брат — предатель.
— Из Борана? — спросил Чока.
— Да…
Чока знал этот аул, лежащий чуть ли не на самой границе со Ставропольем. Его малочисленные жители занимались охотой и овцеводством. Они давно, как и все люди, вступили в колхоз, но хозяйство вели, как и до коллективизации. Одни заготавливали сено, другие пасли овец, женщины доили коров, варили сыр, а мужчины ходили к казакам на заработки. Сколько скота у них — никто не знал. Отары и стада содержались высоко в горах, и пригонялось в аул только то поголовье, которое подлежало продаже, точнее — обмену на ткань, соль, керосин и на другие товары. Молодежь занималась тем, что обслуживала туристские лагеря в долине нарзанов, нанимаясь в научные экспедиции, горноспасательные команды.
Диверсант Казухов, оказывается, знал, что именно на этой ферме работает стряпухой Азиза Казухова, его однофамилица. Ферма в горах — удобная база, с которой можно совершать диверсионные вылазки. Но неудачи диверсантов начались сразу, как только они выбросились на парашютах. Их было трое. Но у третьего парашют задело хвостовым оперением самолета. Рассыпались пачки листовок из его ранца. Парашютист упал на камни и, конечно, превратился в лепешку. Но и двум остальным повезло не больше.
Правда, Казухов надеялся выкрутиться. Немцы рано или поздно освободят его. Может быть, удастся еще обмануть этого Чоку, изображающего из себя героя. Помогут единомышленники. О, единомышленников появится много, стоит только немцам подойти поближе.
— Я знаю всех родственников Азизы. Я с ней с первого класса за одной партой. — Апчара продолжала возмущаться. — Ты просто хочешь поставить клеймо позора на ее честное имя!
— Это сейчас мое родство позорит сестру! Придет время — она будет позорить меня. Но я незлопамятный. Как-нибудь помиримся…
— Собачья шкура! — Чока уже приступил к допросу, как умел, подчеркивая, что судьба допрашиваемого зависит всецело от него, Чоки. Захочет — пустит пулю в лоб, захочет — прикажет сбросить со скалы, как это делали предки с теми, кто переходил в стан врага, захочет — сохранит жизнь и отдаст в руки советского правосудия. — Не пытайся лгать! — кричал Чока. — Ты стрелял в нас, этого достаточно, чтобы прикончить тебя как бешеную собаку. Выкладывай все. Откуда? Кто послал?
Диверсант вел себя странно, по крайней мере так казалось Апчаре и Чоке. Он становился на колени перед горами, склонял перед ними голову, произносил высокопарные слова, даже читал стихи, то ли свои, то ли чужие. Апчару называл бедной заблудшей сестрой.
— Ополосни рот, прежде чем произносить слово «сестра»! Мой брат воюет против таких, как ты. Жалко, что ты не попался под его пулю.
Мальчишки, которые отсиживались под столом во время всей этой истории, побежали звать на обед Ирину с ребятами. Апчара догадывалась, что Ирина нарочно не ведет тимуровцев на ферму, не зная в точности, что тут произошло. Ребята, едва их позвали, понеслись на ферму во весь дух. Вестники с поля боя, живые свидетели схватки с врагом, успели передать им: есть убитые и пленные! Бой был настоящий. И чтобы совсем поразить сборщиков трав, показали им несколько стреляных гильз, которые удалось подобрать по дороге.
История пленного была непростой.
Мухтара Казухова призвали в армию еще до начала войны. Он окончил в Бобруйской крепости курсы снайперов и получил винтовку с оптическим прицелом. Одновременно сделался внештатным корреспондентом дивизионки, писал стихи, очерки, корреспонденции. Его имя замелькало на страницах дивизионной многотиражки. Казухову уже прочили должность полкового агитатора. Он мог бы и стать им, если бы не увлекся одной молодой женщиной, служившей в госпитале военным врачом. Под разными предлогами начал он ездить в тылы дивизии, чтобы увидеться с ней. Если же Казухову не удавалось испросить разрешения, он брал снайперскую винтовку, еду и уходил на передний край, якобы для «охоты» на немцев. Оттуда он уползал в тыл, успевал за день съездить в санбат и возвратиться обратно.
От повторения молитва не портится — была его любимая поговорка. Но однажды молитва испортилась. О проделках «снайпера» узнали. Казухов чуть не предстал перед судом за самовольную отлучку в боевой обстановке. Но дело кончилось выговором.
Вскоре он «погорел» снова на коробке немецких сигар.
Передний край немцев проходил по гребню горы. Наши располагались внизу. Из подслушанного телефонного разговора немцам удалось узнать, что вторые сутки наши бойцы не курят — нет табаку.
— Дела ничего, — кричал связист. — Тихо. Только уши пухнут — без курева сидим. Дай хоть по телефону разок затянуться.
На другой день на бруствер вражеского окопа поднялся немец. Он показывал нашим бойцам большую коробку с сигарами и дразнил их.
— Рус. Хватит воевать. Иди закуривай. Сигары «Гавана».
— Сними подлеца, — приказал взводный снайперу.
— Снять я его всегда успею. У меня их уже семьдесят на счету. Но хлопцам курить же хочется. Разрешите, я возьму у него коробку. Может, он и правда отдаст. Ну а в случае чего и по мне и по нему — одна очередь.
Комвзвода, совсем молоденький лейтенант, которому тоже хотелось курить, заколебался. Бойцы поддержали снайпера.
— Конечно. Мало ли мы их перебили и еще перебьем. А коробка сигар под ногами не валяется.
— Чем черт не шутит. Пустите его, товарищ лейтенант.
И лейтенант пустил. Казухов вылез из окопа и пошел в сторону немцев. Те тоже с интересом следили за событиями. Солдат с коробкой сигар положил автомат на землю и пошел навстречу Казухову. В нейтральной зоне они встретились. Оказалось, что немец знает несколько слов по-русски. Закурили. Казухов впервые взял в рот настоящую сигару. Но докуривать он не стал. Вдруг он выхватил у немца коробку и побежал к нашим окопам. Перепугавшийся немец тоже кинулся в свой окоп. Обошлось без стрельбы и без жертв, одним смехом. Сигары тотчас разошлись по рукам, а пустую коробку выбросили за бруствер.
Ночью Казухова арестовали и увели в СМЕРШ. Продержали там несколько дней. Отпустив, наказали:
— Если еще раз что-нибудь такое, пристегнем и сигары. Смотри!
Через несколько дней, сидя в засаде со своим напарником, Казухов отполз за кусты, намочил пилотку и сквозь нее выстрелил себе в ногу. Он надеялся, что напарник унесет его к своим. Между тем начался бой, и напарника убило. Казухов остался на поле боя один. Он истекал кровью. Индивидуальный пакет не помогал. Чувствуя, что уходят силы и что он вот-вот потеряет сознание, самострельщик пополз назад. В сознание он пришел на немецком перевязочном пункте. Вокруг него хлопотали врачи. Казухов стал тем «языком», ради которого на этом участке противник и затеял разведку боем.
