Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион
— Страшно… — сознался просто Перцович. Это вышло удачно. Все стали серьезнее.
— Какой огонь заградительный, подлецы, открыли, прямо — стена! Не проскочить. Из воронки в воронку прыгали. А потом нет сил — залегли. Я четыре часа в одной воронке пролежал. Заснул даже. А голову трупом накрыл. Не думал, не гадал вернуться…
— А зачем назад бегали?
— Пехота бегала. Чуть немцы в контратаку или ураганный огонь, как наши не выдерживают — бегут. А начнет наша артиллерия крыть — опять немцев выгонит. Тогда ударники снова вперед, а за ними пехота. Вот так и ходили. Три раза заградительный огонь приходилось преодолевать.
— Но чем же кончилось?
— А еще не кончилось. Наверное, придется опять атаковать.
— Я все-таки не понимаю, — горячился Андрей, — пошла пехота в настоящую атаку, или вы только пустые немецкие линии занимали?
Перцович замялся.
— Пошла-то она пошла, да только… Ну, здесь, наверное, корпусов десять, а там в атаку идет рота, не больше. А где эта прорва народу, черт его знает.
— Не помогли и казаки, — меланхолически сказал Архангельский. — А у нас под Крево так и не двинулись. Ну, первую линию и там разбили и заняли… А дальше не пошли.
— А вот, говорили, под Сморгоныо — там настоящий успех?
— Говорят, что кур доят, — сострил молчавший до сих пор Кольцов. — Там прорвали, пустили кавалерию.
А ее никто не поддержал. Кавалерия попрыгала, попрыгала — двенадцать верст в тылу была — и вернулась.
— Сильно пощипанная? — спросил Перцович.
Кольцов кивнул головой.
— Так, значит, дело проиграно? — спросил Андрей.
— Ну, пока еще неизвестно.
— Но если пехота не идет?
Трам-та-ра-рам — вдруг стал громко выбивать пальцами по столу Кольцов.
— Это уже не Мальбрук, — с тоской сказал Андрей.
— А ну ее к черту, вашу философию! — заорал Кольцов. — И так тошно. Станислав!
Ночью по дороге с пункта заехал Горелов. Он был, как всегда, серьезен и подтянут. Даже грязь на сапогах не лишала его изящества. Старался казаться спокойным, умным, главное — не как все.
— Еще не утеряна надежда, — говорил он, — но, кажется, вся наша работа пошла впустую. В сущности, артиллерия одержала решительную победу. Мы уничтожили все препятствия. Пехоте оставалось церемониальным маршем идти на Вильно. Если даже при таких условиях ничего не вышло, боюсь, что пути к победе для нас закрыты. Посмотрим, что скажет завтрашний день. — Он оперся на шашку и стал напевать: «Что день грядущий мне готовит?»
Кольцов стягивал сапоги. Архангельский, вытянув длинные ноги и отвалившись набок к столу, пускал в потолок большие плотные кольца дыма. Зенкевич усердно давил прыщ на подбородке.
— Офицерству пора бы подумать о своей позиции, о событиях, — сказал вдруг Горелов.
— То есть как о позиции? — словно проснувшись, спросил Кольцов. — Какая позиция?
— Солдаты, и те в партии вступают, — продолжал, не отвечая на его реплику, Горелов, — а офицеры, как кудрявые барашки, бегают по полю под небом, не заботясь, будет ли гроза или вёдро.
— Что вы всё на офицеров? — выпалил Кольцов. — Офицеры, офицеры. Что, революцию офицеры затеяли, что ли? Не понимаю я.
— Ну, не понимаете, и не надо, — грубо вставил Горелов. Он поднялся. — Слушайте, Перцович. Мне нужно с вами поговорить конфиденциально, по частному делу… Я, собственно, за этим к вам и заехал.
Перцович положил кожаный порттабак в карман и поднялся. Звеня шпорами, они вышли в лес, пронизанный отсветами костров.
— Секреты завелись, — бурчал, укутывая голову одеялом, Кольцов. — Тоже выискался образец доблести и дворянства! Из вяземских купчиков. Десяток книг прочел и ломается!
— Он в кадетскую партию всех агитирует, — сказал Архангельский.
— Скажите, — удивился Зенкевич. — А я думал, он эсер или эсдек. А он кадет. Значит, он левый?
Никто не помог его недоумению…
Петр видел, как из палатки офицеров вышли Горелов и Перцович и, не выходя на дорогу, пошли прямо в лес. Ординарец повел вслед лошадь Горелова.
Петр тихо побрел вслед за офицерами. Офицеры шли медленно, оживленно о чем-то беседуя. Они обошли восьмидюймовую батарею и подошли к бивуаку первой. В командирской палатке светился яркий огонь. У входа стояли верховые лошади. По-видимому, у Скальского были гости.
Горелов и Перцович прошли в палатку и аккуратно задернули за собой полог. По теням, которые откладывались на тонких полотнищах, можно было судить, что палатка уже полна народу.
Петр прошел к блиндажам и вызвал Орлова, орудийного фейерверкера и комитетчика. Он отвел его в сторону и, взяв крепкой рукой за пояс, спросил:
— Чего это у вас офицерье собирается?
— А что?
— А что? А ты посмотри, полна палатка.
— Ну, так что-нибудь, — лениво зевая, говорил Орлов.
— Нет, ты брат, все-таки не зевай. Смотреть за офицерами надо…
— Что ж, я в палатку-то не полезу.
— А часто они?
— Что?
— Собираются.
— А кто их знает.
— Слушай, Орлов… Я вот жду все время, что офицеры что-нибудь выкинут… Не может быть, чтобы им революция по вкусу пришлась.
— А что же они могут? — снисходительно улыбнулся Орлов. — Вы, большаки, и кустов боитесь…
— Сейчас ничего, но могут сготовить какую-нибудь штуку. Словом, ты, парень, гляди в оба. Хочешь «Окопную правду»? — спросил он, вынимая из-за пазухи смятый газетный лист.
— Давай, давай! — оживился Орлов.
— Ребятам передай. Вообще пусть по рукам гуляет.
— Не залежится. Ладно, — сказал фейерверкер, пряча газету в записную книжку, которая легко ушла в раструб сапога.
— Ты хоть и эсер, а парень добрый! — хлопнул его по плечу Стеценко.
XXII. Герои Ново-Спасского леса
На повороте большой дороги, из-за частых стволов выходили всё новые толпы и цепочки серых людей с папахами назад, набекрень. У многих на руках — повязки, знакомые розово-белые куколки, первые вестницы боя. По настилу из прыгающих бревен катились санитарки. Утро пробивалось на дорогу еще косыми, до неправдоподобности розовыми лучами, превращая кору сосен и зелено-желтую бахрому хвои в декоративно разрисованные полотна. Этот невероятный лес, насыщенный людьми и орудиями, походил на балаган-панораму, которая вдруг завертелась сложной каруселью.
Среди раненых шагают здоровые. Они идут, покуривая, часто присаживаясь у корневищ чудовищных сосен, видимо не зная твердо, что им делать. Иногда деловито проходят какие-то партии людей, нагруженных странным, не военным добром. Эти идут твердо, показывая из-под ворохов решительные курносые и острые лица. Они правили кратчайшим путем на выход из леса, пренебрегая казацкими заставами и слухами о репрессиях, которые грозят всем самовольно ушедшим с фронта. Винтовки волочились на буксире, прыгая по бревнам.
Где в немецких позициях они умудрились раздобыть эти пестрополосые матрацы, офицерские одеяла, груды палаточного материала, чемоданы, седла, саквояжи, термосы, примусы и даже настольные лампы?!
Артиллеристы шпалерами стояли у придорожной канавы, провожая пехоту шутками и насмешками.
На рассвете была произведена еще одна атака. Теперь из окопов возвращались полки, только накануне поздним вечером прошедшие лесными тропами на позицию.
На батарее еще не знали исхода новой атаки. На фронте пулеметы продолжали ровную строчку в шумной трескотне ружейных залпов. Минометы глубоко вздыхали то на одном, то на другом участке Кревского фронта. Солдаты говорили разное. Больные и возницы санитарных двуколок подтверждали, что атака состоялась. Конные ординарцы, идущие на резвом аллюре, не снисходили до рассказов. Своих на наблюдательном не было. Вся тяжелая артиллерия молчала, только несколько легких батарей посылали шумные очереди куда-то далеко в тыл германцам, должно быть по тяжелым батареям.
Горелов опять пришел на батарею и предложил Андрею идти в окопы. Андрей надел портупею, и теперь они оба шли по дороге.
— Вот чего добиваются большевики, — сказал вдруг Горелов Петру и пальцем показал на солдата, изнывающего под тюком матрацев.
Петр стоял, прислонившись спиной к дереву, с руками за спиной.
— А вы где-нибудь читали, что большевики призывают к этому? — спросил он насмешливо. — Это — ваша наука. Но если говорить правду, лучше тянуть матрацы, чем крошить друг друга. — Он отвернулся.
В это время из лесу вышла, окруженная караулом, партия германцев.
— Пленные? — удивленно крикнул кто-то из артиллеристов. Рокот голосов пошел по дороге. На голоса выбегали из лесу новые люди.
— Гляди, германцы! — удивлялся телефонист Сонин.
— Из-под Крево? Значит, наши работают.
Даже пехотные останавливались и выжидательно пропускали длинную колонну мимо себя. В первом ряду шел великан в светло-сером сукне, широкоплечий, грузный, нескладный, видимо мягкий, как перина. На полном розовом лице смешно и наивно торчали большие золотые очки. Он шел, припадая на одну ногу.
